Четыре направления общественной мысли

	Метод	Объект
Утилитаризм	эмпирицистский	индивидуалистский
Вебер	неокантианский	индивидуалистский
Дюркгейм	эмпирицистский	коллективистский
Маркс	реалистский	реляционный

NB. Понятия. относящиеся к методу (социальной эпистемологии), опираются на фундамент общей онтологии; понятия, относящиеся к объекту (социальной онтологии), подкрепляются обшей эпистемологией.

Следует заметить, что поскольку отношения между отношениями, составляющие собственно предмет социологии, могут быть внутренними, то, вообще говоря, только категория тотальности в состоянии адекватно выразить его. Некоторые проблемы, вытекающие из этого, будут рассмотрены ниже. Но сперва я хочу разобрать при­роду связи между обществом и сознательной деятельностью людей.

О связи «общество/личность»

Теперь в обычае делить социологическую теорию на два лагеря: в одном, представленном прежде всего Вебером, социальные объекты рассматриваются как результаты целенаправленного или ос­мысленного человеческого поведения (или как образованные им);

в другом, представленном Дюркгеймом, они видятся как обладающие своей собственной жизнью, внешней и принудительной к индивиду, С известной натяжкой разнообразные школы общественной мысли — феноменологию, экзистенциализм, функционализм, структурализм и т.д. можно тогда трактовать как варианты той или иной из этих позиций. И разновидности марксизма аккуратно укладываются в эту схему. Эти два стереотипа можно изобразить в диаграммах.

Общество Индивид		Общество Индивид
Модель 1	Веберовский стереотип – «волюнтаризм»	Модель 2	Дюркгеймовский стереотип «реификация»

Возникает искушение попробовать развить общую модель, способную синтезировать эти конфликтующие перспективы, предположив диалектическую взаимосвязь между обществом и людьми. Я хочу обсудить возможный вариант такой модели, наиболее убедительно защищаемый Питером Бергером и его сотрудниками <…>

Согласно модели Бергера, которую я буду называть «модель III, общество формирует индивидов, которые творят общество; или, другими словами, общество производит индивидов, которые производят общество, и это в непрерывном диалектическом процессе.

Общество	Индивид	О бщество
Модель III. «Диалектическая» концепция «запрещенной определенности»

Согласно сторонникам этой модели, «социальную структуру нельзя охарактеризовать как некую самостоятельную вещь, отдельно от человеческой деятельности, произведшей ее». Но равным образом, однажды созданная, «эта структура воспринимается индивидом и как чуждая фактичность и ... как принудительная инструментальность». «Она где-то там, глухая к его желаниям..., иная, чем он сам, и сопротивляющаяся ему». Кажется, что эта схема способна отдать справедливость как субъективным и умышленным граням общественной жизни, так и внешней и принудительной силе социальных фактов, и тем самым сразу избежать и волюнтаристских выводов вебедовской традиции и всякой реификации, сопряженной с дюркгеймианством. Ибо между природными и социальными фактами теперь проведено категориальное различение в том смысле, что вторые (но не первые) зависят, в основном, от человеческой деятельности.

Так, соглашаясь с Дюркгеймом, что «система знаков, которую я использую для выражения моих мыслей, денежная система — для уплаты моих долгов, орудия кредита, употребляемые мною в коммерческих отношениях, практические процедуры, принятые в моей профессии, и т. д. функционируют независимо от моего пользования ими», сторонники модели III трактуют такие системы, орудия и практические процедуры как объективации, при определенных условиях допускающие отчужденную форму. Согласно им, объективация — это «процесс, посредством которого человеческая субъективность воплощается в продукты, доступные самому субъекту и его сотоварищам как элементы некоего общего мира», а отчуждение — «процесс, который разрывает единство делания, производства, и его результата, продукта». Например, языки, формы политической и экономической организации, культурные и этические нормы — все, в конечном счете, воплощения человеческой субъективности. И любое сознание, которое не видит этого, обязательно окажется реифицирующим. Реификацию (овеществление) следует, однако, отличать от объективизации, которую определяют как «момент в процессе объективации, когда человек дистанцируется от хода своего производства и его продукта, так что может выделить их и сделать объектом своего сознания», и которую считают необходимой для любой мыслимой формы общественной жизни.

По модели III, тогда общество есть объективация или «овнешнение» человеческих существ. А эти последние, со своей стороны, повторно присваивают или «овнутряют» (интернализуют) в своем сознании общество. Я полагаю, что эта модель ведет к серьезным ошибкам. Ибо, с одной стороны, она поощряет волюнтаристский идеализм в нашем понимании социальной структуры, а с другой — механистический детерминизм в нашем понимании людей. В стремлении избежать ошибок обоих стереотипов модель III преуспевает лишь в их комбинации. Люди и общество, утверждаю я, не связаны «диалектически». Они не составляют два момента одного и того же процесса. Скорее, они относятся к совершенно разным областям явлений.

Возьмем общество (...) Еще можно считать истиной, что оно не существовало бы без человеческой деятельности, и потому реификация — ошибка. И то еще верно, что такая деятельность не состоялась бы, если б вовлеченные в нее субъекты не имели идеи того, что они делают (совпадающей, конечно, с основополагающей интуицией герменевтической традиции). Но уже неверно говорить, что субъекты творят общество. Скорее, надо бы сказать: они воспроизводят или преобразуют его. Т. е., если общество всегда предстаёт уже созданным, «готовым», тогда любая конкретная человеческая практика или, если угодно, акт объективации может только видоизменить его. И совокупность таких актов поддерживает жизнь общества или изменяет его. Оно — не продукт деятельности отдельных субъектов (во всяком случае, я покажу, что человеческое действие полностью обусловлено обществом). Следовательно, по отношению к индивидам общество выступает как нечто такое, чего они никогда не делали, но что существует только благодаря их деятельности.

Далее, если общество предшествует индивиду, объективация приобретает совсем другое значение. Ибо она как сознательная человеческая деятельность осуществляется на данных наличных объектах, и ее нельзя представить себе протекающей в их отсутствии... Всякая деятельность предполагает первичное существование социальных форм(...)

Необходимое предсуществование социальных форм предполагает концепцию социальной деятельности, радикально отличную от той, что обычно направляет спор о связи общества и личности. Оно подталкивает, по существу, к аристотелевской концепции, живым образом которой является скульптор за работой, формирующий произведение из материалов и инструментами, которые ему доступны. Я буду называть эту концепцию преобразовательной (трансформационной) моделью социальной деятельности. Модель приложима как к рассудочным, так и нерассудочным видам практики; к науке и политике так же, как к технологии и экономике. Например, в науке сырые материалы, используемые при построении новых теорий, включают: признанные результаты и полузабытые идеи, запас доступных парадигм и моделей, методов и методик исследования, — так что научный новатор в ретроспективе начинает казаться своего рода bricoleur в познании. Если прибегнуть к словарю Аристотеля, в каждом процессе производительной деятельности необходимы материя и действующая (образующая) причина. А, следуя Марксу, можно аналитически рассматривать социальную деятельность как производство, т.е. работу над и с материальными причинами, влекущую за собой их преобразование. Далее, если, вслед за Дюркгеймом, считать общество источником обеспечения человеческого действия материальными причинами, и, вслед за Вебером, отказываться реифицировать его, то легко сообразить, что и общество и человеческая практика должны иметь двойственный характер. Общество есть и вездесущее условие (материальная причина), и непрерывно воспроизводимый результат человеческой деятельности. И практика выступает и как работа, т. е. сознательное производство, и как (в норме бессознательное) воспроизводство условий производства, т.е. общество. Первое из двух последних предложений можно считать выражением двойственности структуры, второе — двойственности практики.

Вернемся теперь к людям. Человеческое действие характеризуется очевидным свойством преднамеренности и целенаправленности (интенциональности) <...>

Уже отсюда должна быть ясна важность категориального различения между людьми и обществами и, соответственно, между человеческими действиями и изменениями в социальной структуре. Свойства социальных форм могут очень отличаться от свойств индивидов, от деятельности которых они зависят. Так, без всякой натяжки можно признать, что целенаправленность, интенциональность и иногда самосознательность характеризуют человеческие действия, но не изменения в социальной структуре. Моя концепция состоит в том, что люди в своей сознательной деятельности по большей части бессознательно воспроизводят (и попутно преобразуют) структуры, направляющие их самостоятельные «производства». Так люди вступают в брак не для того, чтобы воспроизвести нуклеарную семью, и работают не для того, чтобы поддержать жизнь капиталистического хозяйства. И тем не менее семья и хозяйство оказываются ненамеренным последствием (и неизбежным результатом), равно как и необходимым условием, их деятельности. Более того, когда социальные формы изменяются, объяснение этого обычно кроется не в желаниях субъектов изменить их определенным образом, хотя такой образ может выступать в роли весьма важного теоретического и политического предела.

В согласии со сказанным я хочу провести резкое различие между происхождением (генезисом) человеческих действий, уходящим корнями в разумные причины, намерения и планы людей, с одной стороны, и, с другой, — структурами, направляющими воспроизводство и преобразование видов социальной деятельности; и, следовательно, между сферами психологических и обществоведческих дисциплин. Проблема, как люди воспроизводят какое-либо конкретное общество, подлежит ведению некоей промежуточной науки «социопсихологии». Следует усвоить, что вовлеченность в социальную деятельность — это, само по себе, сознательное человеческое действие, которое, в общем, можно описывать либо, исходя из разумных соображений субъекта в пользу участия в нем, либо в категориях его социальной функции или роли. Когда практическое действие видится с точки зрения определенного процесса, человеческий выбор становится функциональной необходимостью <…>

Предлагаемую мною модель связи «общество/ личность» можно суммировать так: люди не творят общество. Ибо оно всегда предшествует им и составляет необходимое условие для их деятельности. Скорее на общество должно смотреть как на совокупность структур, обычных практических процедур и условностей, которые индивиды воспроизводят и преобразуют, но которые реально не существовали бы, если бы они этого не делали. Общество не существует независимо от человеческой деятельности (ошибка реификации). Но оно и не продукт ее (ошибка волюнтаризма). Процессам, посредством которых востребуются и поддерживаются накопленные умения, навыки, мастерство, свойственные данным социальным контекстам и необходимые по отдельности или вместе для воспроизводства и преобразования общества, можно бы дать родовое название «социализация». Важно подчеркнуть, что это воспроизведение и/или преобразование общества хотя большей частью совершается бессознательно, тем не менее является еще и неким достижением, результатом искусного исполнения активными субъектами, а не механическим следствием предшествующих условий. Эту модель связи общества и личности можно изобразить так:

О бщество
	воспроизводство/преобразование
И ндивиды
Модель IV. Преобразовательная модель связи «общество/личность»

Общество, следовательно, обеспечивает необходимые условия для целенаправленного (интенционального) человеческого действия, и целенаправленное человеческое действие есть необходимое условие жизни общества. Общество существует только в человеческом действии, но человеческое действие всегда выражает и использует ту или другую социальную форму. Однако ни общество, ни действие нельзя отождествлять, сводить одно к другому, объяснять или реконструировать друг из друга. Существует онтологический разрыв между обществом и людьми и, кроме того, особый способ связи (именно, преобразование), который другие модели обычно игнорируют.

Заметим, что по модели I имеются действия, но нет условии; по модели II налицо условия, но нет действия; по модели III нет различения между этими двумя сферами. Так, например, по Дюркгейму, субъективность склонна являться только в одеянии внутренне усвоенной формы социального принуждения. Но, вопреки волюнтаризму, должно быть равным образом ясно, что реальная субъективность требует условий, ресурсов и средств для действования творческого субъекта. Такие материальные причины можно считан, если угодно, результатами предыдущих объективаций. Но в любом деянии они аналитически не устранимы и фактически необходимы. «Предданный» компонент в социальном действии никогда не может быть сведен к нулю, проанализирован до конца. Эта концепция связи общества и личности вносит радикальные изменения в нашу идею «неотчуждаемого» общества. Теперь это общество больше нельзя представлять себе как чистый продукт необусловленных («ответственных») человеческих решений, свободных от ограничений (но, предположительно, не от использования благоприятных возможностей), унаследованных от его прошлого и наложенных его окружением. Скорее его следует понимать как общество, в котором люди сознательно преобразуют свои социальные условия существования (социальную структуру) так, чтобы максимизировать возможности для развития и непроизвольного проявления своих природных (родовых) способностей.

Надо отметить, что модель IV, настаивая на непрерывности материальных условий, может подкрепить по настоящему пригодное понятие изменения и, следовательно, истории^-. Это то, что ни модель III, ни методологические стереотипы, которые она пытается истолковать как особые случаи, не могут сделать (...) Модель же IV, сверх того, порождает ясный критерий исторически существенных событий, а именно таких, которые инициируют или вызывают разломы, «мутации» или, более обобщенно, преобразования в социальных формах (вроде Французской революции).

Некоторые качественно новые свойства социальных систем

Если социальная деятельность с аналитической точки зрения представляет собой производство, т.е. работу над/и преобразование данных объектов, и если такая работа аналогична ходу естественных событий, тогда нам нужен и аналог для порождающих его механизмов. Если социальные структуры образуют соответствующий механизм-аналог, то следует сразу отметить их важную особенность в том, что в отличие от естественных механизмов они существуют только благодаря видам деятельности, направляемым ими, и не могут быть эмпирически определены независимо от них... Люди в своей социальной деятельности должны исполнять двойную функцию: не только производить социальные продукты, но и производить условия процесса их производства, т. е. воспроизводить (или, в большей или меньшей степени, преобразовывать; структуры, поправляющие их самостоятельные сферы производственной деятельности. Так как социальные структуры сами суть социальные продукты, они являются и возможными объектами преобразования и потому могут быть устойчивыми только относительно. Вдобавок дифференциация и развитие видов социальной деятельности (как при «разделении труда» и при «расширенном воспроизводстве») подразумевает, что они взаимозависимы; поэтому социальные структуры могут быть только относительно автономными. Тем самым общество возможно представить в виде членораздельного «ансамбля» таких относительно независимых и устойчивых порождающих структур, т.е. как сложную полноту (тотальность), способную изменяться и в своих составных частях и в их взаимоотношениях. Далее, поскольку социальные структуры существуют только благодаря видам деятельности, направляемым ими, они не могут существовать независимо от идей, имеющихся у субъектов относительно того, что они делают, т. е. от какой-то теории этих видов деятельности. Поскольку такие теории тоже являются социальными продуктами, они сами оказываются возможными объектами преобразования и потому также могут быть только относительно устойчивыми (и автономными). Наконец, поскольку социальные структуры — продукты социальные, то социальная деятельность должна получать социальное объяснение и не может быть объяснена отсылкой к несоциальным параметрам (хотя последние способны накладывать ограничения на возможные формы социальной деятельности).

Некоторые онтологические ограничения на возможные варианты натурализма непосредственно выводимы из этих разобранных качественно новых социальных свойств, при сохранении посылки (оправдываемой ниже), что общество в своем роде реально.

1. Социальные структуры, в отличие от природных структур, не существуют независимо от видов деятельности, направляемых ими.

2. Социальные структуры, в отличие от природных, не существуют независимо от идей и представлений субъектов о сути своей деятельности.

3. Социальные структуры, в отличие от природных, могут быть лишь относительно устойчивыми (так что направления деятельности, которые они поддерживают, не могут быть универсальными в смысле некоего пространственно-временного инварианта).

Все эти свойства указывают на реальные различия возможных объектов познания в естественных и общественных науках, причем внутренняя сложность и взаимозависимость социальных структур не составляют необходимого отличия их от природных структур...

Вернемся теперь к онтологическому статусу обществ. Я утверждал в другом месте, что живые объекты ограничивают условия применимости физических законов, которым они подчиняются, так что их свойства не могут быть сведены к последним: т. е. появление качественно нового характеризует и природный и человеческий миры (и это совместимо с тем, что можно назвать «диахронической и объяснительной редукцией», иначе говоря, с реконструкцией исторических процессов формирования этих миров из «более простых» элементов). И если ... целенаправленное действие есть необходимое условие для некоторых детерминированных состояний физического мира, тогда совершенно реальны те свойства и способности людей, в силу которых действующим лицам справедливо приписывают целенаправленность (интенциональность). Аналогично, если можно будет показать, что лишь по причине существования общества определенные физические действия не будут произведены, тогда ...оправдано утверждение, что оно реально.

В этой связи я думаю, что Дюркгейм, утвердив самозаконность (автономию) социальных фактов на критерии внешней данности, в действительности применял такой критерий, просто чтобы установить их реальность, подразумевающую действие другого его критерия—необходимого ограничения. «Я не обязан говорить по-французски с моими соотечественниками или пользоваться узаконенной валютой, но, вероятно, я не могу поступать иначе. Если бы я попытался избежать этой необходимости, моя попытка наверное выглядела бы жалкой ...» Фактически Дюркгейм говорит, что лишь из-за существования области социальных фактов не появляются определенные последовательности звуков, движения тел и т.д. Конечно, вопреки Дюркгейму, следует настаивать, что область социальных фактов зависит от целенаправленной деятельности человеческих существ (хотя и не сводима к ним). Индивидуалистская истина, что люди — единственные движущие силы в истории (в том смысле, что ничего не происходит, так сказать, за их спинами, т. е. что все происходящее происходит в сфере их действий и благодаря им), должна быть сохранена. Более того, социальные структуры следует понимать как в принципе позволяющие, обеспечивающие средства и возможности действовать, а не просто как принудительные образования. И тем не менее, применяя критерий причинности, чтобы доказать реальность социальных фактов, Дюркгейм следовал совершенно правильной научной практике — хотя надо признать, что здесь мы имеем дело с крайне своеобразной сущностью: структурой, не сводимой к своим результатам, но представленной только в них.

Хотя для демонстрации реальности социальных фактов Дюркгейм использовал критерий причинности, опираясь на коллективистскую концепцию социологии, тот же самый критерий может быть применен для этого (с большей эпистемологической последовательностью) на базе реляционной социологии...) В самом деле, при условии открытости мира, в пределах которого протекают его явления, только в том случае, если в качестве предмета социологии точно определен некий неэмпирический объект, может быть опре­деленно гарантирована ее теоретическая автономия — момент, драматически поясняемый ловушками, в которые ввергает социологию ее веберовское определение, логически включающее «бо­гослужение» (в силу ориентации на другого), но исключающее «молящегося».

Какова связь между преобразовательной моделью социальной деятельности ... и реляционной концепцией социологии?.. Эта концепция, конечно, не отрицает, что, допустим, фабрики и книги — социальные формы. Ока также не настаивает, что правила грамматики (или порождающие комплексы, действующие в других сферах общественной жизни) представляют собой (или должны быть поняты как) отношения. Но она утверждает, что бытие всех этих объектов в качестве социальных, отличных от материальных объектов (или, скорее, добавочных к ним), и их включенность в социальные правила, отличаемые от чисто «ананкастических» правил (зависимых от действия одних лишь природных законов), в основ­ном, зависит от (и в каком-то смысле действительно полностью состоит из) отношений между людьми и между этими отношениями и природой (а также продуктами и функциями этих отношений) — отношений, причинно обусловленных такими объектами и правилами.

Нетрудно видеть, почему это гак. Это следует из положений... что социальные структуры (а) постоянно воспроизводятся (или преобразуются) и (б) существуют только в (и благодаря) человеческой посреднической деятельности (короче, они требуют активных «функционеров»). Очевидно, чтобы сочетать такие требования, нам нужна система посредствующих понятий, охватывающая оба аспекта «двойственной» практики, обозначающая, так сказать, те «пазы» в социальной структуре, в которые должны входить активные субъекты, дабы воспроизводить ее: т.е. система понятий, опреде­ляющая «точку соприкосновения» между человеческой деятельностью и социальными структурами. Такая точка, связующая действие со структурой, должна быть и «бессмертной», как общество, и непосредственно поддерживаемой индивидами. Необходимая нам посредствующая система — это система позиций (положений, мест, функций, правил, задач, обязанностей, прав и т. д.), занимаемых (заполняемых, возложенных кем-то, принимаемых на себя и т.д.) индивидами, и практик (видов деятельности и т. д.), в которые они вовлечены в силу того, что занимают эти позиции (и наоборот). Я буду называть эту посредствующую систему позиционно-практической системой. И такие позиции и практики (если вообще они должны быть индивидуализированными) можно сделать таковыми только реляционно<...>

Заметим, что ни индивиды, ни группы не удовлетворяют требованию непрерывности существования, производному от вторичного приложения дюркгеймовского критерия (внешней данности или предсуществования) для доказательства автономии общества относительно дискретных моментов времени. В общественной жизни только отношения непрерывны, устойчивы³'. Заметим еще, что, кроме межличных, такие отношения включают взаимоотношения между людьми и природой и социальными продуктами (вроде машин и фирм), а также «взаимодействия», хотя не все отношения состоят из них. (Например, сравним отношение между оратором и слушателем в диалоге и деонтическое отношение между гражданином и государством.) Наконец, важно подчеркнуть, что с социологической точки зрения (хотя это необязательно ни для психологических наук, ни для исторического объяснения) отношения, которые нас здесь интересуют, должны быть выражены в понятиях, держащихся в зоне между позициями и сферой практики (или, лучше, позиционными видами практики), а не между индивидами, занимающими эти позиции и вовлеченными в эти практики.

Одно преимущество реляционной концепции должно быть очевидно сразу. Она позволяет сосредоточиться на ряде вопросов, связанных с распределением структурных условий действия и, в частности, с различными привязками: (а) производительных сил и ресурсов (всех видов, включая, например, познавательные ресурсы) к лицам (и группам) и (б) лиц (и групп) к функциям и ролям (например, в разделении труда). При этом она помогает оценить вероятность различных (и антагонистических) интересов, конфликтов внутри общества и, следовательно, мотивированных интересами преобразований в социальной структуре. Уделяя одинаково много внимания и распределению и обмену, реляционная концепция избегает специфической слабости теорий рыночной экономики. А, допуская конфликтные отношения внутри общества и между обществом и индивидом, эта концепция излечивает хроническую болезнь ортодоксальной социологии, преимущественно занятой в прошлом фактически «гоббсовской проблемой порядка».

Маркс сочетал по сути реляционную концепцию обществоведения и преобразовательную модель деятельности общественного человека с дополнительной предпосылкой — историческим материализмом, — т.е. учением, что материальное производство в конечном счете определяет все остальное в общественной жизни. Как теперь хорошо известно, хотя и можно априорно утверждать, что материальное производство есть необходимое условие общественной жизни, но нельзя доказать, что оно в конечном счете определяющее (достаточное) условие. И потому, подобно любой другой концептуальной разработке или парадигме в науке, исторический материализм может быть оправдан только его плодотворностью в порождении проектов, богатых исследовательскими программами, способными дать жизнь цепи теорий с постоянно нарастающей объяснительной силой. Не самая малая из проблем, стоящих перед историческим материализмом, заключается в том, что хотя в отдельных областях достигнут значительный прогресс в объяснениях, общая парадигма сама по себе все еще ждет адекватной формулировки. (Стоит только подумать о проблеме согласования тезиса об относительной автономии надстройки с положением о ее детерминации в конечном счете базисом).

Сомнительно, чтобы какая-нибудь тема в философии развивалась более догматично, чем тема внутренних отношений. Учение, что все отношения внешние, скрыто присутствует в теории причинности Юма, где оно свернуто в понятии контингентности причинной связи. Но это учение фактически приняла целая ортодоксальная (эмпирицистская и неокантианская) традиция в философии науки. Напротив, рационалисты, абсолютные идеалисты и поклонники диалектики Гегеля или Бергсона обычно становились приверженцами равно ошибочного воззрения, что все отношения — внутренние. Здесь снова основное философское различие проходит по линии, разделяющей марксиста и немарксиста. Колетти и Оллман представляют лишь самые последние и особенно крайние варианты позиций, уже полностью развитых внутри марксизма по меньшей мере со времен Гиль-фердинга и Дицгена. Теперь важно признать, что некоторые отношения могут быть внутренними, а другие нет. Более того, некоторые природные отношения (вроде отношений между магнитом и его полями) являются внутренними, а многие социальные отношения (типа тех, что возникают между двумя велосипедистами в кроссе) нет. В принципе это открытый вопрос, является или нет какое-то конкретное отношение в историческом времени внутренним.

Отношение R_АВ можно определить как внутреннее, если и только если А не будет тем, чем А по существу является, при условии, что В не было бы связано с ним так, как есть. R является симметрично внутренним, если то же самое применимо и к В. («А» и «В» могут обозначать общее или частное, понятия или вещи, включая отношения.) Отношение «буржуазия — пролетариат» симметрично внутреннее: «дорожный смотритель — государство» асимметрично внутреннее: отношение «проходящий мимо автомобилист — полицейский» вообще не внутреннее. Факт, что вопрос, является или нет некое данное отношение внутренним, есть вопрос познавательно обусловленный, затемнен тем обстоятельством, что, когда мы знаем, какова сущностная природа вещи, тогда мы часто в состоянии дать реальное определение ее: и потому суждение, что В связано с нею «гак, как есть», будет казаться аналитическим. Но, конечно, реальных определений не получить априорно, из одной мысли. Скорее их создают апостериори, в неустранимо эмпирическом процессе научного познания⁴ .

Очень важно понять, что нет никаких оснований для допущения равенства в объяснительной силе между членами (the relata) внутреннего отношения. Так, капиталистическое производство по отношению к обмену может доминировать (определять его формы), причем обмен не перестанет быть существенным для него. Внутренне связанные аспекты могут, так сказать, располагать различной причиняющей силой. Или, другими словами, разная онтологическая глубина или стратификация, определенная причинно, совместима с внутренним характером отношений, включая симметрию, т.е. экзистенциальное равенство. В самом деле, для социальной сферы типично, что поверхностная структура необходима для глубинной, точно так, как lange (язык) есть условие parole (речи) и интенциональности системы.

Большинство социальных явлений, подобно большинству природных событий, детерминированы общим стечением обстоятельств и как таковые обычно должны быть объясняемы многосложностью причин". Но при познавательно обусловленном характере их отношений вопрос о степени, в какой объяснение этих явлений требует отсылки к тотальности (полноте) аспектов, имеющих внутренние отношения друг к другу, остается открытым. Однако даже на поверхностный взгляд внешнее отношение, вроде отношения между бретонскими рыбаками и владельцами потерпевшего крушение танкера «Амоко Кадиз», при соответствующей направленности объяснительного интереса позволяет (или делает необходимым) раскрытие некоей тотальности отно­шений, например отношений между формами экономической деятельности и государственной структурой. Эта всегда существующая возможность открытия (потенциально новой) тотальности в некоем сплетении событий объясняет хамелеоноподобный и «конфигурационный»^' характер предмета исследования или науки, который не только постоянно изменяется, но и может непрестанно переписываться (в данном отношении, как и i. любом другом). Но хотя тотализация является мысленным процессом, тотальности реальны. Хотя случайно то, потребуем ли мы, чтобы явление было понято как аспект тотальности (в зависи мости от наших познавательных интересов), совсем не случай но, окажется ли оно таким аспектом или нет. Социальная наук не создает тотальностей, которые она обнаруживает, несмотря на то, что сама может быть одним из их аспектов.

Особенным притязанием марксизма всегда была способность схватывать общественную жизнь как тотальность, показать ее по словам Лабриолы, как «связь и комплекс», различные моменты которых могут, конечно, быть асимметричными, наделенными разной причиняющей силой. Марксизм претендовал на это благодаря своей теории истории, устанавливавшей, между прочим, способ расчленения моментов названной тотальности или образчики социальной структуры. О теории истории можно судить только по историческим материалам. Но можно ли в свете предыдущего анализа сказать что-нибудь о намерениях, если не результатах, этого проекта?

Наш анализ указывает путь к понятийному осмыслению со отношения между специальными общественными науками (тип.1 лингвистики, экономики, политики и т. д.), социологией, историей и такой обобщающей теорией общества, на какую отважился марксизм. Если история есть прежде всего наука о «прошлом особенном», а социология — о социальных отношениях, то разные специальные общественные науки занимаются структурными условиями для реализации конкретных типов социальной деятельности (т.е. порождающими комплексами в производстве этих типов). Разумеется, при существующей взаимозависимости видов социальной деятельности следует очень старательно избегать гипостазирования (возведения в самостоятельные сущности) результатов такого конкретного анализа. Сверх того, поскольку внешние условия могут быть внутренне связанными с порождающими механизмами, действующими в конкретных областях общественной жизни, специальные науки логически предполагают обобщающую науку, которая, согласно преобразовательной модели, может быть только теорией истории. Если социологию интересуют структуры, направляющие отношения, необходимые в определенные исторические периоды для воспроизводства (и преобразования) определенных социальных форм, то ее «объясняемые сущности» (explananda) всегда специфичны; не может быть никакой «социологии вообще», но только социология социальных форм, имеющих конкретное историческое место. Таким образом, социология подразумевает и специальные науки, и историю. Но реляционная концепция требует, чтобы социальные условия для самостоятельных направлений преобразующей деятельности, в которых заняты субъекты, были только отношениями различных родов. А преобразовательная модель требует, чтобы все эти деятельности были, по сути, производствами. Таким образом, точный предмет социологии — это отношения производства (разных родов). И если такие отношения сами по себе внутренне связаны и подлежат преобразованию, тогда социология должна либо предусмотреть, либо занять место точно такой же обобщающей и исторической науки, какой претендуег быть марксизм. Прибегнув к кантовскоп метафоре, скажем, что если марксизм без детализированной социальной и исторической научной работы пуст, то такая работа без марксизма (или какой-то подобной теории) слепа.