XX веке. Некоторые члены земельной аристократии, на земле которых обнаружили

рудные месторождения, сильно разбогатели благодаря подъему промышленности и

промышленной революции; другие владели ценнейшей недвижимостью в Лондоне,

Париже и других растущих городах. Таким образом, вполне вероятно, что за века

промышленного роста, приведшего к закату феодализма, богатство наследственной

аристократии выросло, а не уменьшилось.

Представление об экономическом упадке земельной аристократии в результате

роста торговли оказывается, следовательно, просто исключительно скверным

описанием того, что происходило в реальности. Торговцы осуществляют -- с

помощью денег -- посредничество в обмене благами. Основные факторы торговли --

время, место, ликвидность и риск. Торговцы покупают здесь и продают там,

покупают сейчас и продают потом. Как правило, эти посреднические услуги

чрезвычайно ценны и для тех, кто продает торговцам, и для тех, кто покупает у

них. Представление о том, что упадок землевладельцев как-то связан с их

обращением к услугам купцов, есть просто извращение реальности.

В любом случае, в результате урбанизации западный мир перешел к

монетаризованной экономике, что гигантски расширило товарообмен как внутри

регионов, так и между ними. Нет сомнения, что неприспособившиеся к этому

изменению очень пострадали, но в целом землевладельцы как класс сильно

выиграли, так же как и торговцы, перед которыми открылись новые гигантские

области посредничества.

В то же время в период, когда ставкой в игре была жизнь, ничто не защищало

богачей -- будь это землевладельцы или купцы -- от обычных опасностей

невезения, войн, эпидемий, непредусмотрительности и политических ошибок. Уже в

XIX веке только очень немногие семьи землевладельцев могли возвести свое

происхождение к временам феодализма; по сходным причинам давностью корней

могли похвастать немногие семьи банкиров и купцов. Земельное богатство никогда

не было распределено равномерно. Обедневшие наследники аристократических семей

в XII и XIII веках отправлялись в крестовые походы, во время Столетней войны

-- в отряды наемников, а начиная с XV века -- в королевские армии. Некоторые

промотали свои состояния еще во времена расцвета феодализма. То, что другие

сделали то же самое в период подъема капитализма, вряд ли доказывает

реальность мелодраматического конфликта между землевладельцами и поднимающимся

классом торговцев. [Бродель в The Wheels of Commerce (New York: Harper & Row,

1982) Отмечает, что разбогатевшие торговцы скупали землю у старой

аристократии, иногда в уплату долгов "расточительной, хвастливой и

экономически слабой" знати, (р. 594). Далее он пишет: "Тот же процесс

происходил в Японии, где купцы из Осаки использовали неудачи и

расточительность даймио... Рано или поздно господствующий класс превращается в

пищу для тех, кто идет им на смену", (р. 595). Но ведь это просто пересказ в

терминах классовой борьбы старой истории о неустойчивости богатства, и судьба

старой знати здесь далеко не исключение, а связь этого процесса с

фундаментальными экономическими и политическими изменениями чисто случайна.

Если сравнить список могущественнейших семей Франции и Англии в 950, 1150,

1350, 1550, 1750 И 1950 годах, насколько совпадают имена в любых двух списках?

Даже королевские фамилии изменились.]

Сами по себе упадок поместной системы и победа рыночных отношений в

сельскохозяйственном производстве могли соответствовать или не соответствовать

интересам феодальных землевладельцев. Но все эти изменения пришли не сами

собой. Они произошли в Европе в период подъема экономики и роста населения, а

оба эти фактора практически гарантируют повышение ценности земли. Кроме того,

это происходило в урбанизирующейся Европе, где был почти немыслим высший

класс, не имеющий отношения к городской жизни и к политической, экономической,

интеллектуальной и художественной активности городов.

Документы, отражающие последствия коммерциализации для семей землевладельцев,

рассеяны в регистрационных записях приходов и графств, в местных и семейных

исторических архивах, вынуждая историка к обобщениям на основе относительно

малого числа особых случаев. Исследование Лоуренса и Джейн Стоун [Lawrence

Stone and Jeanne С. Fawtier Stone, An Open lite? ngland 1540--1880 (Oxford:

Oxford University Press, 1984)], которые проследили историю практически всех

крупных усадеб в трех английских графствах с 1540 по 1880 год, предоставляет

более широкую базу для эмпирических обобщений. [Графства Нортгемптоншир,

Хертфордшир и Нортумберленд "были выбраны ради наибольшего разнообразия

данных" (там же, с. 41). Хертфордшир расположен около Лондона, Нортумберленд

-- далеко от Лондона, на границе с Шотландией, а Нортгемптоншир -- посредине.

Выборка включала 2262 владельца 362 домов на протяжении 340 лет.] Эти усадьбы,

в которых концентрировалась политическая, социальная и экономическая власть

владельцев, представляли собой дорогостоящие сооружения, очень недешевые в

эксплуатации. На их содержание расходовались доходы от аренды и от других

сельскохозяйственных начинаний, центром которых они служили, и материалы

Стоунов, бесспорно, свидетельствуют, что на протяжении большей части

рассматриваемого периода они процветали. Одно из трех графств, Нортумберленд,

где получила развитие угледобывающая промышленность, сильнее всего

иллюстрирует "соединение интересов земли и денег" [там же, с. 285]. Стоуны

обнаружили, что в трех графствах за 340 лет только в семи случаях усадьбы были

проданы наследниками из-за финансовых трудностей, и только в сорока двух

случаях финансовые затруднения были одной из причин [там же, с. 157]. Продажа

крупных поместий, площадью более 3000 акров, была редким событием [там же, с.