АКАДЕМИЯ НАУК

СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК

ТРУДЫ КОМИССИИ ПО ИСТОРИИ ЗНАНИЙ

5

А. А. БОРИСЯК

В. 0. КОВАЛЕВСКИЙ ЕГО ЖИЗНЬ И НАУЧНЫЕ ТРУДЫ

ТРУДЫ КОМИССИИ ПО ИСТОРИИ ЗНАНИЙ

5

А. А. БОРИСЯК

В. 0. КОВАЛЕВСКИЙ ЕГО ЖИЗНЬ И НАУЧНЫЕ ТРУДЫ

№

■ РАЙ

шт,гсП‘*,*м*с**й, Ленинский 38

ЛЕНИНГРАД ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР 1928

Напечатано по распоряжению Академии Наук СССР Октябрь 1928 г.

Непременный Секретарь, академик С. Ф. Ольденбург

Редактор издания академик В. И. Вернадский

Начато набором в апреле 1928 г. — Окончено печатанием в октябре 1928 г.

Тит. л. -+- 135 стр. -+- 6 рис. *+- 2 портрета Ленинградский Областлит № 12181. — 8 ^lj_z печ. л. — Тираж 1000 Государственная Академическая Типография. В. О., 9 линия, 12

ПАМЯТИ ВЕРЫ АЛЕКСАНДРОВНЫ ЧИСТОВИЧ, РОЖДЕННОЙ КОВАЛЕВСКОЙ.

Семья русских палеонтологов невелика, но она насчитывает в своей среде ряд выдающихся имен, из которых наиболее крупным является Владимир Онуфриевич Ковалевский. Юрист по образованию, В. О. очень немногие годы посвятил палеонтологической работе. Однако, в результате этой работы он является в настоящее время общепризнанным основателем эволюционного и биологического направлений в палеонтоло­гии. Крупнейшие современные нам палеонтологи, как Долло в Европе, Осборн в С. Америке, называют себя и действи­тельно являются его учениками.

Палеонтологическая работа Ковалевского вся целиком протекла за границей. По возвращению в Россию он оставил научную работу, а затем вскоре погиб: В. О. покончил само­убийством на сорокпервом году своей жизни.

Интересуясь выяснением судьбы и личности этого незауряд­ного человека, собирая биографические о нем материалы, автор между прочим получил несколько лет назад от его дочери, С. В. Ковалевской, несколько писем отца, а позднее от его племянницы, В. А. Чистович, дочери А. О. Ковалевского, известного эмбриолога, большую пачку писем В. О., почти исключительно к брату. Братья были очень дружны и откро­венны между собою; эти письма представляют поэтому ценней­ший биографический материал. Они относятся ко времени женитьбы В* О., его работы за границей и последующей жизни до самой кончины. -

Предлагаемый биографический очерк представляет попытку частичного использования, на ряду с другим материалом, и ука­занных писем, поскольку это допускала предварительная раз­борка их, исполненная В. А. Чистович и автором. Более полное

Труды КИЗ. ¹ извлечение биографических данных из писем В. О. Ковалев­ского будет возможно после тщательной критической их обра­ботки и напечатания. Названные выше лица надеются в бли­жайшее время, при содействии Комиссии по истории знаний, привести эту задачу в исполнение.

Несколько писем В. О., не находившихся в распоряжении автора, напечатаны в 1926 году на страницах пятого тома „Ежегодника Русского Палеонтологического Общества*; к со­жалению, вследствие недостаточности, а частью и полного отсут­ствия дат места и времени на письмах В, О., хронологический порядок их при напечатании нарушен.¹ Эти письма также использованы для настоящего очерка.

Биографический материал о братьях Ковалевских крайне скуден. Наиболее полные данные о жизни В. О. представлял до сих пор краткий очерк Д. Н. Анучина, помещенный в „Био­графическом словаре Петерб. Университета“ (1896 г.); отсюда черпались сведение для энциклопедий и словарей, не всегда точно передаваемые. Некоторые материалы о жизни В. О. до­ставляет также литература о его жене, С. В. Ковалевской, известном математике, в частности ее переписка. Скудость остальных материалов тем более увеличивает значение упомя­нутых выше писем; за предоставление их в его распоряжение, автор приносит сердечную благодарность С. В. Ковалевской и В, А. Чистович, как и за сообщение других сведений и помощь при составлении его книги.

. “ А Б.

ВВЕДЕНИЕ

МЕСТО В. О. КОВАЛЕВСКОГО В ИСТОРИИ ПАЛЕОНТОЛОГИИ

Первыми шагами палеонтологии, как самостоятельной науки, считаются открытия Кювье (начало XIX века), позволившие утверждать, что земля в минувшие эпохи была последовательно населена фаунами, отличными как от современной фауны, так и между собою. Изучение этих ископаемых фаун и составило задачу новой науки — палеонтологии.

Кювье и его последователи доказывали, что формы из раз­личных пластов земной коры различны между собою, что их больше нет, что они вымерли, — это было главнейшим завоева­нием науки того времени. Кювье искал отличия вымерших жи­вотных от современных, а не сходства с ними: он отрицал гене­тическую связь между ископаемыми и ныне живущими видами и стоял на точке зрения „неизменяемости видов". Попытки некоторых современников Кювье дать эволюционное толкова­ние известным в то время фактам могли иметь лишь гипотетиче­ский характер, и Кювье, на почве современной ему науки, не мог относиться к ним иначе, как лишь отрицательно. По его пред­ставлению, втечение истории земли, на ее поверхности суще­ствовал ряд последовательных, резко разнившихся между собой фаун и флор; они сменяли друг друга вследствие катастроф, «всякий раз уничтожавших все или почти все население земли; новое заселение земли после всякой катастрофы Кювье объ­яснял миграциями (переселениями) новых животных из неве­домых нам областей земли. Некоторые его последователи при­зывали в этих случаях новые акты творения.

Эпоха Кювье, таким образом, не могла сказать того слова, которое, для нас, так логически неизбежно вытекает из пред­ставления о последовательно сменявших друг друга фаунах.

Новая эпоха в истории палеонтологии подготовлялась успе­хами двух близких ей областей знания: с одной стороны, гео­логии, где под влиянием Ляйеля происходит коренное изменение взглядов на общий ход истории земли, в котором не остается места для катастроф; с другой стороны, — биологии, в которой работы Дарвина (несколько позднее, чем Ляйель произвел реформу геологии) ставят на этот раз на твердую научную почву эволюционное учение.

В палеонтологии, которая, казалось, должна была бы лечь в основу дарвиновского учения, на самом деле, во время по­явления знаменитой книги Дарвина (1859 г.), продолжало гос­подствовать миросозерцание Кювье, и лишь единичные голоса (Брони) указывали на существование связи между фаунами различных геологических эпох.

То обстоятельство, что к моменту появления , книги Дар­вина палеонтологическая мысль была совершенно неподгото- влена принять ее, — мало того, она встретила ее холодно, подчас враждебно, — объясняется состоянием известного в то время палеонтологического материала (об этом подробно будет речь далее), а также тем, что не была еще должным образом понята и оценена неизбежная неполнота геологической летописи. Например, считавшаяся в то время древнейшей (примордиаль­ной) кембрийская фауна совершенно не отвечала тому понятию примитивности, которое вытекало из учения Дарвина; точно так же крайняя редкость в ископаемом состоянии переходных форм противоречила генетическим его рядам, и т. д. В книге Дарвина давалось превосходное объяснение этим недостаткам палеонтологической летописи, но в то время это объяснение казалось дерзкой претензией всем тем, кто был, при своих исследованиях, чужд общей идее Дарвина и потому не съумел притти к нему на основании своего материала.

Эволюционная теория овладевает умами палеонтологов зна­чительно позднее. Начало эволюционной эпохи в развитии палеонтологии связывается с именами двух крупных исследова­телей : Неймайра, работавшего в области беспозвоночных, и Ковалевского —в области позвоночных. Конечно, они не были единственными эволюционистами среди палеонтологов; но они были наиболее яркими выразителями нового направления, по­чему имена их, как это обычно бывает, и выдвигаются на первое

место. Их работы относятся к семидесятым — восьмидесятым годам прошлого столетия; следовательно, потребовалось немало времени для того, чтобы эволюционное учение завоевало ту область знания, которая по своему содержанию должна была бы дать ему наибольшую поддержку.

Вряд ли необходимо останавливаться на том, что новое (эволюционное) учение открывало палеонтологии широкие пути и ставило пред ней новые задачи: оно призывало ее изучать не случайных обитателей земли того или иного периода ее исто­рии, а последовательно сменявшие друг друга формы, генети­чески между собой связанные и в общей совокупности обра­зующие родословное дерево органического мира.

Итак, с именем Кювье связано основание палеонтологии. С именем Ковалевского—ее современное эволюционное направление. Те пятьдесят лет, ‘ которые отделяют нас от работ Ковалевского, ознаменовались колоссальным * успехом палеонтологии на ее новом пути. Огромные вновь собранные материалы значительно пополнили упомянутые пробелы пале­онтологической летописи; в области палеонтологической мы­сли они вызвали новые течения и направления. Основа этих успехов заложена в классических работах Ковалевского, и его метод исследования и посейчас остается нашим руководящим методом.

Глава I биография в. О. Ковалевского

Гениальный и несчастный Владимир Ковалевский*

Долло.

От истории бесстрастной науки мы переходим теперь к рас­сказу о жизни того человека, который творил эту науку. В нынешнем году минуло сорок пять лет со дня смерти В. О. Ко­валевского; тем не менее он мог бы, в преклонных годах, еще быть между нами. Русская наука не съумела уберечь одного из крупнейших своих представителей. Трагедия личной жизни, бес­смысленная растрата сил, — как много потеряли на этой почве русский гений и русская научная мысль...

Биографических данных сохранилось о Ковалевском очень немного. Такова судьба многих и многих выдающихся русских людей. В этом снова нельзя не видеть нашего неуменья ценить своих великих людей. После сказанного не должно удивлять, что Ковалевского гораздо лучше знают и ценят за рубежей, чем на родине, и что, в сущности, его впервые открыли нам иностранцы. Такую судьбу он разделил со своею талантливой женой, го­раздо, впрочем, более у нас известной, математиком Софьей Васильевной Ковалевской.

Владимир Онуфриевич Ковалевский родился в октябре 1842 г., в имении своих родителей Шустянка,¹ Динабургского уезда, Витебской губ. Отец его был помещиком этой губернии; мать была русская. Мы ничего не знаем о детских годах В. О.,— какая окружала его среда, какие условия создали его глубо~

кую и сложную натуру. Это отсутствие сведений тем более удивляет, что из той же семьи вышел другой даровитый русский естествоиспытатель, старший брат В. О., Александр Онуфриевич Ковалевский (род. в 1840 г.), известный эмбриолог.

Семья Ковалевских не была богата, но дети жили в холе и довольстве;¹ однако, интересы талантливых юношей не. были поняты семьей: А. О. был отдан в Институт Путей Сообщения, а В. О. — в Училище Правоведения, и каждому из них пришлось вскоре же самостоятельно перестраивать свою жизнь.

О первоначальном образовании В. О. известно, что с девяти лет он учился в аристократическом пансионе англичанина Мегина, в Петербурге. Здесь было положено основание его прекрасному знанию иностранных языков: английского, фран­цузского и немецкого; позже он изучил итальянский язык, а польский знал с детства. Двенадцати лет В. О. в Училище Правоведения, и в этом же году умерла в Петербурге его мать. Отец наезжал в столицу редко, и единственным близким чело­веком для В* О. оставался старший брат, который поступил в Институт Путей Сообщения, но пробыл там недолго и пере­шел в Петербургский Университет, на естественное отделение физико-математического факультета.

В. О. не бросал своего Училища, но занимался в нем без большого усердия и мало посещал классы; тем не менее, так как ученье было не трудное, способный юноша окончил его в установленные шесть лет. Однако, все интересы его были вне Училища. Кроме брата, по воскресеньям он ходил к родствен­нику, некоему Водову, который занимался химией, и под его влиянием В. О. заинтересовался этой наукой. У брата он живал целыми месяцами, не возвращаясь в Училище под предлогом болезни у здесь он встречал университетскую молодежь, преиму­щественно естественников, но и студентов других факультетов: так познакомился он с писателем Шелгуновым, поэтом Ми­хайловым, а также Якобием и Ламанским, будущими про­фессорами,— в то время все они были студентами.

Интересы брата и его товарищей - естественников имели, повидимому, большое влияние на В. О., и он все более охладе­вал к своему Училищу; но оставался в нем, чтобы не огорчать

отца. В то же время материальные условия семьи значительно ухудшились, и В. О. пришлось из своекоштных учеников пе­рейти на казенный счет; этот переход он выхлопотал себе сам, будучи мальчиком пятнадцати лёт, обнаружив при этом большое практическое уменье. Денежная помощь отца делалась все меньше, и с шестнадцати лет В. О. приходилось прирабатывать самому: он стал заниматься переводами для книгопродавцев Гостиного двора.

Такова внешняя сторона жизни юноши Ковалевского, со­общаемая проф. Анучиным со слов товарища В. О, по Учи­лищу, А. И, Языкова, Много лет спустя, в одном из последних своих писем к брату,¹ В. О., подводя итоги своим неудачам в жизни, между прочим, касается и упущений в своем воспитании, которым приписывает недостатки своего характера и ошибки всей дальнейшей деятельности. Он вспоминает, что в детстве их учили, но не воспитывали; в Петербурге они жили одни, без чьего либо наблюдения и руководства; наконец, „страшный пробел в нашем воспитании, — говорит В. О., — составило не­знакомство с философскими системами, в особенности, с новою литературой — тут бы уже один Спенсер мог бы много помочь".

В 1861 г. В. О. кончает курс Училища Правоведения по первому разряду; обязанный выслужить определенное число лет по Министерству Юстиции, он зачисляется в Департамент Герольдии Правительствующего Сената. Но почти тотчас же он берет отпуск по болезни и едет за границу, где в это время работал его брат, командированный для занятий по зоологии. В. О. не вернулся из отпуска к сроку, как не вернулся вообще к своей службе в Сенате, и был уволен „по болезни".¹

За границу В. О. уехал со своим товарищем по Училищу,

А. И. Языковым; они посетили Гейдельберг, Париж и посели­лись у родственников Языкова в Ницце, куда приехал и А. О., работавший там над морскими животными. Из Ниццы В. О. едет в Лондон, где близко знакомится с семьей Герцена и дает уроки его детям. В это время он еще не расстается со своими юридическими науками; он занимается в библиотеках, посещает суды и пишет статью о суде присяжных, которая, однако, остается неоконченной. В 1863 г. он возвращается в Петербург и вместе с тем возвращается к естественным наукам, все более его захватывающим. Здесь расширяется круг его знакомых; между прочим, он знакомится с доктором Боковым и проф. Се­ченовым. Главным занятием его в это время были перевод и издание книг* Не имея средств, он тем не менее за короткий срок издал целый ряд крупных сочинений, переведенных им же, при чем работал он необыкновенно быстро, диктуя свои пере­воды так, что за ним едва поспевала писать переписчица. Им были изданы: Ляйель „Древность человека", Кёлликер „Гистология", Фрей „Микроскопическая техника", К. Фохт „Зоологические очерки", Б рем „Жизнь животных" и много других, более мелких. Как один из эпизодов его неопределим вшегося, неуравновешенного состояния в это время, можно при­вести его поездку в качестве корреспондента „ С.-Петербург- ских Ведомостей" на театр австро-прусско-итальянской войны, где он некоторое время состоял в штабе Гарибальди, двинувше­гося с отрядом волонтеров в итальянский Тироль (1867 г.).

Подбор книг, переведенных В. О., определялся временем, когда они издавались. Шестидесятые годы, как известно, ха­рактеризовались необычайным интересом к естественным наукам, который охватил русское общество, искавшее освобождения личности от всякого рода дореформенных авторитетов: как ни неудовлетворительны с современной точки зрения реформы Александра II, эта эпоха в истории России была своего рода революционной эпохой, чрезвычайно сильно отразившейся на интеллигентном русском обществе.

„ Вдруг, откуда ни возьмись, объявились признаки какого-то странного брожения — появились новые идеи, новые люди, те „реалисты", на самом деле бывшие до мозга костей идеалистами, которых с такой любовью изобразил в своем Базарове Турге­нев, непонятый старшим поколением; новая жизнь, естественно, наиболее интенсивно охватила молодежь, которая стала в резкую оппозицию к гораздо менее податливому старшему поколению, и выросла в тяжелой форме та рознь между отцами и детьми", которая косвенным образом сыграла огромную роль в жизни Ковалевского.

„ Когда трем или четырем из нас, молодежи, случалось где- нибудь в гостиной встретиться впервые среди целого общества старших, при которых мы не смели громко выражать своих мыслей, нам достаточно было намека, взгляда, жеста, чтобы понять друг друга и узнать, что мы находимся среди своих, а не чужих. И когда мы убеждались в этом, какое большое, тайное, непонятное для других счастье доставляло нам сознание, что вблизи нас находится этот молодой человек или эта молодая девушка, с которыми мы, быть может, раньше и не встречались, с которыми мы едва обменивались несколькими незначитель­ными словами, но которые, как мы знали, одушевлены теми же идеями, теми же надеждами, тою же готовностью жертвовать собой для достижения известной цели, как и мы".

Такими словами Софья Васильевна Корвин-Крюковская,¹ будущая жена В. О., характеризует это время, когда она, почти одновременно с В. О., приехала в Петербург со своею старшею сестрою, Анной Васильевной. Положение молодой девушки при упомянутых выше отношениях отцов и детей было в особенно­сти тяжелым, так как предрассудками старой семьи и общества для нее были закрыты все пути к той новой жизни, к которой она стремилась. Борьба с этими предрассудками принимала под­час уродливые формы, и таким именно путем создался извест­ный тип „ нигилистки ". Чтобы получить свободу от родительской власти, девушкам приходилось переменять их власть на другую власть, которая давала бы им добровольно свободу. Таким образом возникали фиктивные браки, которыми обманывали общественное мнение; вышедшая замуж девушка освобождалась от власти родителей, а „муж" предоставлял ей ту свободу учиться, строить свою жизнь по-новому, которой иначе она не могла получить.

Сестры Корвин-Крюковские происходили из богатой поме­щичьей семьи, из той же Витебской губернии, откуда и В. О. Младшая, С. В., с раннего детства обнаружила большие способности к математике, чем очень восхищался ее отец. Если, поэтому, еще могла быть какая-нибудь надежда, что он отпу­стит ее ехать за границу учиться (в России в то время уни­верситеты были закрыты для женщин, а высшей женской школы не было), то не могла на это рассчитывать старшая дочь, кото­рая и принуждена была искать фиктивного брака. Ей казался подходящим человеком В. О., но он наотрез отказался от брака со старшею сестрою, соглашаясь жениться лишь на младшей сестре, С. В. Это также могло быть выходом, так как предпо­лагалось, что вместе с замужней младшей сестрой отпустят ехать за границу и старшую. Итак, осенью 1868 г. в имении Крюковских состоялось венчание С. В. с В. О.

Вот как В. О. описывает брату свою встречу с сестрами Крюковскими. „Я познакомился, — пишет В. О.,¹ — нынешней зимой почти случайно с двумя девушками, а потом и семьей — они наши, Витебские.. . С детьми я сдружился очень скоро и нашел в них личностей далеко не обыкновенных — одной 23 года, дру­гой 18. Мы виделись очень часто, и, в конце концов, близкая дружба с обеими перешла на несколько ступеней дальше с млад­шей, и дело дошло до предложения родителям*. Потому ли, что письмо передавалось третьим лицом, и В. О. мог думать, что оно будет прочитано кем-либо кроме брата, или конспирация была так велика, только о фиктивности своего брака он на этот раз не сообщает даже брату, хотя А. О. был душевно самым близким ему человеком. Втечение всей последующей жизни В. О. вел с ним деятельную переписку, временами писал еже­недельно („я пишу тебе по вторникамговорит он в одном из своих писем), с полной откровенностью сообщая все свои душев­ные переживания.

Далее цитируемое письмо написано в несколько юмористи­ческом тоне, прикрывавшем невольную ложь его автора. Мать „ была очень рада такому исходу продолжает В. О., а отец, внешне любезный, „рвет себе, наедине волосы, что его дочь вешается на шею и не умеет вести себя"... Может-быть, же­лание вырваться из домашней обстановки „повлияло с своей стороны на развитие привязанности (С. В.) ко мне — человеку другого круга". Письмо полно восхвалениями внешности и талантов будущей жены и сообщает о конспиративных свида­ниях в Москве. После свадьбы он мечтает уехать с женою за границу, где она будет учиться: „я, конечно, тоже поеду с нею и займусь геологией, физикой (я уже теперь подучиваюсь математике) и ботаникой, и так как я, кажется, уже неспо­собен для таких научных и теоретических занятий, как ты или Илья Ильич,¹ то подготовлюсь школьно и поеду и займусь исследованием Камчатки, Уссури, южной границы Сибири или Кавказа, что я, кажется, еще съумею сделать, а, впрочем, кто знает, может найдутся способности заниматься научно

Таким образом, вместе с женитьбою у В. О. появляется на­дежда устроить свою жизнь иначе, чем она шла до сих пор, освободиться от своих издательских дел, которые его тяготят. В следующем письме к брату² он восклицает по этому поводу: „кажется и из меня еще выйдет человек^а.

По внешности В. О. и С. В. мало подходили друг к другу. Она — блестящая барышня из богатой семьи, если не красивая, то очень интересная, уже игравшая в то время видную роль среди передовой интеллигенции Петербурга. В. О. на первый взгляд мало обращал на себя внимания внешностью; это был тщедуш­ный молодой человек, рыжеватый, с голубыми глазами, довольно мясистым носом и большим белым лбом; притом он не имел в это время никаких средств и с трудом, хотя и весьма искусно, справлялся со своим довольно запутанным издательским делом. Но если В. О. мало подходил внешностью к своей жене, то их сближал не только тот энтузиазм, те общие стремления их вре­мени, о которых так красноречиво позднее писала она (см. выше), но и ее необычайная любовь к науке. И, может-быть, потому, что он видел в ней эту любовь, он захотел помочь именно ей, а не ее сестре. Впрочем, почти не может быть сомнения, что уже с самого начала у В. О. было более интимное чувство к своей жене, которое он тщательно скрывал, — во всяком слу­чае, поистине рыцарское отношение он сохранил к ней до самой своей смерти.

Каковы были чувства к нему его невесты? В ее прекрасных отношениях к В. О., как к брату, как она в интимном кругу называла его, мы не можем сомневаться, перечитывая дошед­шие до печати ее письма к нему, написанные летом 1868 г., не­задолго до свадьбы. Чтобы понять и оценить эти письма, необходимо уметь перенестись в атмосферу своеобразного братства, окутывавшую молодое поколение этой замечатель­ной эпохи в истории русского общества, — эпохи, отблески ко­торой, можно сказать, освещали также и жизнь последующим поколениям глухих десятилетий конца прошлого века. Более далеки переживания этой эпохи от нашего времени, и совре­менному молодому поколению нужно призвать на помощь всю свою чуткость, чтобы бережно подойтй к столь чуждой ему психологии, обусловленной огромным идеалистическим порывом, больше переживаемым в душе, и лишь в ничтожной мере осу­ществлявшимся в жизни.

В письмах С. В. поражает удивительная простота и чистота» озаряемые светом того большого общего, что захватывало мо­лодежь ее времени. На фоне этого общего нет почти ничего интимного, личного. „Хороший брат", „дорогой, славный брат", „милый, хороший брат", „ крепко жму Вашу славную руку ", „ не забывайте Вашу маленькую сестру", — такими фразами пестрят письма, написанные за несколько недель до свадьбы: „право,, не думала, что когда-нибудь подружусь с кем-либо так хорошо и крепко, как с Вами ". Их соединяли в их дружбе, как уже было сказано, не только общность настроения, но и общие интересы,, увлечение наукой, которой они занимались „вперегонки": „не беспокойтесь, чтоб я обогнала Вас", пишет С. В. в письме от 25 июля; желание сократить время до страстно ожидаемого освобождения -свадьбы заставляет ее усиленно заниматься; 1 августа она пишет: „я так буду учиться, что перегоню одну известную мне особу". Детски игривый, ласковый тон прони­кает все ее письма этого времени, и, надо думать, в унисон звучали и письма „хорошего брата". Во время пребывания В. О. в семье С. В. в их родовом Палибине, их общие занятия,, видимо, шли уже усиленным темпом, как и общие чтения, в ко­торых принимала участие и ее сестра: „она читает теперь,— пишет С.В., — „Little Dorrit" и жалеет, что мы лучше этого не выбрали, чтобы читать с Вами". Это мы (т.-е. С. В. и ее сестра) повторяется гораздо чаще, чем я: „Ваше письмо, хороший брат,, очень нас обрадовало "; „Анюта и я крепко жмем Вашу руку"...

О их общих занятиях в Палибине В. О• между прочим пишет брату:¹ „ я живу здесь очень хорошо и даже разумно, как редко случается в деревне. Она и ее сестра вбтают в 6 часов, и я тоже, купаюсь, пью чай, и с 8 часов садимся работать, т. е. она учит меня математике ... после этого читаем вместе по разным руковод­ствам физиологию и физику и так беспрерывно до 2-х часов".

В другом письме он пишет: мы „прошли по Герману, Вундту и Лудвигу кровообращение и дыхание"... „Я думаю, что эта встреча сделает из меня порядочного человека, что я брошу из­дательство и стану заниматься"... В письме от 14 июля он сообщает: „мы вместе хорошо подучились органической химии, и я понял наконец новые формулы, что было для меня до сих пор тарабарщиной".

Чем далее идет время и приближается день свадьбы, тем не­терпеливее сестры „ считают дни до освобождения", и В. О., как символ освобождения, ожидается все с большим нетерпе­нием, а пока его просят писать как можно чаще — хотя бы для того, „ чтобы исправить Ваш почерк, советую Вам писать по­больше и почаще, разумеется, ко мне" (письмо от 8 августа)... В. О. в это время в Питере приготовляет их будущую жизнь зимою: „я очень рада, что Вы уже взяли квартиру; вообще, меня очень радует все, что сколько-нибудь относится к нашему будущему житью". Он посещает ее родных, и она мысленно следит за ним: „ вижу Вас мысленно в Павловске, окруженного вереницей тетушек. -. хотела бы быть на месте, хоть, например, Tante Amalie. Вчера я, разумеется, тоже была с Вами целый день, но все же попрошу описать его подробно" (письмо от 15 августа). „Я бы ужасно хотела видеться с Вами поскорее, и мне иногда очень скучно без Вас. Я ужасно думаю о зиме и буду не менее Вас счастлива, когда Вы бросите все эти дела (по из­дательству) и мы возьмемся за хорошее ученье"... „ Что зна­чит Ваше: я не могу теперь очень много заниматься. Совсем не могу было бы, я думаю, более у места: да?".. - „—мне кажется, что уже бог весть как долго я не видела Вас, и не по­лучала ни от кого из вас известий; время идет довольно тихо, хотя я и не даю себе скучать, и хотя мысль о развязке и о бу­дущем нашем хорошем житье и о всех наших планах совершенно были бы достаточны, чтобы подкрепить меня на много, много недель. Из Вашего последнего письма я вижу, что Вы реши­тельно собираетесь меня избаловать, и, хотя, по правде, это должно было бы встревожить меня, но я утешаю себя тем, что Вам же первому будет хуже, если я стану дрянной, избалован­ной, никуда негодной девченкой*... „я ужасно счастлива, когда думаю о зиме и о том, как хорошо мы устроимся "... „мой бедный, бедный В. О., Вам придется вести тяжелую жизнь, и я Вас от души жалею". В этих последних полушутли­вых словах единственный раз в ее письмах, обычно дружески- игривых и деловито-серьезных (она сообщает о своих успехах в занятиях, о новых волнующих ее вопросах), появилось личное: сознание серьезности той ответственности, которую наклады­вали на них обоих узы их фиктивного брака. И еще более опре­деленно, в виде грустной нотки, нарушающей жизнерадостность всей атмосферы освободившегося от старого быта человека, проскальзывает та же мысль в письме, написанном сестре тотчас по приезде в Петербург после их свадьбы. В этом письме,¹ на ряду с восторгами по поводу их жизни („это совершенно новое чувство въезжать в Петербург свободно, не в гости, а домой, для начала хорошей труженической жизни"), их прелестной об­щей квартиры, начала слушания лекций Сеченова, — о В. О. упоминается лишь вскользь, по поводу какой-то книги и тех добрых людей (т.-е. фиктивных мужей), которых он подыски­вает для ее сестры. И затем замечание: „тяжело принимать услуги от людей, с которыми никогда не сойдешься вполне. Мы все горюем с братом, что он не магометанин,— вот было бы чудно". — Но он не был магометанином, и свобода покупалась, таким образом, ценою новых, может-быть, еще более тяжелых уз, потому что они связывали не с чужими по духу старшими родными, а с чрезвычайно близким человеком, с которым, однако, „никогда не сойдешься вполне". С. В. ошибалась, так как она сошлась вполне с В. О., но это сближение, для него по крайней мере, закончилось катастрофой.

По необходимости этот важный момент в личной жизни В. О. приходится освещать, главным образом, чужим све­том: за почти полным отсутствием каких-либо материалов, которые бы говорили о его душевном состоянии в это время, ■приходится довольствоваться письмами ' С, В. Общность инте­ресов, общность переживаний вряд ли позволяет сомневаться в том, что их мысли работали в унисон; но была ли она для него также лишь одной из многих, хотя может-быть и лучшей „сестрой ", каким „ братом " он был для нее? Та немного.большая, чем она ожидала, внимательность его к ней, его баловство, ко­торое даже „ должно было бы встревожить “ ее, не говорило ли против этого? —Сохранилось только одно письмо В. О. к своей невесте, которое, однако, бросает довольно определенный свет на его отношения к С. В. Из Палйбйна, где он гостил в ее семье, он ездил в свое имение, и оттуда пишет ей:¹ „Благодаря крас­ной луне, напоминавшей наши-вечерние'палибинскйе--гулянья с домовыми и призраками, не спал всю ночь, а перебирал мы­сленно все прошлое,, центром которого была очень ученая и храбрая барышня, соединяющая в себе искусным образом чи­стейший идеализм вместе с полнейшим реализмом. Я думал так много о странных нравственных противоречиях и особенностях, которыми отличается эта барышня ... , что ты имела бы полное право ревновать меня..., если бы это была именно не ты сама, мой бесценный, дорюгой друг— Прощай моя милая, дорогая Софа... Прощай, дорогой друг мой, крепко жму и целую твои лапки. Твой В. Ковалевский".

Прямо от венца ¹ „ молодые " уехали в Петербург, где каждый продолжал свою жизнь — Он занимался своим издательством, она брала уроки математики.

Итак, цель была достигнута: она была свободна и могла учиться; он должен был быть доволен тем, что рыцарски поме ей в этом. Но предрассудки, оказывается, имеют силу не толь над старшим поколением, и узы брака, хотя бы и фиктивно! J