3. Движение акций и социальный риск инвестиций

В той степени, в какой корпорация с имеющими хождение на рынке акциями

сокращает риск инвесторов, а значит, и издержки инвестирования (cost of

capital), она служит не только частным, но и общественным целям. Весьма

вероятно, однако, что этот институт социально полезен совсем по другой

причине. Система экономической организации, децентрализающая принятие

инвестиционных решений, обычно существенно эффективней той, которая этого не

делает; а для очень больших инвестиций, превышающих готовность к риску любого

отдельного инвестора, децентрализация возможна только через механизм

корпораций, принадлежащих публике, или через сходный организационный механизм,

который способен консолидировать интересы ряда инвесторов. Посмотрим, почему.

Текущая ценность инвестиций определяется как прогноз о сроках и объемах

поступления доходов (или других выгод, независимо от способа измерения) от

инвестиций, скорректированный на оценку возможных в будущем поступлений от

продажи бесприбыльных активов. В любой экономической системе решение о

сокращении потребления -- а следует предполагать, что любое отвлечение

экономических ресурсов в пользу инвестиций в человеческий или физический

капитал сократит потребление по сравнению со случаем отсутствия инвестиций --

будет иррациональным, если не предполагается, что отсрочка потребления

приведет в будущем к преимуществам, ценность которых превзойдет величину

издержек.

С экономической точки зрения издержки всех инвестиций определяются отказом от

наилучшего из возможных альтернативных вариантов использования инвестированных

ресурсов. В этом смысле правильность оценки будущей прибыльности данного

инвестиционного проекта зависит не от полезности самого проекта, но от

полезности альтернативного варианта инвестиций. Некий метод производства стали

может быть совершенно замечателен в технологическом плане, но при этом быть

скверным капиталовложением, если другой метод производства стали экономичней.

Неопределенность, присущая оценкам текущей ценности и издержек, свойственна не

только капитализму. Ни капиталистическая, ни социалистическая система не могут

избежать риска неверных инвестиций, и изучающие экономику социалистических

стран и стран третьего мира не меньше исследователей капиталистической

экономики знакомы с плачевными и даже трагическими проблемами убытков, имеющих

причиной неточную оценку прибыльности различных способов вложения капитала.

Поскольку прогнозы на будущее отчасти всегда субъективны, на качество

прогнозов, а значит и на качество инвестиционных решений существенно влияет

система наказаний и вознаграждений для принимающих решения. Капитализм

чрезвычайно щедро вознаграждал тех, кто принимал верные инвестиционные

решения, и весьма сурово наказывал ошибавшихся.

Однако система персональных наказаний и вознаграждений здесь не самое главное.

Для успешной экономической организации еще важнее, чтобы те, кто выбирают

инвестиционные варианты, не имели возможности защитить свои решения от будущих

событий. Экономический рост возможен, если где-либо существуют инвесторы,

которые не имеют ни финансовой, ни бюрократической заинтересованности в

сохранении меньшей, чем возможно, эффективности в экономике. Чтобы социальные

решения, затрагивающие будущее экономическое поведение, игнорировали уже

произведенные неверные вложения, в принятии решений должны участвовать те, для

кого ценность этих неверных вложений действительно равна нулю.

Чтобы можно было доказать ошибочность инвестиционных решений, нужна

децентрализация таких решений, поскольку любая централизованная власть будет

очень заинтересована в прекращении финансирования тех, кто попробует доказать

это, или попытается возложить на центральную власть издержки по демонтажу

очень привлекательного производства, единственный недостаток которого в том,

что кто-нибудь изобрел более производительную технологию или обнаружил, что то

же самое выгоднее делать в другой стране или что этого вовсе производить не

следует. Социальные издержки и риск такой политики могут быть вполне

оправданы, но частные издержки и риск для тех, кто принимает централизованные

решения, являются чрезмерными.

Исторически одной из самых выпуклых черт капиталистической экономики была

практика децентрализации инвестиционных полномочий среди значительного числа

людей, которые сильно выигрывали лично, когда их решения оказывались верными,

многое лично теряли в случае неверных решений и при этом не обладали

политической или экономической властью, чтобы помешать другим доказать

ошибочность их решений. В действительности это свойство является одним из

наилучших определений капитализма. Значимость этого свойства для роста Запада

покоится на том, что выбор направления капиталовложений предполагает выбор

инноваций, подлежащих финансированию. Децентрализация власти выбирать

программы капитальных вложений и децентрализация власти выбирать инновационные

проекты во многом есть одно и то же.

Организация работающих по найму

Существует проблема', которая вполне могла помешать возникновению больших,

принадлежащих публике корпораций и которая в любом случае навязывала им

постоянную заботу о развитии капиталоемких способов производства и о

минимизации использования труда. Этой проблемой была организация больших групп

наемных работников.

Для организации совместной деятельности больших групп людей почти всегда

использовали в той или иной пропорции методы насилия, вознаграждения и

убеждения. На таких больших хозяйственных предприятиях, как строительство и

содержание каналов в древних империях, римские латифундии или средневековые

поместья, принуждение и религиозное убеждение использовались куда чаще, чем

вознаграждение. В этом отношении хозяйственные организации не отделялись от

государственных или социальных. Образцом большой организации была армия, и для

обеспечения дисциплины политическое и религиозное убеждение, методы групповой

психологии и насилие играли, по меньшей мере, такую же роль, как и

награждение. Телесные наказания считались необходимыми для управления военными

и торговыми кораблями даже в XIX веке. Мы уже показали, что владелец

средневекового поместья был одновременно политическим и экономическим вождем.

Возможность того, что можно организовать большое число фабричных наемных

работников с помощью только лишь вознаграждения, должна была казаться любому

наблюдателю противоречащей всему прошлому опыту. И дело было не в том, что в

системе заработной платы отсутствовали штрафные санкции, такие как урезание

зарплаты или увольнение за нарушение дисциплины. Но эти элементы наказания,

сводящиеся к отказу в вознаграждении, имели совсем иную природу, чем

использовавшиеся прежде для организации больших групп телесные наказания и

религиозные санкции.

Некоторые первые фабрики очень долго обходили эту проблему. Маркс считал, что

переход от ремесленного производства к фабричному был непреднамеренным --

случайным. Он описывает первые фабрики, на которых капиталист предоставлял

орудия труда, а работник (иногда со своими учениками) осуществлял все стадии

производственного процесса -- почти так же, как в собственной мастерской. Но

затем, например, "нужно доставить в определенный срок большее количество

готового сырья", и, чтобы ускорить работу, последовательные стадии

производства поручаются отдельным ремесленникам. "...Это случайное разделение

повторяется, обнаруживает свойственные ему преимущества и мало-помалу

кристаллизуется в систематическое разделение труда". [К. Маркс и Ф. Энгельс,

Сочинения, 2-е изд., т. 23, с. 349. Оливер Вильямсон описывает ряд проведенных

в XIX веке экспериментов по изменению организации фабрик и заводов, и их

результаты. Oliver . Williamson, "The Organization of Work: A Comparative

Institutional Assessment", Journal of conomic Behavior 1, N 1 (1980): pp.

5--38.]

Дэвид Лэндс отмечает, что в Англии XIX века было обычной практикой

предоставление в аренду отдельным ремесленникам, "каждый из которых вел свое

дело", места на фабрике и права доступа к силовому приводу [David Landes, The

Rise of Capitalism (New York: Macmillan, 1966), p. 14]. Другим способом

избежать прямого найма работников были "внутренние подряды", при которых

владелец фабрики имел дело только с подрядчиками, которые сами нанимали

работников и присматривали за ними, получая от фабрики сдельную оплату [John

Buttrick, "The Inside Contracting System", Journal of conomic History 12

(Summer 1952): pp. 205--221]. Если бы нанятые подрядчиком работники могли

образовать союз, подрядчику было бы несложно стать председателем этого союза в

его отношениях с фабрикой; и некоторые первые тред-юнионы явно полагали, что

они-то и управляют фабрикой на условиях соглашения с владельцем о производстве

продукции. В типографиях вплоть до недавнего времени действовало убеждение,

что не дело управляющих (= владельцев) вмешиваться в то, что происходит на

рабочих местах.

Самая поразительная схватка из-за профсоюзного контроля над производством

развернулась на сталелитейном заводе Эндрю Карнеги в Хоумстеде, штат

Пенсильвания, в 1892 году. Объединенная ассоциация рабочих чугунолитейной,

сталелитейной и оловянной промышленности, имевшая репутацию самого сильного

союза того времени, контролировала все аспекты производства на заводе. Со

временем из-за накопления правил, регулировавших методы и объемы производства,

из-за борьбы против внедрения трудосберегающей техники возник существенный

разрыв между действительными и потенциальными издержками производства. В конце

концов Карнеги и его партнер Генри Клей Фрик объявили локаут, наняли другой

персонал и с помощью властей штата и федерального правительства установили

свой контроль над неюнионизированным производством. [Вильямсон в работе "The

Organization of Work" использует обзор забастовки в Хоумстеде, сделанный

{Catherine Stone, "The Origins of Job Structures in the Steel Industry",

Review of Radical Political conomics 6 (Summer 1974): pp. 61--97. От позиции

Стоун его отличает утверждение, что изменение в результате стачки структуры

рабочих мест повысило эффективность организации труда, и что методы работы,

существовавшие до стачки, не являлись многообещающим образцом контроля рабочих

мест самими рабочими.]

Сегодня, когда большие предприятия почти всегда являются и большими

нанимателями, поражает тот факт, что еще в 1892 году такой большой завод, как

принадлежавший Карнеги "Хоумстед Уоркс", избегал столкновения с проблемами

найма и организации промышленно-производственного персонала. Не исключено, что

готовность использовать подрядных работников отражала недостаток личного опыта

в организации производства у владельцев фабрик и заводов, которые являлись

либо профессиональными торговцами (как в текстильной промышленности), либо

финансистами. Легче понять, как случилось, что в полиграфической

промышленности менеджеры, более заинтересованные в том, что издавать, чем в

том, как это делать, уступили контроль над типографиями своим тред-юнионам.

Часть загадки может быть объяснена неадекватным пониманием природы

иерархического управления. Пирамидальная организация управления скрывает

значительную дифференциацию и специализацию управленческих функций, в том

числе специализацию на формулировании будущих планов и программ и на

исполнении существующих планов и программ. Дифференцированы также и функции.

Организация труда больших групп работников была новой управленческой функцией,

и непосредственный найм работников не мог стать обычной практикой до тех пор,

пока функции найма, организации и надзора не нашли своего места в заводской

иерархии.

Существует длительная история вражды, зачастую ожесточенной, а порой и

кровавой, между западными промышленниками и их наемными работниками. Попытки

найти замену для отчетливой и ясной связи между работой ремесленника и его

доходом имели только частичный успех. Наемные работники до сих пор не уверены,

что им платят сполна, а наниматели почти так же не знают, получают ли они тот

труд, за который платят. Учитывая эти два провала в информации, поразительно,

что их отношения, особенно когда они осуществляются в широком масштабе и по

необходимости безлично, таковы, как они есть, а не гораздо хуже. Проблему

осложняет тот факт, что некоторые виды заводских работ физически тяжелы,

монотонны, осуществляются в шумной, грязной, истощающей обстановке.

Конфронтационная природа отношений между нанимателями и наемными работниками

во всех странах Запада поощряла внедрение трудосберегающих и капиталоемких

методов производства. Результатом было сокращение числа занятых в

перерабатывающей промышленности, замена физического труда машинным, особенно

на участках, требующих большого физического напряжения, рост предельной

производительности труда, а значит, и увеличение оплаты труда оставшихся

работников. Все три результата в конечном итоге уменьшали враждебность

отношений, хотя зачастую трудосберегающую технику встречали на заводах с

большим ожесточением.

Как бы то ни было, оказалось, что вполне возможно управлять трудом больших

групп работников без использования методов религиозного и политического

принуждения, даже несмотря на то, что качество управления в промышленности

никогда вполне не удовлетворяло ни нанимателей, ни наемный персонал. В

противном случае неизбежным стал бы очень ранний переход к методам командной

экономики, с ее авторитарной политической структурой -- особенно в Европе, где

индустриализация была существенным компонентом военной мощи.

Заключение

Между 1880 и 1914 годами произошли перестройка и расширение как американской,

так и -- в меньшей степени -- европейской экономики. Тресты, слияния,

финансисты-учредители, спекуляции акциями, поставлявшие капитал для

перестройки промышленности, были почти столь же противоречивыми явлениями, как

и процессы политической перестройки после гражданской войны -- и их

последствия еще до сих пор вызывают яростные проклятия. Эти противоречия

интересны, но мы отложим их рассмотрение до главы 9.

В ретроспективе достижения западного хозяйства в этот период достаточно

поразительны, чтобы заслужить название "вторая промышленная революция". За эти

годы Соединенные Штаты и другие страны Запада благодаря крайнему, а порой и

довольно грубому использованию свободы эксперимента существенно повысили свое

благосостояние. В Соединеных Штатах, где эксперименты шли с наибольшим

размахом, экономические приобретения также были наибольшими. Был бы этот рост

столь же быстрым и сильным, если бы движение слияний и образования трестов,

так же как спровоцированные ими изменения в организации экономики было

подавлено в самом начале, зависит от того, что предприняли бы в этой ситуации

капиталисты того времени для приспособления к открывавшимся перед ними новым

технологиям, новым рынкам и новому урбанизированному миру. История не дает

определенных ответов на такие умозрительные вопросы.