1770 Года (см. С. 220), — все это они расценивали как предзнаменование

начала «новой эры в мире». Это осознание укрепляло не только бунтарскую

позицию штюрмеров — оно побуждало задаваться вопросами об истории,

об исторических изменениях в соотношении «природы» и «условностей»

в жизни нации. В соответствующих произведениях они пытались раскрыть

происхождение и ведущие в будущее тенденции развития современного

общественного строя.

Истоки «Бури и натиска».

Ранние сочинения Гердера

Встреча Иоганна Готфрида Гердера (1744—1803) и Иоганна Вольфганга

Гёте зимой 1770—1771 годов в Страсбурге положила начало движению «Бури

и натиска».

Гердер, сын учителя и кантора восточнопрусской общины Морунген, в

1762—1764 Годах изучал в Кёнигсберге теологию и философию. Он испытал

влияние своего университетского преподавателя Канта, но еще более глубокий

след оставил в нем его друг Иоганн Георг Гаман (1730—1788).

Гаман, автор «Достопримечательных мыслей Сократа» (1759) и других

сочинений, обладал выдающимися познаниями и сильно выраженным плебейским

самосознанием; его взгляды представляли собой своеобразное сочетание

страстной религиозности, сенсуализма и дальновидного скептицизма. Гердер

обязан ему прежде всего тем, что тот обратил его внимание на народную

поэзию и на «принцип, к которому восходят все высказывания Гамана»: «Что

бы человек ни задумал совершить... должно проистекать из объединения всех

сил; разрозненное — порочно» 49.

278

Основные черты немецкого Просвещения

В 1764 году Гердер уезжает в Ригу, где занимает должность проповедника;

здесь им были написаны первые серьезные литературно-критические

и эстетические работы: «О новейшей немецкой литературе. Фрагменты» (1767)

и «Критические леса, или Размышления, касающиеся науки о прекрасном»

(1769). В 1769 году он совершает путешествие по морю во Францию; возвратившись

в Германию — обратный путь его лежал через Нидерланды, — Гердер

становится наставником сына одного из князей и сопровождает его в путешествиях.

В 1771—1776 годы Гердер — главный проповедник и советник консистории

в Бюккебурге. Позднее он переселился в Веймар и оставался там до

конца жизни.

«Дневник моего путешествия в 1769 году» — первое сочинение Гердера,

в котором нашли выражение идеи «Бури и натиска». Он отражает недовольство

его автора «ограниченностью» собственного существования.

Гердер сетовал на пустоту жизни без «настоящей, основной науки» и широкой

практической деятельности; он развивал идеи «уничтожения варварства,

искоренения невежества, распространения культуры и свободы».

Это были «политические мечты во время путешествия по морю» перед

лицом действительного положения, в котором находились штюрмеры, не имевшие

возможности опереться ни на что другое, кроме как на самих себя.

Поэтому в «Дневнике моего путешествия» преобладали философско-исто-

рические размышления, которые Гердер тем не менее понимал как предпосылку

для деятельности, направленной на преобразование общества. Разделяя идею

Канта о естественнонаучном развитии (см. с. 233—234) и единой закономерности

всего бытия, он разрабатывает свой «величественный взгляд на природу человека,

на морские создания и климат,

чтобы объяснить их одно из

другого и историю явлений мира».

Основной темой будущего должна

была быть «всеобщая история развития

мира». Из исторически установившегося

бытия современности

он хотел «предсказать» состояние

будущего и определить условия и

возможности созидательной деятельности

человека.

Под влиянием романа Руссо

«Эмиль, или О воспитании» (1762)

Гердер развивает идеи об устройстве

такой школьной системы, которая

должна была бы способствовать

формированию творчески созидательной

личности. Этой общей

цели движения «Бури и натиска»

Гердер дал пароль «самобытный гений

»: «...многие сильные, живые,

верные собственные ощущения самым

своеобычным образом составляют

основу многих сильных, живых,

верных собственных мыслей,

и это есть самобытный гений».

Эта концепция человека, кото- И. Г. Гердер (А. Графф, 1785)

279

Литература эпохи Просвещения

И. Г. Мерк (Шмоль)

рую Гердер более подробно развил в работе

«О познании и ощущении человеческой

души» (1774), означала: «Все познание

и развитие человека — самостоятельной

индивидуальности — обусловлено

сообщаемой в «ощущении» реальностью

природы и общества».

Этот вывод соединял в себе учение о

монадах Лейбница (см. с. 223—224),

идеи о внутренней «организации» и ее

«силе» с основными сенсуалистическими

идеями (см. с. 213—214). «Бог» становился

для Гердера, следовавшего за

Спинозой, всеобщим созидательным

принципом мира.

Как индивидуальности, которые

определяются степенью «силы» в их

«возрасте», Гердер рассматривал не только

отдельных людей, но и сословия, народы

и, наконец, все человечество в целом. Их состояние в современной ему

Европе Гердеру казалось, за немногим исключением, преждевременной старостью,

которая с неизбежностью должна была перейти в «юношеское» обновление.

Как педагог и писатель Гердер стремился к тому, чтобы способствовать

«возрождению молодости человеческой души через воспитание».

Перед поэзией он выдвигал требование не специального воспитания и

поучения, а изображения и развития творческого «восприятия». «Самобытное

произведение» должно расчистить дорогу к этому обновлению человечества.

Поэтому необходимо, как пишет Гердер в «Извлечениях из переписки об

Оссиане и о песнях древних народов» (1773), изучать поэтическое творчество

тех народов, у которых «наши нравы еще не полностью смогли отнять их язык

и песни и обычаи»:

«...чем более диким, то есть чем более живым, чем более свободным в

своей деятельности является народ... тем более дикими, то есть живыми,

свободными, чувственными, лирическими и исполненными действия должны

быть и песни его... От присутствия живых образов, от связи и внутренней

необходимости содержания, от живых ощущений... зависит сущность, назначение

этих песен, вся их чудодейственная сила...» *.

«Свободный» образ жизни этих народов, которые еще не состарились,

как другие, в условиях сословной иерархии, механизма абсолютистского

государства и разделения труда, нашел выражение в их песнях, обладающих

благодаря этому, как у Оссиана, «чудодейственной силой».

Современным образцом такой поэзии являются, по его мнению, отечественные

«народные песни, областные песни, крестьянские песни». Необходимо,

считает Гердер, собрать «остатки древних, истинно народных произведений»,

прежде чем они «совершенно погибнут, вытесняемые так называемой культурой

».

В исследовании «О сходстве средневековой английской и немецкой поэзии»

(1777) Гердер показал, что у англичан национальная поэзия выросла из

«народных легенд, сказок и мифологии».

* Цит. по: Г е р д е р И. Г. Избранные сочинения. М., 1959, с. 27—28.

280

Основные черты немецкого Просвещения

Уже в статье «Шекспир» (1773) он, выступая против принципов драматургии

классицизма, учения о трех единствах и князей как действующих лиц

в трагедии, обосновывает, что Шекспир неизбежно должен был отказаться

от античной традиции: в то время как античная драма развилась из древних

культовых праздников, шекспировская трагедия возникла из современного

ему народного театра: Шекспир «не нашел столь простых характеров в своем

народе и у себя на родине, перед ним открылось сложное сочетание разных

сословий, различных образов жизни, настроений, народов и языков». Его

достижение в том, что он силой «своего творческого гения соединил самые

различные вещи в одно чудесное целое» и создал тем самым соответствующую

времени, современную художественную форму драмы.

Бурные гении и их окружение

Мировоззрение Гердера и особенно его учение о поэзии стали основополагающими

для движения «Бури и натиска». Гердер подробно изложил свои

взгляды Гёте во время их совместного пребывания в Страсбурге. В 1771 году

в Страсбург приехал Михаэль Рейнхольд Ленц, сын священника из Восточной

Пруссии, и примкнул к Гердеру и Гёте. Студент Генрих Леопольд Вагнер,

сын купца, уже в 1770 году стал членом дружеского кружка Гёте, он также

усвоил новые идеи. Позднее по совету Гёте он перевел «Новый опыт театрального

искусства» (1776) Луи Себастьена Мерсье, чьи рассуждения соответствовали

представлениям штюрмеров о национальной драматургии.

Во Франкфурте-на-Майне дружеский кружок продолжал расти. К нему

присоединился военный советник из Дармштадта Иоганн Генрих Мерк

(1741—1791) — человек, обладавший острой наблюдательностью, познаниями

в экономике и тонким художественным вкусом. За ним последовал в 1774 году

Фридрих Максимилиан Клингер, сын прачки; его драма «Буря и натиск»

(1776) дала название новому движению.

Как коллективное литературное движение группа «Буря и натиск» заявила

о себе с выходом в 1772 году «Франкфуртских ученых известий» — журнала,

публиковавшего исключительно рецензии; руководство им взял на себя Мерк.

В журнале сотрудничал также Иоганн Георг Шлоссер (1739—1799), к тому

времени уже приобретший известность заботами о народном образовании

(«Катехизис нравственности для сельского населения», 1771). В «Известиях»

он рецензировал физиократические сочинения (см. с. 217—218). Женившись

на сестре Гёте Корнелии, он в 1773 году уехал в Баден, где занимал высокий административный

пост и способствовал проведению аграрных реформ и развитию

мануфактур.

Экономика, однако, не была основным предметом рецензирования в «Известиях

»; разбору подлежали избранные сочинения «по теологии, юриспруденции

и медицине» и «различные произведения по философии, истории,

эстетике и искусству». Рецензии, как это было принято в то время, публиковались

без указания имени автора. Большей частью они были результатом

совместных обсуждений членов кружка, в котором наиболее авторитетными

считались мнения Гердера, Гёте и Мерка.

Взгляды штюрмеров на искусство отражает рецензия на сочинение Зуль-

цера «Изящные искусства, их происхождение, истинная природа и наилучшее

применение».

Взгляды Зульцера на сущность и назначение искусства (прекрасное изобра-

281

Литература эпохи Просвещения

жение гармонии «творения»; умиление, вызываемое посредством «приятных

впечатлений») соответствовали бюргерскому идеалу наслаждения жизнью в

узких частных кружках, пытавшихся отгородиться от общественных противоречий.

Идеалом штюрмеров было, напротив, активное обращение к этим

противоречиям. «Естественного» человека они видели не в созерцательно

наслаждающихся людях, а в творчески деятельных личностях; «природа»

в целом казалась им не гармонически неподвижным состоянием, а процессом

борющихся противоречий: «То, что мы видим в природе, есть сила, сила поглощает,

ничто не остается неизменным, все в движении, тысячи зародышей

погибают, каждое мгновение рождается новое... И искусство есть именно

отражение; оно исходит из усилий индивида сохранить себя вопреки разрушающей

силе целого».

Следующей совместной работой группы «Бури и натиска» явился сборник

статей «О немецком характере и искусстве. Несколько летучих листков»

(1773), содержавший работы Гердера и Гёте, а также введение Юстуса Мё-

зера (1720—1794) к его «Оснабрюкской истории» (1768).

Мёзер не входил в группу «Бури и натиска», однако оказывал на нее в

течение некоторого времени влияние как писатель, чей «талант, исходя из

практической жизни, тут же благотворно на нее воздействует» 50. Мёзер возглавлял

правительство Оснабрюкского епископства, крохотного государства,

где сохранилась почти в неизменном виде доабсолютистская сословная

конституция.

С 1766 года Мёзер издавал «Оснабрюкские листки для интеллигенции» —

еженедельник уникального характера.

Его задачей было «сообщать публике о заседаниях ландтага и прочих государственных

делах», давать ей отчет. Официальную часть «Листков для

интеллигенции» Мёзер дополнял небольшими статьями (собраны вместе под

названием «Патриотические фантазии», 1774—1778) по вопросам политики,

экономики и культуры с целью «в убедительной форме» сообщать «полезные

истины, проверенные опытом повседневной жизни». Он защищал песни и

сказки, обыденную мифологию и пословицы, нравы и праздники крестьян и

ремесленников и — вопреки театральной реформе Готшеда — арлекина, видя

во всем этом культурное достояние нации. К нации он не относил дворы и

бюргеров, состоящих на придворной службе.

Народная трактовка понятия культуры, его взгляды на нацию и на историю

привлекли внимание штюрмеров. Зато с Лафатером и Юнг-Штиллингом

их связывали больше личные симпатии.

Швейцарский теолог Иоганн Каспар Лафатер (1741—1801) выступил

в своем сочинении «Несправедливый наместник, или Жалоба патриота» (1762)

против деспотических акций цюрихского патрициата и стал с тех пор политическим

противником своих бывших учителей Бодмера и Брейтингера. Гордой

прямотой, способностью воодушевляться, добротой и общительностью

Лафатер завоевал дружбу многих современников. Гёте, Мерк, Гердер и Ленц

поставляли ему материалы для «Физиогномических фрагментов для поощрения

человеческих знаний и любви» (1775—1778) — сочинения, основывающегося

на утверждении, что характер человека можно определить по его внешнему

облику. Религиозная экзальтация Лафатера и его «мистицизм» (Гёте)

привели, однако, впоследствии к отчуждению между ним и штюрмерами.

Иоганн Генрих Юнг (прозванный Юнг-Штиллингом, 1740—1817), сын

бедного деревенского жителя, в Страсбурге познакомился с Гердером и подружился

с Гёте. По совету последнего он написал автобиографию, первые два

282

Основные черты немецкого Просвещения

тома которой — «Юность Генриха Штиллинга» (1777) и «Юношеские годы

Генриха Штиллинга» (1778) — представляют собой интересное жизнеописание

и документ эпохи. Эти книги послужили образцом для «Жизни и приключения

бедняка в Токенбурге» (1789) Ульриха Брекера — автобиографии

швейцарского плебея, в которой обнаруживается стремление скорее к изображению

бурной социальной борьбы за существование, чем к раскрытию истории

душевной жизни. С 1780-х годов в творчестве Юнг-Штиллинга получают

развитие религиозно-мистические тенденции. Обнаружившиеся несходства

во взглядах привели также к разрыву между Гёте и Якоби, которых в 1774 году

связывала сердечная дружба.

Более заметный след идеи «Бури и натиска» оставили в Иоганне Якобе

Вильгельме Хейнзе (1746—1803), в творчестве которого вначале чувствовалось

влияние эротической поэзии Виланда и анакреонтики Глейма. Под воздействием

Гердера и Гёте, но прежде всего в общении с Клингером у Хейнзе сложилось

мировоззрение, отмеченное сильным индивидуализмом и повышенной

чувствительностью. Его основное произведение — роман «Ардингелло и блаженные

острова. Итальянская история из XVI столетия» (1787).

Внутреннее родство и личные симпатии связывали штюрмеров прежде

всего с Фоссом и Лейзевицем, поэтами гёттингенского «Союза рощи», и с

Бюргером. Самым выдающимся продолжателем литературных устремлений

штюрмеров стал молодой Шиллер, выступивший спустя несколько лет после

распада группы «Бури и натиска». Свой писательский путь он начал, правда,

в ином духовном климате и в других политических условиях.

Молодой Гёте

Самым выдающимся писателем «Бури и натиска» был Иоганн Вольфганг

Гёте (1749—1832).

Он вырос в семье богатого бюргера, носившего титул «имперского советника

», и дочери патриция в старинном городе Франкфурте-на-Майне.

Шестнадцатилетним юношей он уехал учиться в Лейпциг, довольно современный

и оживленный в ту пору город с развитой духовной жизнью. Здесь он

овладевал разносторонними знаниями и писал стихи, свидетельствующие

о хорошем владении приемами галантной поэзии, анакреонтики и чувствительной

лирики, воспевающей дружбу.

И все же время учебы в Лейпциге не было по-настоящему счастливым

периодом его жизни. Как показывает его первый драматический опыт —

комедия «Совиновники» (1768), Гёте слишком отчетливо осознавал нравственную

неустойчивость жизни лейпцигских бюргеров. Напрасно он пытался

определить свое дарование, придать более глубокий смысл своей жизни,

подчинить деятельность объединяющей цели. Почувствовав себя физически

нездоровым и не находя твердой духовной опоры, девятнадцатилетний Гёте

возвратился во Франкфурт; здесь он сблизился с пиетистами, общение с

которыми принесло ему временное успокоение, и погрузился в занятия алхимией.

В апреле 1770 года он приезжает в Страсбург, чтобы завершить юридическое

образование. «Общение с теми благочестивыми людьми» он скоро

прерывает и стремится жить отныне по принципу: «мы родились и живем в

этом мире, чтобы быть ему полезными, и мы должны суметь сделать себя

способными к этому» 51. В дальних прогулках верхом по живописным окрест-

283

Литература эпохи Просвещения

ностям определилось новое отношение к жизни: «свободное сердце» и «мужество

». Для Гердера, проживавшего с сентября 1770 года по апрель 1771 года

в Страсбурге, Гёте собирал народные песни, которые «подхватывал на лету

из уст древней старушки» во время своих «набегов» 52 на Эльзас.

Эти народные песни позднего средневековья представляют собой в большинстве

своем баллады — стихотворения с драматическим развитием сюжета,

изображающие конфликтные любовные истории на фоне социальных противоречий

между крестьянами и рыцарями. В этих песнях, отразивших порыв

к гармонической любви и вечной верности, чувствуется протест против сковывающих

человека сословных перегородок; они оставили разнообразные

следы в творчестве Гёте, прежде всего в стихотворениях страсбургского периода,

положивших великолепное начало поэзии «Бури и натиска».

Стихотворение «Свидание и разлука» показывает, в какую поэтическую

форму вылились собственные переживания поэта под влиянием немецких народных

баллад.

Душа в огне, нет силы боле,

Скорей в седло и на простор!

Уж вечер плыл, лаская поле,

Висела ночь у края гор.

Уже стоял, одетый мраком,

Огромный дуб, встречая нас;

И тьма, гнездясь по буеракам,

Смотрела сотней черных глаз.

(Перевод Н. Заболоцкого)

Стихотворение навеяно порывом любви к Фридерике Брион, дочери пастора

из деревни Зезенгейм под Страсбургом. Рисунок поэта, изображающий дом

Гёте. Дом пастора в Зезенгейме

284

Основные черты немецкого Просвещения

«Свидание и разлука»

пастора, дает почувствовать, как очаровывающе

действовала на него уединенность

простой сельской жизни, где

он нашел дружбу и любовь — типичный

мотив анакреонтической или чувствительной

поэзии. Однако стихотворение

Гёте дышит страстью; оно передает душевную

взволнованность, характерную

для народных баллад; это само переживание

любви без погружения в мечтательное

раздумье. В страстном порыве

влюбленный устремляется к своей

возлюбленной, неистово скачет верхом,

объятый зловещими шорохами ночной

природы, но вот конец пути, возлюбленная

рядом, ее близость успокаивает

и придает силы; радость свидания, однако,

сменяется трагически окрашенной

печалью разлуки при осознании

несовместимости стремления к деятельной

жизни и блаженства в идиллии

уединения с девушкой. Любовь не убежище, а высшее проявление жизни;

она, хотя и неотделимы в ней страдание и счастье, принимается в ее противоречивости:

«И все ж любить — какое счастье! / Какой восторг — твоя любовь!»

В «Майском празднике» (позднее «Майская песня») Гёте прославил

любовь как переживание, приносящее любящим счастье, духовный

подъем.

В этом гимне представление о силе и доброте бога, стоящего над миром —

как это изображено еще в «Празднике весны» Клопштока (см. с. 260), — полностью

вытеснено картинами жизненной силы всех земных существ. Об этом

стихотворении можно сказать прежде всего то, что писал Гейне: «Учение

Спинозы вылетело из математической куколки и порхает вокруг нас в виде

гётевской песни... Гармонические стихи обвивают твое сердце, как нежная

возлюбленная; слово обнимает тебя, в то время как мысль тебя целует» 53.

Гёц фон Берлихинген

Когда летом 1771 года Гёте возвратился во Франкфурт, он привез

с собой материал, который вскоре использовал для написания драмы

«История Готфрида фон Берлихингена с железной рукой» (второй

вариант драмы «Гёц фон Берлихинген с железной рукой» возник в

1773 году).

Изучая историю права, Гёте наткнулся на автобиографию франкского

рыцаря, жизнь которого (1480—1562) протекала в распрях, службе

в наемных войсках, в разбойничьих налетах и грабежах и изменах —

в том числе и по отношению к восставшим крестьянам. В этом «жалком

субъекте», писал Маркс в 1859 году, «воплощена в ее адекватной форме

трагическая противоположность между рыцарством, с одной стороны, и

императором и князьями, с другой» 54.

Гёте, правда, не считал своего героя «жалким субъектом»; «жалким»

предстает, скорее, Вейслинген, бывший товарищ Гёца, который из рыцаря

285

Литература эпохи Просвещения

«Гёц фон Берлихинген» Гёте

(В. Тишбайн)

превратился в придворного. На примере

этих двух персонажей Гёте противопоставил

друг другу типические

личности двух эпох: неуверенного,

сомневающегося придворного современной

ему феодально-абсолютистской

эпохи и уверенного в своих силах,

деятельного рыцаря средневековья.

(Тогда «нация выказывала

наибольшее чувство чести, наивысшее

физическое достоинство и собственное

национальное величие», —

писал Мёзер в своей статье «О кулачном

праве» (1770), которую с

восторгом читали Гердер и Гёте.)

Своего Гёца Гёте задумывал прежде

всего в соответствии с идеалом личности

штюрмеров: как человека

очень активного, чуждого всякой самоуспокоенности

и довольства самим

собой, с гордым чувством независимой

личности, живущего на

лоне природы, в дружбе и любви.

Этим, однако, не ограничивается значение пьесы; это не драма характеров,

а историческая драма. Действие «Гёца», завершающееся смертью героя

в борьбе против княжеского войска, вставлено в широкую панораму

немецкого общества около 1500 года и развертывается на фоне социальных

и политических волнений, сложных взаимоотношений и чувств героев. Сопротивление

Гёца общественному развитию обречено на неудачу; тем не

менее изображение этого противоречивого развития делает поэтически

наглядным исторически-философский взгляд, что и современное состояние

общества тоже не вечно.

Это произведение Гёте было бы невозможно без предшествовавшей

ему исторической драмы Шекспира. Гёте осваивал метод англичанина в

духе Гердера, считавшего, что пьесы Шекспира более современны, чем

классицистическая драма.

То, что Гердер особенно подчеркивал в Шекспире, — продуктивное

освоение народной поэзии — обнаруживается и в «Гёце», прежде всего в

изображении восставших крестьян. В своей речи «Ко дню Шекспира»

(1771) Гёте прославил великого британца в первую очередь как драматурга-

философа, осмыслившего глубже, чем ученые-философы, столкновение индивидуальной

«воли» с «необходимым ходом целого».

Поэзия Франкфуртского периода

Появление «Гёца» вызвало сенсацию. Пьеса установила новые масштабы

для национальной бюргерской поэзии; «Буря и натиск» стала ведущим литературным

движением. Гёте между тем видел в своем поэтическом творчестве

всего лишь подмену практической деятельности: «...ведь это печально, — писал

он одному из своих друзей, — жить в таких условиях, когда все наши деятель-

286

Основные черты немецкого Просвещения

ные силы должны перекипать в самом себе... Да поможет нам бог вырваться

из этого убожества. Аминь» 55.

Таким «убожеством» была служба в имперском суде в Вецларе (лето

1772 года), равно как и деятельность адвоката во Франкфурте, связанная с

разбирательством мелких гражданских дел. Как Гердер, будучи неудовлетворенным

ограниченной сферой деятельности в Риге и не видя возможности

«вступить на другое поприще», вынужден был «отправиться путешество-

вать» 56, так и Гете надеялся в путешествиях и странствиях преодолеть гнетущую

узость жизни и получить свежие впечатления. Новые впечатления

и события для Гёте, которого в дружеском кругу скоро прозвали «странником»,

все чаще становились поводом для написания поэтических произведений.

Такова, например, «Песнь странника в бурю» (1772), возникшая из той поэтической

«полубессмыслицы» 57, которую Гёте распевал, идя навстречу

«неистовой буре», застигшей его в пути вдалеке от всякого жилья.

Кто храним всемощным гением,

Ни дожди тому, ни гром

Страхом в сердце не дохнут.

(Перевод Н. Вильмонта)

В действительности же это стихотворение-гимн, в котором использованы

клопштоковские свободные ритмы, намного превосходит по мысли событие,

явившееся поводом для его написания. Лирический герой, призывающий своего

«гения», «свое тепло, тепло души», приходит в поэтический восторг. Он

видит себя вознесенным над «топким илом», ступающим через «Девкальоновы

хляби» (греч. миф о втором сотворении человеческого рода) как «брат богам»,

как «Феб-Аполлон», победитель хаоса. Это самовозвышение — не без иронии,

ведь в поле зрения все же попадает «маленький черный поселянин», которому

приходится ежедневно противостоять стихиям и не ощущать себя при этом

«богоподобным». И все-таки: даже мощь зеленеющего кедра заставляет помрачнеть

«княжеский взгляд» богов, взгляд владык, потому что она обнаруживает

самодеятельность всего живущего, проявление чуждой им силы. Так

гимн возвышается до прославления Юпитера, бога, дарующего дождь, олицетворяющего

универсальную жизненную силу. Поэт прославляет также греческого

поэта Пиндара (и в то же время отвергает Анакреонта), в Олимпийских

гимнах которого «пылала» сила человека. «Пылала»? Охладив пыл, фантазия

снова возвращается к «топкому илу»:

Горняя мощь!

Но пыл иссяк:

Вот он, очаг мой!

К нему б добраться.

(Перевод Н. Вильмонта)

Занимаясь Пиндаром, Гёте уяснил себе, как он пишет в 1772 году Гердеру,

сущность «мастерства»: «проникать вовнутрь, ухватить главное — вот сущность

всякого мастерства» 58. К поэтическим вершинам творчества Гёте периода «Бури

и натиска» относится также стихотворение о «вторгающемся в ход вещей»

персонаже греческой мифологии, сотворившем человека и человеческое общество.

Молодого Маркса привел в восторг «протест» Прометея «против всех

небесных и земных богов, которые не признают человеческое самосознание

287

Литература эпохи Просвещения

высшим божеством» 59. В своем стихотворении Гёте изобразил сына титана

именно в тот момент, когда он бросает вызов Зевсу (этот монолог представляет

собой часть наброска драматического произведения о Прометее, оставшегося

незавершенным).

Прометей развенчивает могущество «владыки» Зевса: его угрожающие

жесты, все эти низвергаемые им молнии и громы он называет озорством буянящего

мальчишки; он срывает свою досаду на всем живущем и творящем без

его воли, но напрасно тщится показать свою силу — она не в состоянии сокрушить

плоды созидательной деятельности, животворящую мощь всего существующего

на Земле. Сам Зевс, как бог, обязан своим существованием

глупцам, питающим надежды, «доверчивым детям и нищим»; но Прометей

«сам вырвался из плена» заблуждений, вышел из детского возраста; «всемогущее

время и вечная судьба» «выковали» из него «мужа», и в его руках теперь

судьба богов:

Вот я — гляди! Я создаю людей,

Леплю их

По своему подобью,

Чтобы они, как я, умели

Страдать и плакать,

И радоваться, наслаждаясь жизнью,

И презирать ничтожество твое,

Подобно мне!

(Перевод В. Левика)

«Вертер»

Мифологический сюжет дал возможность Гёте отобразить в своем стихотворении

идеал штюрмеров, отстаивавших, подобно Прометею, право на развитие

творчески-созидательной личности. Его роман в письмах «Страдания

юного Вертера» (1774; 2-я редакция 1787), напротив, изображает, как писал

Ленц, «распятого Прометея» 60, молодого человека, желания которого гибнут

в условиях немецкой действительности.

Гёте указывал, что роман повествует о «молодом человеке... наделенном

глубоким и чистым чувством и истинной восприимчивостью, который предается

восторженным грезам, изнуряет себя размышлениями и, наконец,

истерзанный охватившими его гибельными страстями, в особенности беспредельной

любовью, пускает себе пулю в лоб» 61. Отдаленный критический

взгляд, который обнаруживается в характеристике, данной Гёте своему герою,

дался ему не без труда, ведь Вертер носит автобиографические черты. В

«историю» самоубийства Карла Вильгельма Иерузалема (1747—1772), своего

коллеги по службе в имперском суде в Вецларе, Гёте вдохнул собственные

«чувства» и соединил то и другое в «чудесное целое» 62. Письма Вертера, дополненные

только краткими попутными замечаниями вымышленного издателя,

очаровывают образностью и силой чувства.

Вертер, по своей способности чувствовать — истинный «самобытный гений»

(см. с. 279), вырвался из «пут», сковывавших его «сердце» и державших в

плену мечтательного созерцания судьбы. Бежав в деревню, он надеялся найти

удовлетворение потребностям собственной личности. Он находит радость в

общении с природой в пору ее весеннего цветения, в общении с простыми,

«незначительными» людьми, жизнь которых представляется ему гармонией

288

Основные черты немецкого Просвещения

патриархального существования. Любовь к Лотте сильнее всего привязывает

его к этому миру, хотя он и лишен здесь возможности жить деятельной

жизнью. Оттого он покидает этот мир, но, пребывая в должности секретаря

посланника, не в состоянии сделать что-либо самостоятельное, а в новом

кругу, в благородном обществе, не может приобрести ни дружбы, ни любви.

Он видит себя окруженным «людьми, совершенно чуждыми» его «сердцу»,

им «играют как марионеткой».

Возвращение к прежней идиллической жизни кажется ему последней возможностью.

Однако Вертер не находит того, что было прежде: перед ним жизнь

«незначительных» людей, раздираемая социальными противоречиями; осень

обнаруживает разрушительную сторону природы; Лотта, к которой тянется

Вертер, собирается замуж за скромного, деятельного человека, который в

состоянии обеспечить ее будущее. Вертер кончает самоубийством в один

из рождественских дней. Праздничный день рождества, рождения того, кто

принял на себя все страдания мира, становится днем смерти человека, который

остается верен земному предназначению и должен сам нести свои

страдания.

Неудивительно, что роман привел в смятение духовенство. Главный пастор

Гамбурга Гёце заявил, что роман подрывает все нравственные устои, прославляет

прелюбодеяние и самоубийство: тот, кто, как Вертер, мало дорожит

собственной жизнью, может стать убийцей короля. Роман был запрещен в

Лейпциге, Вене и Копенгагене. Писатели старшего поколения выразили опасения

по поводу воздействия книги на публику. Так, Лессинг, признавая ее

поэтические достоинства, советовал написать заключительную главу, чтобы

предостеречь людей со сходной склонностью от подобных действий. Николаи

выступил с пародией на роман Гёте, написав довольно банальную историю

(«Радости юного Вертера», 1775), которую Мёзер считал пригодной для «поддержания

слабых» 63. Однако штюрмеры единодушно выступили — особенно

Ленц в «Письмах о моральном смысле «Страданий юного Вертера» (1775) —

против этого вердикта, прежде всего против «старого предрассудка», как пишет

Гёте в «Поэзии и правде», будто бы литературное произведение «непременно

задается дидактической целью. Но художественное отображение жизни

этой цели не преследует. Оно не оправдывает, не порицает, а лишь последовательно

воссоздает людские помыслы и действия, тем самым проясняя их

и просвещая читателей» 64.

«Вертера» читал весь мир. В нем находили выражение своих чувств, подтверждение

собственных требований; многих охватила «вертеровская лихорадка

» (выражение, ставшее крылатым) — губительное подражание страданиям

юного героя романа, его вкусам, костюму — «вертеровская мода» (голубой

сюртук с желтым жилетом и панталонами, коричневые сапоги с отворотами,

ненапудренные волосы).

Роман Гёте был первым произведением немецкой литературы, привлекшим

к себе внимание за рубежом, которое не ослабевало длительное время; наиболее

сильный интерес оно вызвало у французских, итальянских и английских

романтиков. «Мировая скорбь» как следствие непримиримости идеала и

буржуазно-капиталистической действительности, столь ярко выразившаяся в

поэзии лорда Байрона, изначально проявилась, пожалуй, уже в «Вертере».

Роман часто, вплоть до наших дней, воспринимался как модель художественного

отображения жизненных проблем молодых людей. Последний пример

обращения к этому материалу — пьеса Ульриха Пленцдорфа «Новые страдания

молодого В.» (1972).

289

19—1028

Литература эпохи Просвещения

Дом Клингера во Франкфурте-на-Майне

Я. М. Р. Ленц (И. Г. Липс, ок. 1775)

Ленц, Клингер, Вагнер —

драматурги «Бури и натиска»

Современники по праву считали Ленца, Клингера и Вагнера «гётеанцами».

От Гёте их, однако, отличала субъективистская радикальность требования

развития активной личности.

Ленцу, к примеру, «великая машина, которую мы называем... миром» 65,

представлялась просто помехой, а не средой для действий индивида. Так, он

считал образ Гёца удачным примером литературного персонажа, но не воспринимал

при этом исторически-философское содержание пьесы. Так же и для

Клингера образцом литературного героя был энергичный Гёц; он служил ему

примером для собственных, отчасти скопированных с шекспировских, псевдоисторических

пьес, в которых сплошь и рядом действуют хвастающиеся силой

«гении».

Фридрих Максимилиан Клингер (1752—1831) в своих драмах («Отто,