Роман виктора пелевина «чапаев и пустота» с точки зрения философии дзен-буддизма

«Чапаев и Пустота» - роман Виктора Пелевина, написанный в 1996 году. Сам автор характеризует свою работу как «Первое произведение в мировой литературе, действие которого происходит в абсолютной пустоте». В 1997 году роман был включён в список претендентов на Малую Букеровскую премию. [2; 15.05.2013]

На самом деле все происходит в 1919 году в дивизии Чапаева, в которой главный герой, поэт-декадент Петр Пустота, служит комиссаром, а также в наши дни, а также, как и всегда у Пелевина, в виртуальном пространстве, где с главным героем встречаются Кавабата, Шварценеггер, «просто Мария»...

По мнению критиков, «Чапаев и Пустота» является «первым серьезным дзен-буддистским романом в русской литературе». [22; 23] К своему собственному удивлению почти все критики Пелевина (и союзники, и противники) соглашаются в том, что пелевинская философия целиком и полностью заимствована из дзен-буддизма. [25; 4]

Роман является проповедью дзен-буддизма. Пелевин использует дзен не как литературный прием, он является его адептом и пропагандистом. По ходу романа, показана относительность и иллюзорность мира, описаны усилия героев достичь просветления, ощутить пустоту, шуньяту. Понятие шуньяты, центральное в дзен-буддизме, определило фамилию главного героя и название книги. Помимо дзена, в романе затронуты идеи субьективного идеализма и экзистенциализма. Тут нет противоречий, различия не полярны.

Настоящее противоречие существует между философией и эстетикой романа. Дзен отрицает многословье, логические объяснения, сюжет во времени; дзен и роман - антагонисты. Эстетика дзен – озарение. Это набросок кисточкой на бумаге, экспромт хайку, взлет самурайского меча. Дзен породил чайные церемонии, икебану, японские сады. Главное – лаконичность и натуральность. Эта эстетика не имеет никакого отношения к «Чапаеву и Пустоте». [26; 1-2]

Пелевин свято верует (не без пленительного плутовства) в тотальную иллюзорность реальности, в которой мы живем, а, точнее, полагаем, что живем. Он то и дело обворожительно моделирует другие миры и рассказывает альтернативные версии жутковатой российской истории Захватанная грязными пальцами площадных мистиков-колхозников грань между жизнью и смертью в творчестве Пелевина размыта. Однако, по мнению художника, в наших силах осознать иллюзорность своей жизни, поднять ржавое забрало житейской пошлости и „здравого смысла“ и выйти под стерильный свет солнца подлинного Бытия. [27; 2]

Пелевин изящно переводит читателя из одного психического измерения главного героя в другое (как, впрочем, и в состояния других героев с «ложной личностью»). Он обыгрывает китайскую притчу Чжуан-цзы о сне про бабочку, видящую сон про то, что она - Чжуан-цзы. Петр Пустота, находящийся в психлечебнице наших 90-х годов, видит как бы сны про себя - Петьку - комиссара Чапаева в 1918-м году и записывает их, а тот, в свою очередь, видит сны про пациента Петра и тоже их записывает, - что сдвигает у читающего чувство реальности, так же как и другие переживания «ложных личностей» - к примеру, пациента в личности Просто Марии, осуществляющей «алхимический брак России с Америкой», воплощенной в лице Арнольда Шварнцнейгера. Во всех этих переходах явственно ощущается, как посредством наркотического слова нас слегка заводит в «альтернативные состояния» сознания. При этом, показывая мастерство эквилибристики на грани сдвинутых реальностей, впадая на время то в одно измерение, то в другое, Пелевин умудряется проследить (точнее, чаще - проговорить в диалогах) некоторые умные темы - Россия и Запад, Россия и Восток - (на примере японского эстетизма жизни и смерти, так же, как и в примере с Марией, парадоксально включенного автором в некоторую ячейку плотной российской реальности, - и там, в этом волшебно открывшемся за бронированной новорусской дверью японском мире, втягивающем в свою завораживающую внутреннюю перспективу невинную жертву (мучимую традиционной хронической российской болезнью), Пелевин исследует ложную, как личность Петра, революционную историю России и проводит также некий социальный психологический анализ новых классов современного российского общества, изложенный в переводе на язык бандитского арго.

Этот текст - действительно попытка автора нащупать в русле буддийских путей новое видение, сдвинуть обыденные стереотипы относительно личности, времени, причин и следствий, жизненных целей - причем сдвинуть не только имитацией химически «расширенных состояний» психики (в чем автор очень силен). Пелевин проговаривает и в японском сюжете, и в сюжете о бандитах, ловящих кайф на грибках, темы переживания блаженства бытия через актуализацию внутреннего потенциала: Здесь и Сейчас. Чапаев же оказывается Гуру, истинным Духовным Наставником своих приближенных, оставившим народу в легендах и анекдотах некие притчи о Пустоте. Он - за пределами условностей: и красные, и белые, среди которых он ведет битвы, - для него так же относительны, как разных цветов слои одной луковицы. [28; 2]

Подробно рассмотрим действующие лица и прототипы:

1) Петр Пустота. 26 лет. В 1918 году поэт из Петербурга, декадент, католик и комиссар Чапаева. В 1990-х - пациент Образцовой психиатрической больницы №17, считающий себя «единственным наследником великих философов прошлого». Прототипы: 1) Петька, адъютант Василия Чапаева из книги Фурманова, фильма братьев Васильевых и анекдотов; 2) Петр Демьянович Успенский (1878-1947), ученик Георгия Гурджиева (см.).

2) Чапаев. Красный командир, похожий на белого офицера. Мистик, гуру. Маг, адепт. Член ордена Октябрьской Звезды, как и Черный Барон Юнгерн (см.). Прототипы: 1) Чапаев из книги Фурманова, фильма братьев Васильевых и анекдотов; 2) Георгий Иванович Гурджиев (1877-1949) - эзотерик, гуру, торговец коврами. Ю.Стефанов напоминает: на литографии Владимира Ковенацкого, опубликованной в журнале «Огонек» (1989, №47), Гурджиев изображен в кавалерийских галифе и затрапезной майке; 3) дон Хуан из книг Карлоса Кастанеды.

3) Григорий фон Эрнен, он же товарищ Фанерный - давний друг Петра Пустоты, тоже поэт. В момент их встречи - чекист. Не исключено, впрочем, что просто кошмар героя, один из «темной банды [его] ложных я».

4) Анна - племянница Чапаева, пулеметчица-льюисистка. Прототипы: Анка-пулеметчица из фильма и анекдотов.

5) Котовский - кокаинист, уголовник, творец нашей Вселенной. Тоже мистик и буддист, но несколько отмороженный. Прототипы: Григорий Иванович Котовский (1881-1925) - красный командир времен Гражданской войны. Герой фильма «Котовский» (1943; коронная фраза - «Котовский в городе»; и в романе она звучит не раз) и анекдотов.

6) Барон Юнгерн, он же Черный Барон - защитник «Внутренней Монголии»; инкарнация бога Войны; командир Особого Отряда Тибетских Казаков; контролирует (вместо скандинавского бога Одина) Валгаллу - небесный чертог для храбрых воинов, павших в бою. Прототипы: 1) Барон Роман Федорович Унгерн фон Штернберг (р. 1887/8; расстрелян большевиками 15 сентября 1921 года в Новониколаевске; у Пелевина - в Иркутске). Собрал и возглавил Азиатскую кавалерийскую дивизию, в которой были тибетские части. Прогнал из Урги китайцев и вызволил из плена Живого Будду. Монголы чтили барона как бога Войны, нового Чингисхана. И как Махагалу, гневное божество, принявшее обет защищать учение Будды при помощи устрашения, когда сострадание оказывается бессильным; 2) Черный Барон из песни «Белая армия, черный барон...» (См. также: «Балладу о Даурском бароне» А. Несмелова; книгу «И люди, и боги, и звери» Ф. Оссендовского; роман-сценарий Ф. Горенштейна «Под знаком тибетской свастики»; повесть «Самодержец пустыни» Л.Юзефовича); 3) дон Хуан из книг Карлоса Кастанеды; 4) Карл Густав Юнг (1875-1961) - основатель «аналитической психологии». Испытывал большой интерес к загробному миру, разъяснял «Тибетскую книгу мертвых» и т.п. Ввел понятия: «Тень» (совокупность вытесняемых качеств, стремлений, желаний) и «Персона» (образ, который мы представляем миру). Тень менее цивилизована, более примитивна, не связана правилами приличия и т.п.; 4) по мнению В. Штепы, еще один возможный прототип барона - философ и писатель эпохи раннего национал-социализма Эрнст Юнгер (1885-1998): изображая ужасы войны, он в то же время утверждал войну как возможность «глубочайшего жизненного переживания», как «внутренний опыт».

7) Жербунов и Барболин - красные матросы-балтийцы; они же санитары в Психиатрической больнице №17. Конвой архангелов, провожатые Петра Пустоты по обоим мирам. Прототипы: «Здесь во время октябрьских боев 1917 года при взятии дома градоначальника героически погибли члены Союза рабочей молодежи товарищи Жербунов и Барболин», - сообщает мемориальная доска на доме № 20 по Тверскому бульвару.

8) Фурманов - комиссар полка ивановских ткачей. Прототипы: 1) Дмитрий Фурманов (1891-1926) советский писатель, комиссар 25-й дивизии Восточного фронта (командир - Чапаев); 2) комиссар Федор Клычков из его романа «Чапаев» и из фильма братьев Васильевых.

9) Тимур Тимурович Канашников - зав. Третьим отделением Психиатрической больницы №17. Пациенты называют его Хозяином. Групповая терапия по профессору Канашникову - турбоюнгианство, легкая пародия на метод Юнга и на турбореализм (литературное направление начала 1990-х, к которому относили и Пелевина).

10) Просто Мария, Семен Сердюк, Владимир Володин - обитатели палаты номер семь Третьего отделения Психбольницы №17.

11) Кроме того: комиссар Бабаясин (см. повесть Пелевина «День бульдозериста»); Валерий Брюсов; Алексей Толстой; другие посетители и обслуга «Музыкальной табакерки»; башкир Батый - адъютант и денщик Чапаева; Семен - денщик Пустоты; ивановские ткачи; медсестра; военный психиатр полковник Смирнов; штабс-капитан Жорж Овечкин и его приятель-офицер. А также Ленин, Шварценеггер, фирмач Кавабата, казак Игнат и прочие.

Очень интересно и очень забавно читать все это, особенно диалоги Чапаева с Петром о возможности установления реальности познаваемого мира и самого познающего, и «махамудринскую» медитацию-в-действии с Котовским о «Я» (Личности), использующую аллегорию с меняющими форму каплями плавящегося воска (как в лекции О.Розенберга на Буддийской выставке 1918 года). Не говоря уже про все каламбуры, к блестящим примерам которых можно отнести сцену с «казаками тибетского полка» на шестибивневых белых слонах, и особенно их буддийскую расшифровку русской народной песни «Ой не вечер, да не вечер» в духе программы Пути Освобождения. Благодатный буддийский материал и законы художественного жанра провоцируют также стиль мифологизации, - то есть, как всегда, вынесение внутренних явлений на уровень внешних персонажей и действий (таких, как барон Унгерн - Владыка смерти Яма в этом романе, и недвижное движение Петра с Черным Бароном по бескрайнему полю смерти - некоему пелевинскому Бардо и др.).

Если выговорить кислым языком критического пересказа линию идейного развития сюжета: Петр учится от Чапаева тому, что жизнь - это не то, что мы себе представляем, что нельзя принимать это все всерьез, и в конце концов Петр видит, что весь мир подобен сумасшедшему дому, а мир истинный и желанный - некая «внутренняя Монголия» (надо полагать, нирвана в этом художественном языке). Так параллельно с текущими историческими перипетиями гражданской войны вокруг Чапаева разворачивается поле внутренних стратегических действий - духовных стяжаний. При том, что нирвана и Пустота, - как видно, самые вдохновляющие для Пелевина идеи в буддизме (идея альтруистической Любви из буддизма не переходит в центр размышлений автора), можно рассмотреть результат освоения этих двух понятий.