Буржуа как социальный тип.

Выделенные выше противоположно направленные процессы освобождения индивида и его «дисциплинирования» в конечном счете привели к возникновению массового общества и массового индивида. О двойственности буржуазной культуры в свое время писал П.Бергер в своей известной работе «Капиталистическая революция (50 тезисов о процветании, равенстве и свободе)». П.Бергер отмечает, что в развитии буржуазной культуры и в ее влиянии на «буржуазную личность» существовала двойственность. С одной стороны, буржуазная культура освободила человека от социальных пут происхождения и статуса, но с другой стороны, она наложила на человека новые ограничения как раз для того, чтобы сделать из него автономного деятеля. То был «репрессивный» (по фрейдистской терминологии) или даже неприкрыто тиранический аспект буржуазной культуры. Капитализм освобождает и в то же время закрепощает. Эту двойственность, по мнению П.Бергера, можно видеть в Европе и Северной Америке в ранние периоды истории, но аналогичную двойственность можно увидеть и в странах «третьего мира», где новые поколения оказались вовлеченными в процесс модернизации.¹

Двойственность буржуазной культуры, ее освобождающе-закрепощающий характер, привел к формированию в рамках капитализма нового типа личности-человека, обладающего качествами, в максимальной степени представленными у предпринимателя.

Гордости и воинским доблестям аристократии буржуазия противопоставила стремление к накоплению капитала и экономическую рациональность. Экономическая рациональность формируется еще в эпоху становления капитализма. В знаменитых наставлениях Б.Франклина тем, кто хотел бы разбогатеть, этот тип рациональности обретает четкую форму. В них в простых и доступных формулировках были представлены новые правила жизни, обозначены главные жизненные цели и главные качества индивида, необходимые для их достижения. Это была рациональность «экономического человека», цель которого – рост капитала, средства – жесткая самодисциплина, исключающая непроизводительную трату времени и денег, умеренность и прилежание, строгий учет и контроль, использование кошельков друзей, т.е. пользование кредитом, получение доходов с оборота капитала.

Экономическая рациональность «в чистом виде», как «идеальный тип», есть совокупность мотивов и способов действия, максимизирующих прибыль, направленных на получение максимального дохода. В.Зомбарт считал, что современный экономический человек «в наиболее чистом виде проявляется в американском предпринимателе». Он выделил основные черты современного предпринимателя: вся деятельность подчиняется наивысшей, абсолютной рационализации, которая выражается в планомерности, целесообразности ведения хозяйства; он стремится к максимизации прибыли, к расширению сбыта, к свободе конкуренции (Зомбарт говорит о «свободе локтей»). Свободное проявление собственной силы одно должно решать хозяйственный успех. «Предприниматель отличается также огромным честолюбием, которое он удовлетворяет в ходе конкурентной борьбы. Он, наконец, меньше привержен сложившимся традициям, восприимчивее ко всякого рода нововведениям и склонен принимать все новое за лучшее».¹

Отличительное качество буржуа, выделяемое П.Бергером – «индивидуализм», или индивидуальная автономия, свобода от прочных социальных связей, способность руководствоваться «собственной совестью». По Д. Рисмену, это «ориентированный изнутри» тип личности. В практическом плане подобные индивидуумы могут быть весьма «предприимчивыми», готовыми искать новые возможности и пробовать новые формы деятельности, поскольку свободны от пут, налагаемых общинными традициями, обычаями и табу. Они – «люди своего слова». А это предполагает жесткую самодисциплину, а также те качества, которые определяют как «мирской аскетизм». Данный тип личности прагматичен и деятелен, а его активность направлена на «дело». Ему свойственно стремление ставить интересы дела выше удовлетворения личных потребностей. Как справедливо указал Вебер, именно этот «аскетизм», а не жажда наживы отличает современного предпринимателя от других личностных типов. По мнению М.Вебера, люди всегда были «алчными», однако капиталиста отличает постоянная и расчетливая «алчность» которая является достоинством, прямо связанным с бережливостью и, следовательно, с накоплением капитала.

Буржуазия была объектом резкой критики философов и писателей. Как известно, одним из критиков буржуа как социального типа был Гегель. Он выделяет важный факт: буржуа прежде всего занят собственным материальным благосостоянием и не является носителем ни гражданственного духа, ни доблести, ни преданности более широкой общности, его окружающей. Буржуа эгоистичен, и эгоизм частного лица был сердцевиной критики буржуазии со стороны как левых, так и аристократически настроенных правых.

Гегель в отличие от Маркса считал, что наиболее существенные классовые различия основаны не на экономической роли, а на отношении индивидуума к насильственной смерти. Общество делится на господ, готовых рисковать своей жизнью, и рабов, которые этого не хотят. В настоящее время известно, что многие традиционные аристократические общества изначально возникли из «воинских этосов» кочевых племен, завоевывавших более мирные народы за счет своей беспощадности, жестокости и храбрости. После завоевания господа в последующих поколениях владели имениями и играли экономическую роль землевладельцев, взимающий подати или дань с «рабов»– крестьян, которыми управляли. Но воинский этос -– чувство врожденного превосходства, основанное на готовности к смертельному риску -– оставался ядром культуры аристократического общества по всему миру еще долго после того, как аристократию вытеснила буржуазия.

Важность человеческого желания рисковать жизнью в битве за престиж можно понять лишь в том случае, если учесть точку зрения Гегеля на человеческую свободу. В философии Нового времени свобода понималась как отсутствие ограничений.

По определению Гоббса, любой человек, действиям которого не мешают физические ограничения, будет считаться «свободным». Но, с точки зрения Гегеля, в тех пределах, в которых человек имеет физическую или животную природу, он не может быть свободным, поскольку должен удовлетворять свои потребности, инстинкты, желания. Отсутствие физических ограничений создает лишь видимость, но не реальность свободы.

Гегель считает, что человек не только не определяется своей животной или физической природой, но сама человеческая суть состоит в способности преодолевать или отменять животную природу. Он свободен не только в формальном смысле Гоббса (отсутствие физических ограничений), но и в метафизическом смысле, поскольку он не детерминирован собственной природой. Здесь имеется в виду и его собственная природа, и природная среда, его окружающая, и законы природы. Он способен на истинно моральный выбор, то есть на выбор между двумя образами действий не просто на основании большей полезности одного по сравнению с другим, но в силу внутренней свободы создавать собственные правила и следовать им.

Человек способен на действия, полностью противоречащие его природным инстинктам. Вот почему воля рискнуть жизнью в битве всего лишь ради престижа играет такую роль в гегелевском подходе к истории. Рискуя жизнью, человек доказывает, что может действовать вопреки самому сильному и основному инстинкту – инстинкту самосохранения. Причина, по которой человек сражается и рискует жизнью -– заставить другого признать факт, что он свободный и подлинный человек. Если бы эта кровавая битва велась ради какой-то цели, такой как защита своей семьи или приобретение земли и имущества противника, то человек ничем бы не отличался от животного. Но человек способен вступать в кровавый бой ради единственной цели -– показать, что он презирает жизнь, что у него есть специфически человеческое достоинство, поскольку он свободен.

Человеческая свобода возникает только тогда, когда человек оказывается способен переступить через свое природное, животное существование и создать новую личность для самого себя. Начальная точка этого процесса самосозидания есть борьба не на жизнь, а на смерть ради престижа.

С точки зрения Гегеля, раб, покоряясь из страха смерти, не поднимается над своей животной природой и потому менее свободен, чем хозяин. Другими словами, Гегель находит нечто похвальное с моральной точки зрения в гордости аристократа-воина, который по своей воле рискует жизнью, и нечто недостойное в самосознании раба, который прежде всего стремится к самосохранению.

С точки зрения либерализма, страх насильственной смерти и желание комфортабельного самосохранения столь сильны, что эти страсти преодолевают жажду признания в уме любого рационального человека, воспитанного в понятии собственных интересов. Поэтому гегелевская битва за престиж иррациональна. Фукуяма считает, что на самом деле выбор жизни раба как чего-то более предпочтительного по сравнению с жизнью господина нельзя считать рациональным, если только не принять англосаксонскую традицию, ценящую самосохранение выше признания. Он отмечает, что помимо практического вопроса -– можно ли создать жизнеспособное общество, где совершенно ни в ком нет гражданственного духа, есть еще более важный момент: нет ли чего-то в высшей степени достойного презрения в человеке, который не может подняться выше собственных узких интересов и физических потребностей? Гегелевский господин-аристократ, рискующий жизнью ради престижа, – это лишь самый крайний пример того, как некий импульс заставляет человека подниматься над примитивными природными или физическими потребностями. Борьба за признание отражает некую тягу к перешагиванию через себя, лежащую в основе не только насилия, свойственного естественному состоянию, или рабства, но и возвышенных чувств патриотизма, храбрости, благородства и альтруизма. Определяя борьбу господина за признание как нечто в основе своей человеческое, Гегель пытается почтить и сохранить некоторый моральный аспект человеческой жизни, который полностью игнорируется Гоббсом и Локком.

Фукуяма отмечает, что если следовать либеральному проекту Гоббса и Локка, то современное общество будет состоять из людей, которых К. С. Льюис назвал «людьми без груди»: люди, состоящие лишь из желания и рассудка, но не имеющие гордости самоутверждения, которая была в какой-то степени сердцевиной сути человека в ранние времена. Самым великим сторонником аристократической гордости был Фридрих Ницше. Он подвергал резкой критике «последних людей», не стремящихся ни к чему, кроме комфортабельного самосохранения.

Видимо Ницше не совсем прав, поскольку в либеральном обществе, в котором гарантирована свободой индивида, борьба за признание, в основе которой лежит «огромное честолюбие» предпринимателя, отмеченное еще Зомбартом, эта борьба не исчезает, а принимает другие формы. В либеральном обществе существует другая шкала оценок индивида, другие представления о должном, об идеале и качествах, необходимых для его достижения. Либеральное равенство позволяет всем принять участие в жизненной гонке, в борьбе за признание. Поэтому соперничество становится принципом жизни каждого. Как и прежде, человек должен отстаивать свою свободу, как и прежде, она зависит от его места в социальной иерархии. Но радикально изменились те «умения», которые дают преимущество в борьбе за статус и те критерии оценки, в соответствии с которой статус определяется. Если в феодальном обществе необходимые «умения» – это храбрость, благородство, воинская доблесть, то теперь это – алчность, предприимчивость, рациональность, отсутствие нравственных ограничений. Соответственно, главный критерий оценки индивида, которая определяет его статус – размер капитала. Это всеобщий критерий, который уравнивает всех независимо от происхождения, профессии и т.д. Новые правила соперничества и критерии оценки индивида создают современный тип личности – атомизированного индивида, противостоящего другим индивидам, конкурирующего с ними за деньги, не обремененного моралью и ответственностью за что либо, кроме собственного благополучия.

Прежнее разделение верха и низа, культуры высокой и низкой, практически исчезло, а, следовательно, нет лестницы духовного восхождения, нравственного совершенствования, движения к высшему. Ф.Фукукяма отмечает, что либеральная демократия в ее англосаксонском варианте является усилением некоего вида холодной расчетливости за счет прежних моральных и культурных горизонтов. Вместо органической моральной общности со своим языком «добра и зла» индивид должен усвоить новую совокупность демократических ценностей, главная из которых – толерантность.¹

Толерантность означает «смерть Бога», о которой говорит Ницше. Это есть, пожалуй, самое лаконичное выражение факта распада незыблемых ранее иерархий ценностей и значений, спровоцированного «абсолютной самостоятельностью» индивида в условиях либеральной свободы.

Ницше в знаменитом фрагменте «Веселой науки» возвещает о «смерти Бога».² Она означает невозможность «сущностей» в делах людей, т.е. всего того, к чему можно апеллировать от страстей и нравов как к безусловному авторитету, существующему как бы над ними, помимо них и их (хотя бы «в конечном счете») направляющему. То, как жить дальше, зависит от всех и каждого в отдельности именно потому, что более нет прежней «объективной» авторитетной реальности, к истине которой, независимо от суждений всех и каждого, могли апеллировать жрецы и эксперты.

«Смерть Бога», хотя она не понята хохочущими слушателями «безумного человека», уже делает невозможным то, чтобы жить по-старому. Не ведая того, они тоже «убили Бога». Поэтому весь мир (а не только мир «безумного человека» – единственного пока, кто «преждевременно» понял «смерть Бога») «падает» «назад, в сторону, вперед, во всех направлениях». Иными словами, каждый из хохочущих может иметь каких угодно собственных богов, или законы эволюции, мир все равно будет «падать», поскольку единый «Бог», т.е. общая для всех авторитетная и истинная реальность, перестал существовать.

Если нет той независимой от суждений людей авторитетной реальности (божественной, моральной), ссылка на которую открывала бы им истину их существования, то каждый имеет равное право на свою «истину», и эти «истины» равноценны, так как у нас нет мерила, чтобы измерить их относительную ценность. «Абсолютной» ценностью становится толерантность как возможность ненасильственного совмещения относительных ценностей. Человек оказался в замкнутом круге неопределенности, т.к. лишен возможности апеллировать к каким-либо метафизическим основаниям вне собственной практики.

Таким образом, установление либерального государства, которое, согласно проекту Гоббса и Локка, осуществляет функцию легитимного насилия, обеспечивает безопасность граждан, гарантирует соблюдение их основных прав, привело к тому, что индивид становится зависим от государства и должен подчиняться его законам. Это означает, что отношения между индивидами теперь не определяются соотношением сил, произволом и традицией, они становятся все более формализованными и принимают форму договора двух равных сторон. Если раньше отношения регулировались на основе неписанных правил, «кодекса чести», а санкции за их несоблюдение следовали немедленно и их осуществляла пострадавшая сторона, то теперь эту функцию берет на себя государство. Никто не может в частном порядке восстанавливать справедливость, для этого необходимо обращаться в соответствующие государственные организации. Это изменяет весь характер взаимодействий в обществе, делает их более формализованными и опосредованными государством. Все традиционные связи – семейные, родственные, общинные, соседские – разрушаются, индивид перестает быть подчиненным более широкой общности, обретает свободу. Его деятельность определяется частным интересом, а не сословной моралью, активность же направляется новой системой ценностей, сложившейся в рамках «третьего сословия». Дворянский «кодекс чести» сменяется экономической рациональностью. Соответственно, изменяются критерии оценки индивида, представления о должном, об идеале, которому он должен соответствовать, изменяются формы и правила соперничества. Собственно, происходит «переворачивание» господствующей ранее системы ценностей. Если для аристократии главными ценностями были честь, достоинство, ради которых отдавали жизнь, ценились слава, добытая подвигами, щедрость, граничащая с расточительностью, роскошь, развлечения и наоборот, презирались расчетливость, осторожность, забота о собственной безопасности, скупость, накопительство, труд, то теперь оценки меняются на противоположные. Одержавшая победу буржуазия делает свои ценности всеобщими, устанавливает свои «правила игры». Индивиду гарантируется свобода, соблюдение его чести и достоинства. Соответственно, эти вещи теперь не являются привилегией высшего слоя и их не надо постоянно отставить, рискуя жизнью, не они определяют статус индивида в обществе. Его статус теперь определяется размером капитала, а не честью и достоинством. Более того, честь и достоинство становятся явной помехой приобретению капитала, их место занимают стремление к прибыли и экономический расчет.