История асептики и антисептики

1) Игнац Филипп Земмельвейс.  Австрия, Вена, XIX век. Эпидемия послеоперационной горячки уносит в могилу иногда до 60% всех оперированных. Огромная смертность чудовищным грузом лежит на совести хирургов и акушеров, которые после вскрытия трупа беззаботно направляются оперировать больных, исследовать рожениц, принимать роды. Вследствие этой безалаберности родильная лихорадка становится постоянным спутником всех родильных заведений. Альфред Вельпо (1795–1867), знаменитый французский хирург, с горечью констатировал: «Укол иглой уже открывает дорогу смерти».        Одновременно было замечено, что операции, произведенные на дому, заканчивались менее печально. Это обстоятельство позволило послеоперационной горячке присвоить второе название – «больничная горячка». Но и только. Никто толком не знал, как против нее бороться. Больницы производили самое удручающее впечатление. В палатах, плохо проветриваемых и убираемых, царили грязь и смрад. Больные лежали на койках, стоящих близко друг к другу. Рядом с выздоравливающими лежали умирающие, только что прооперированные – с теми, у кого гноились раны и была высокая температура.        В операционной было не чище, чем в палате. В центре стоял стол из неотесанных досок. На стене висели хирургические инструменты. В углу на табурете стоял таз с водой для хирурга, который мог после операции вымыть окровавленные руки; до операции, по общему мнению, мыть их было бессмысленно – ведь они еще чистые. Вместо ваты применяли корпию – клубки ниток, вырванных из старого белья, чаще всего нестиранного. Жуткое зрелище представлял и сам хирург, когда облачался в свой сюртук, запачканный кровью и гноем больных. Об опыте и умении врача нередко судили по тому, насколько грязен его сюртук…        Борьбу за чистоту в больницах одним из первых начал акушер Земмельвейс. Он первым основал настоящую хирургическую клинику с применением санитарно-гигиенических требований, которые в то время могли быть использованы. О санитарии он вынужден был заботиться, так как столкнулся с фактом высокой послеоперационной смертности, причины которой долгое время оставались загадочными.        Игнац Филипп Земмельвейс родился 17 июля 1818 года в венгерском городе Пеште в семье торговца. После окончания начальной школы и гимназии в Буде (Офен), в 1837 году он поступил на юридический факультет Венского университета. Родители хотели, чтобы сын подготовился к карьере военного судьи. Но Игнац увлекся естественными науками и перешел на медицинский факультет. В Вене он учился на 1-м курсе, в Пеште на 2-м и 3-м курсах, затем снова вернулся в Вену и уже там завершил свое обучение.        Его учеба совпала с началом возрождения естественных наук в Австрии. В Венском университете работали известные ученые-медики Рокитанский, Шкода и Гебра, которые оказали большое влияние на формирование взглядов Игнаца. По окончании учебы Земмельвейс пытался попасть в ассистенты к знаменитому терапевту Йозефу Шкоде, одному из основателей «Новой Венской школы», но это ему не удалось и тогда пришлось стать акушером.        Игнац Земмельвейс получил 1 июля 1844 года докторский диплом, представив работу «De vita plantarum». В связи с тем, что Земмельвейс уже дважды проделал практический курс акушерства в 1-й акушерской клинике, он обратился к профессору Клейну, директору этой клиники, с просьбой о предоставлении ему места ассистента. Его приняли ассистентом лишь 27 февраля 1846 года, и то, как оказалось, временно: предшественнику Игнаца доктору Брейту 20 октября этого же года продлили договор еще на два года. К счастью, 20 марта 1847 года Брейт получил профессорскую кафедру в Тюбингене, и место ассистента было закреплено за Земмельвейсом.        Кроме 1-й акушерской клиники, предназначенной для практических занятий врачей и студентов, в университете была и 2-я клиника, руководимая Бартшем, в которой обучались акушерки. Доктору Земмельвейсу бросился в глаза огромный разрыв в количестве заболевших и умерших рожениц в этих двух отделениях. Он подсчитал, что в 1840-1845 годах смертность в 1-м отделении была в три раза, а в 1846 году – даже в 5 раз больше, чем во 2-м отделении. В 1-м отделении смертность достигала 31%. В течение одного года в 1-м отделении из 4010 разрешившихся от бремени умерло 459 (11,4%), в то время как во 2-м отделении из 3754 рожениц погибло 105 (2,7%). Такое различие у многих вызывало недоумение, но особенно был изумлен Земмельвейс. Говорили, что причины громадной смертности в 1-м отделении кроются в общей эпидемической обстановке в Вене, якобы роженицы поступают туда уже заболевшими. Земмельвейс чувствовал, что объяснения не выдерживают критики, но какова на самом деле причина, долго понять не мог. Доктор Земмельвейс подозревал, что если это и эпидемия, то корень ее кроется в самой клинике.        Объяснения были самые курьезные. Одни убеждали доктора Земмельвейса, что поскольку 1-е отделение пользовалось дурной славой, то роженицы поступали туда, испытывая страх. Другие обвиняли в заболевании католического священника, ходившего с колокольчиком, который расстраивал роженицам нервы. Говорили об особом контингенте пациентов этой клиники, туда поступали преимущественно бедные, заявляли о грубом исследовании рожениц студентами и стыдливости женщин, которые рожают в присутствии мужчин…        По меньшей мере вздорными находил эти объяснения Земмельвейс. Он искал и не оставлял надежду найти и устранить причину, уносящую так много жизней ни в чем не повинных рожениц. Он подметил, что, чем больше времени проводят беременные в больнице, тем больше шансов на заболевание, и не только после родов, но и во время последних. Он намеревался доказать это на цифрах, представив специальные таблицы. По предложению Шкоды была организована особая комиссия, однако Клейн, заведующий кафедрой акушерства, настоял, чтобы ее распустили.        В конце 1846 – начале 1847 года Земмельвейс отправился в Дублин с научной целью, а затем поехал отдыхать в Венецию, отчасти чтобы несколько рассеять свое тяжелое настроение от пережитых впечатлений в клинике. В его отсутствие в Вене трагически погиб любимый профессор судебной медицины Колетчка. При вскрытии трупа он случайно поранил палец, после чего у него возник сепсис. Земмельвейс, так много думавший над причиной родильной горячки, быстро сообразил, что смерть Колетчки произошла по той же причине, по которой гибли роженицы. В кровь профессора попал трупный яд, который остался на ланцете. Земмельвейс предположил, что так же погибали роженицы: им вносилась инфекция в родовые пути. В Венской медицинской школе в те годы господствовало так называемое анатомическое направление: акушеры увлекались препарированием трупов. Земмельвейс также ежедневно работал в анатомическом театре, а затем отправлялся в акушерскую клинику и исследовал беременных.        После смерти друга Земмельвейс написал: «Один бог знает число тех, которые по моей вине оказались в гробу. Я так много занимался трупами, как редко кто из акушеров… Я хочу разбудить совесть тех, кто еще не понимает, откуда приходит смерть, и признать истину, которую узнал слишком поздно…»        Доктор Земмельвейс решил экспериментально подкрепить свои выводы. Вместе со своим другом доктором Lautner`om, ассистентом Карла Рокитанского, он произвел девять опытов на кроликах, вводя им в кровь секрет из матки заболевших рожениц, – кролики заболели.        Не откладывая, Земмельвейс предложил ввести в клинику антисептику, метод обеззараживания рук медицинского персонала хлорной водой. Земмельвейс называл убийцами тех акушеров, которые не признавали его метода дезинфекции рук. Результаты этого нововведения дали очень скоро о себе знать. Если до введения хлорированной воды, в апреле 1847 года, из 312 рожениц умерло 57 (18,26%), в мае, когда метод апробировался, процент смертности снизился до 12, в следующие 7 месяцев – до 3%, и, наконец, в 1848 году умерло всего 1,27% (из 3556 чел. – 45 чел.).        Доктор Земмельвейс начал бороться за чистоту в больницах, но, как известно, многие великие истины поначалу считались кощунством. Коллеги откровенно смеялись над ним, когда он пытался перехитрить «больничную смерть» кусочком хлорной извести. Среди его противников были врачи с европейскими именами. Даже Вирхов выступил против Земмельвейса. В 1858 году, в докладе Берлинскому обществу акушеров, он высказал о родильной горячке такие соображения, за которые его осмеяли даже венгерские акушерки, – настолько высоко, в сравнении с Берлином, стояло тогда знание о родильной горячке в Венгрии.        Игнацу Земмельвейсу в 1850 году с большим нежеланием присвоили звание приват-доцента, при этом ограничив его права. Он мог лишь вести демонстрационные занятия на муляже. Новшества Земмельвейса казались его коллегам нелепым чудачеством, недостойным звания врача. И он поплатился за них изгнанием из родных стен Венской клиники. Он не перенес такого унижения и уехал в свой родной город Пешт, где вскоре занял место врача акушерского отделения больницы Св. Рохуса. В 1855 году Земмельвейс стал профессором акушерства в Пештском университете. Его угнетало отрицательное отношение многих ученых к его открытию, страдала не только научная истина, страдало его самолюбие.        Профессор Земмельвейс с 1858 по 1860 год опубликовал ряд статей о родильной горячке и в конце концов выпустил классический труд «Die Aethiologie der Begriff die Prophylaxis des Kindbettfiebers». Книга Земмельвейса сумела убедить немногих, целый ряд выдающихся специалистов остались противниками учения Земмельвейса. Некий молодой ассистент опубликовал работу о родильной горячке, в которой исказил точку зрения Земмельвейса. Это сочинение получило награду Вюрцбургского медицинского факультета.        В 1861-1862 годах Земмельвейс написал пять писем: четыре – знаменитым врачам и общее всем акушерам. В последнем письме автор угрожает, что обратится ко всему обществу с предупреждением об опасности, которая грозит каждой беременной от акушеров и акушерок, не моющих свои руки перед исследованием.        Попытка одиночки противостоять неизбежному поставила доктора Земмельвейса на грань между жизнью и смертью. Непонятый, отвергнутый и осмеянный своими коллегами, он заболел душевной болезнью. Две недели провел великий врач-новатор заживо погребенным в доме для умалишенных в Деблинге. Незадолго перед тем, как попасть в сумасшедший дом, во время одной из последних своих операций, которую Земмельвейс провел новорожденному, он порезал палец правой руки. После панариция у него развился абсцесс грудных мышц, прорвавшийся в плевральную область.        «Больничная смерть», причину которой Земмельвейс видел в заражении крови, не пощадила и его.. 13 августа 1865 года смерть одолела его. При вскрытии у него обнаружили водянку головного мозга. 47 лет – вот какой срок оказался отпущен ему небесами.        В 1891 году тело Игнаца Земмельвейса перевезли в Будапешт. На пожертвования врачей всего мира 20 сентября 1906 года ему поставили памятник, на котором написали «Спаситель матерей». 

2)Луи Пастер и Джозеф Листер.

Луи Пастер родился 27 декабря 1822 года. Он был сыном отставного французского солдата, владельца небольшого кожевенного завода в местечке Доль.

Луи вырос в большой дружной семье. Отец Пастера, не получивший никакого образования, почти неграмотный человек, мечтал видеть сына образованным мужчиной и старался развить в нем стремление к знаниям. Сын радовал его своими успехами в учении и необыкновенным прилежанием. Луи много читал, любил рисовать, но, пожалуй, ничем особенно не выделялся из среды своих сверстников. И только исключительная точность, наблюдательность и способность работать с огромным увлечением позволяли предвидеть в нем будущего ученого.

Несмотря на слабое здоровье и недостаток средств, Луи Пастер с успехом завершил обучение сначала в колледже в Арбуа, а затем в Безансоне Окончив здесь курс со степенью бакалавра, он поступил в 1843 году в Высшую нормальную школу, готовящую учителей для средней школы. Луи особенно увлекся химией и физикой. В школе он слушал лекции Балара. А знаменитого химика Жана Батиста Дюма ходил слушать в Сорбонну. Работа в лаборатории захватила Пастора. В своем увлечении опытами он часто забывал об отдыхе

Закончив школу в 1847 году, Луи Пастер сдал экзамены на звание доцента физических наук. А спустя год защитил докторскую диссертацию. Тогда Пастеру еще не было и двадцати шести лет, но он уже приобрел известность своими исследованиями в области строения кристаллов. Молодой ученый дал ответ на вопрос, который до него оставался нерешенным, несмотря на усилия многих крупнейших ученых. Он открыл причину неодинакового влияния луча поляризованного света на кристаллы органических веществ. Это выдающееся открытие привело в дальнейшем к возникновению стереохимии — науки о пространственном расположении атомов в молекулах.

В том же 1848 году Пастер стал адъюнкт-профессором физики в Дижоне. Через три месяца он занимает новую должность адъюнкт-профессора химии в Страсбурге. Пастер принимал активное участие в революции 1848 года и даже вступил в Национальную гвардию.

В 1849 году Пастер женился на Мари Лаурен. У них родились четверо детей. Но двое их них, к сожалению, умерли совсем маленькими. Их семейные отношения были образцом для подражания. Луи и Мари уважали другу друга, ценили юмор.

В 1854 году Луи Пастера назначают деканом факультета естественных наук в Лилле. Со свойственной ему острой наблюдательностью. Пастер заметил, что асимметричные кристаллы встречаются в веществах, образующихся при брожении. Он заинтересовался явлениями брожения, стал изучать их, и эти занятия привели его к необыкновенным открытиям. Так Пастер — химик и физик — впервые прикоснулся к увлекательной области биологии.

Явления брожения заинтересовали Пастера не случайно. Он никогда не был кабинетным ученым, отгораживающимся от требований жизни. Л. Пастер хорошо понимал, какую огромную роль в экономической жизни Франции играло виноделие, а оно целиком основано на явлениях брожения виноградного сока.

В маленькой скромной лаборатории в Лилле в 1857 году Пастер сделал замечательное открытие. Он доказал, что брожение — не химический процесс, как принято было тогда думать, а биологическое явление. Оказалось, что всякое брожение (спиртовое, уксуснокислое и др.) есть результат жизнедеятельности особых микроскопических организмов — дрожжевых грибков.

В это же время Луи Пастер сделал еще одно важное открытие. Он нашел, что существуют организмы, которые могут жить без кислорода. Для них кислород не только не нужен, но и вреден. Такие организмы называются анаэробными. Представители их — микробы, вызывающие масляно-кислое брожение. Размножение таких микробов вызывает прогорклость вина и пива.

В 1857 году Л.Пастер вернулся в Париж в качестве вице директора Высшей нормальной школы. Он не имел первое время самостоятельной кафедры и лаборатории для работы, вследствие чего вынужден был устроить лабораторию на собственные скромные средства на чердаке школы. Из этой небольшой лаборатории вышли его крупнейшие работы по микробиологии.

В 1862 году Пастера выбрали членом «института» по отделению минералогии, а через несколько лет постоянным секретарем института. В 1867— 1876 годах он занимал кафедру химии Парижского факультета.

Луи Пастер охотно занимался изучением практических проблем. Когда французские виноделы обратились к нему с просьбой помочь им в разработке средств и методов борьбы с болезнями вина, он в 1864 году приступил к изучению этого вопроса. Результатом его исследований явилась монография, в которой Пастер показал, что болезни вина вызываются различными микроорганизмами, причем каждая болезнь имеет особого возбудителя. Для уничтожения вредных «организованных ферментов» он предложил прогревать вино при температуре 50—60 градусов. Этот метод, получивший название пастеризации, нашел широкое применение и в лабораториях, и в пищевой промышленности.

Разгадка явлений брожения не только имела огромное значение для французского виноделия, терпевшего огромные убытки от «болезней вина», но и сыграла исключительную роль в развитии биологической науки, практики сельского хозяйства и промышленности. Глубокое познание природы брожений дает возможность управлять их процессами. Это очень важно для хлебопечения, виноделия, изготовления многих пищевых веществ.

В середине XIX века эпидемия, поразившая шелковичных червей в южных районах Франции, приняла огромные размеры и угрожала подорвать шелководство. Луи Пастер после некоторых колебаний принял предложение изучить болезни шелковичных червей. В период 1865-1869 годов он уезжал каждое лето в Аде и работал здесь над этим вопросом в маленьком домике, где у него была устроена червоводня. В работе ему помогали жена, дочь и ученики по Нормальной высшей школе: Дюкло, Жерне, Мальо и Ролент...

Исследования Пастера позволили установить, что эпидемия была вызвана двумя различными болезнями. Первая, наиболее опасная из них, пебрина, характеризуется наличием в организме насекомых на всех стадиях их развития особых телец, являющихся возбудителями заболевания. Эти тельца могут попасть из материнского организма в яйца, и таким образом болезнь передается потомству. Луи Пастер разработал очень эффективный способ борьбы с этим заболеванием, заключающийся в отборе для разведения потомства бабочек, не пораженных возбудителем. Вторая болезнь — фляшерия была побеждена значительно легче. Благодаря работам ученого было спасено шелководство на юге Франции и в Италии.

Пастер изучал также болезни пива и установил, что порча пива также происходит вследствие попадания микроорганизмов, уничтожить которые можно нагреванием до температуры 50—55 градусов.

Вследствие многолетней упорной работы с микроскопом при изучении болезней шелковичного червя, Луи Пастер был поражен в 1869 году апоплексическим ударом и параличом половины тела. Последствия этой болезни у него остались на всю жизнь.

Война 1870 года между Германией и Францией произвела на Пастера удручающее впечатление: он долго не мог вернуться к нормальной спокойной работе. После этой войны он послал энергичный отказ медицинскому факультету боннского университета, который за несколько лет перед тем в уважение его научных заслуг присудил ему степень доктора медицины.

В 1874 году палата депутатов в признание выдающихся заслуг перед родиной назначила ему пожизненную пенсию в 12 000 франков, увеличенную в 1883 году до 26 000 франков. В 1881 году Луи был избран в члены французской академии.

Начав с разгадки «болезней» вина и пива, гениальный ученый Луи Пастер всю свою дальнейшую жизнь посвятил изучению микроорганизмов и поискам средств борьбы с возбудителями опасных заразных болезней животных и человека.

Все существующие достижения в борьбе с заразными болезнями человека, животных и растений были бы невозможны, если бы Пастер не доказал, что эти болезни вызываются микроорганизмами. Но, чтобы доказать это, надо было сначала опровергнуть гипотезу самозарождения, господствовавшую в науке до работ Пастера. Луи Пастер сделал это блестяще. В своем научном споре с известным французским ученым Пуше Пастер многочисленными опытами неопровержимо доказал, что все микроорганизмы могут возникать только путем размножения. Там, где микроскопические зародыши убиты и проникновение их из внешней среды невозможно, нет и не может быть микробов, нет ни брожения, ни гниения.

Эти работы Пастера обнаружили ошибочность распространенного в медицине того времени взгляда, по которому любые болезни возникают либо внутри организма, либо под влиянием испорченного воздуха («миазмы»). Пастер показал, что болезни, которые теперь называют заразными, могут возникать только в результате заражения, т. е. проникновения в организм из внешней среды микробов. На этом принципе и в наше время основана вся теория и практика борьбы с заразными болезнями человека, животных и растений.

В 1880 году Луи Пастер выделил культуру возбудителя холеры кур, которую поддерживали частыми пересевами на мясном бульоне. Случай позволил сделать ему одно из величайших открытий. Однажды культура возбудителя холеры кур была оставлена в термостате в течение нескольких недель без пересева на новые среды. Эта культура потеряла способность даже в высоких дозах убивать кур, и Пастер предположил, что введение таких ослабленных культур микробов может создать невосприимчивость у животных к данному заболеванию, подобно тому, как прививка коровьей оспы предохраняет человека от заболевания оспой. Это предположение блестяще подтвердилось на опыте. Так был найден способ предохранения от заразных заболеваний введением ослабленных возбудителей, который оказался применимым ко многим инфекционным болезням и сыграл громадную роль в борьбе с ними.

Публичная проверка эффективности вакцинации против сибирской язвы, проведенная в 1881 году, блестяще подтвердила ценность метода, предложенного Пастером.

В 1882 году Луи Пастер со своими сотрудниками начал изучение краснухи свиней. Выделив возбудителя, ученый получил ослабленные культуры этого микроба, с успехом использованные им в качестве вакцины.

Но, прежде чем метод прививок получил полное признание, Пастеру пришлось выдержать нелегкую борьбу. Чтобы доказать правильность своего открытия, ученый решил произвести массовый публичный опыт. Он ввел нескольким десяткам овец и коров микробы сибирской язвы, смертельного для этих животных заболевания. Половине подопытных животных Луи Пастер предварительно ввел свою вакцину. На второй день все невакцинированные животные погибли от сибирской язвы, а все вакцинированные остались живы и не заболели этой болезнью. Этот опыт, протекавший на глазах у многочисленных свидетелей, был триумфом ученого. С тех пор прививки, предложенные Пастером, спасают тысячи сельскохозяйственных животных от сибирской язвы.

Все дальше и дальше проникая в неизученный мир болезнетворных микробов, Пастер поставил перед собой труднейшую задачу — найти способ борьбы с бешенством. Возбудитель этой опаснейшей болезни в то время был не известен. Теперь известно, что это мельчайший микроорганизм — вирус; он виден только при огромных увеличениях в электронный микроскоп. Луи Пастер разработал способ прививок против бешенства, употребляя для этого особым образом высушенный мозг зараженных бешенством кроликов.

Многие опыты на животных дали положительные результаты, но испытать это средство на людях ученый не решался. А что если оно окажет губительное действие на человека?

6 июля 1885 года к Пастеру привели ребенка, искусанного два дня назад бешеной собакой. После мучительных колебаний ученый решил применить для спасения пострадавшего свой метод вакцинации. В результате мальчик, несмотря на тяжесть укусов, остался здоров. Несколько месяцев спустя вакцина против бешенства была введена молодому пастуху, сильно искусанному бешеной собакой. Несмотря на то что вакцинацию начали только спустя шесть дней после укусов, и в этом случае заболевание не наступило.

Вскоре после опубликования первых сообщений Пастера о предохранительных прививках против бешенства к нему начали стекаться из всех стран люди, пострадавшие от укусов бешеных животных. Уже к 1 марта 1886 года в Париже было с успехом вакцинировано 350 человек.

В разных странах появились пастеровские станции, делающие прививки против бешенства. В России первая такая станция была организована в 1886 году по инициативе выдающихся русских ученых Ильи Ильича Мечникова и Николая Федоровича Гамалея.

Но Пастеру и его последователям пришлось вести тяжелую борьбу за признание нового способа предупреждения заразных болезней. Какие только нападки не пережил Пастер! Реакционные ученые и журналисты говорили, что он без диплома врача не имеет права заниматься медициной. Ученого упрекали в том, что он опровергает научные взгляды, существовавшие столетиями, подвергали сомнению его опыты. Достаточно было одной неудачи, чтобы Пастера обвинили в том, что он своими прививками заражает и убивает людей. Великому ученому, облагодетельствовавшему человечество, одно время грозило обвинение в убийстве!

В 1889 году Луи Пастер сложил с себя все обязанности, чтобы отдаться организации и заведованию института его имени. Научные заслуги Пастера неоднократно оценивались при его жизни; так, Лондонское королевское общество присудило ему две золотых медали в 1856 и 1874 годах; Французская академия наук присудила ему премию за работу над вопросом о самозарождении.

Луи Пастер создал мировую научную школу микробиологов, многие из его учеников впоследствии стали крупнейшими учеными. Пастер был убежденным другом России и находился в близких отношениях со многими русскими учеными. Почти все русские микробиологи того времени ездили работать к Пастеру, а позже в его институт в Париже. Вот что говорил Пастер своим ученикам: «Быть уверенным, что открыл важный научный факт, гореть лихорадочным желанием оповестить о том весь свет и сдерживать себя днями, неделями, порою годами; вступать в борьбу с самим собой, напрягать все силы, чтобы самому разрушить плоды своих трудов и не провозглашать полученного результата, пока не испробовал всех ему противоречащих гипотез — да, это тяжелый подвиг».

В 1892 году торжественно праздновалась семидесятилетняя годовщина рождения ученого, а 28 сентября 1895 года Пастер скончался в Вилденеф-Летан, около Парижа.

Когда Луи Пастер был уже всемирно известным ученым, он сказал: «В жизни нужно посвятить все усилия, чтобы лучше всего делать то, на что способен... позвольте сообщить вам секрет моей удачи. Моя единственная сила — это мое упорство».

• Пастер всю жизнь занимался биоло­гией и лечил людей, не получив ни медицинско­го, ни биологического образования.

• Также Пастер в детстве занимался живописью. Когда Жаром увидел спустя годы его работы, он сказал, как хорошо, что Луи выбрал науку, так как он был бы нам большой конкурент.^[3]

• В 1868 году (в возрасте 46 лет) у Пастера произошло кровоизлияние в мозг. Он остался инвалидом: левая рука бездействовала, левая нога волочилась по земле. Он едва не погиб, но в конце концов поправился. Более того, он совершил после этого самые значительные открытия: создал вакцину против сибирской язвы и прививки против бешенства^[4]. Когда учёный умер, оказалось, что огромная часть мозга была у него разрушена. Скончался Пастер от уремии.

• По словам И. И. Мечникова, Пастер был страстный патриот и ненавистник немцев. Когда ему приносили с почты немецкую книгу или брошюру, он брал ее двумя пальцами и отбрасывал с чувством великого отвращения^[5].

• Позднее его именем был назван род бактерий — пастерелла (Pasteurella), вызывающих септические заболевания, и к открытию которых он, по-видимому, не имел отношения.

• Пастер был награжден орденами почти всех стран мира. Всего у него было около 200 наград.

• Луи Пастер уже при жизни отказался от своей микробной теории, где считается что микробы это хищники в нашем организме, от которых надо себя обезопасить. То есть если в организме не будет микробов то и болезней не будет. Но эта теория не выдерживает критики и идет в расход с реальностью, так как нас окружают несчетные количества микроорганизмов, грибков и вирусов, и содержать свою внутреннюю среду в стерильном состоянии просто не возможно. По словам известного микробиолога Рене Дюбо (придерживающегося мнения что микробы чистильщики, а не хищники), состояние носительства вирусов без признаков заболеваний ими провоцируемыми скорее правило, а не исключение. Возникает вопрос, над которым задумывался Рене Дюбо, если мы большую часть времени можем мирно сосуществовать с микробами внутри нас (факт, с которым Пастер не считался) то что же происходит когда они начинают безконтрольно размножаться? Согласно теории о том что вирусы это чистильщики в нашем организме которые питаются токсинами, то зашлаковывание организма продуктами жизнедеятельности и является тем фактором способствующим возникновению заболевания. Ученые современники Пастера: Клод Бернар, Рудольф Вирхов, Рудольф Штейнер и Макс Петтенкофер, считали что определяющим фактором в развитии заболевания является не микроб, а благоприятная "почва" хозяина для развития данного микроба, особое состояние внутренней среды.

Листер познакомился с книгой французского химика Луи Пастера (1822- 1895), в которой тот писал, что в воздухе находится множество микроорганизмов, или микробов. Пастер открыл существование микробов, когда пытался найти ответ на вопрос, почему портится пиво. Листер подумал: а что, если заражение вызвано этими микробами? Можно ли его избежать, если не допустить попадания бактерий в открытые раны?

Джозеф Листер, британский хирург, который ввел в хирургиюиспользование антисептических мер, родился в 1827 году в Аптоне, Англия. В 1852 году он получил медицинскую степень в университетском колледже в Лондоне. Листер был отличным студентом. В 1861 году он стал хирургом в Королевском лазарете в Глазго, где проработал восемь лет. Именно в этот период им был развит метод антисептики в хирургии. В Королевском лазарете Листер заведовал новым хирургическимблоком. Его поразил высокий уровень смертности. Серьезные инфекции, такие как гангрена, были обычным последствиемхирургической операции. Он старался соблюдать в своем отделении чистоту, однако это были недостаточные меры, чтобы снизить уровень смертности. Многие врачи утверждали, что причиной инфекций в больнице являлись "миазмы" (вредные испарения). Но это объяснение не удовлетворило Листера. В 1865 году он прочитал работу Луи Пастера, в которой высказывалась теория о том, что болезнь вызывают микробы. Этот труд и послужил для Листера ключевой идеей. Если инфекция вызывалась микробами, значит, лучший метод предотвратить послеоперационное заражение - убить всех микробов до того, как они попадут в открытую рану. Используя карболовую кислоту как средство уничтожения микробов, Листер основал новый набор антисептических процедур. Он не только тщательно мыл руки перед каждой операцией, но еще подвергал полной санитарной обработке все инструменты и одежду. Некоторое время хирург даже распрыскивал карболовую кислоту в воздухе операционной. Результатом явилось драматическое падение числа смертных случаев после операций. За период с 1861 по 1865 год уровень послеоперационной смертности в мужском отделении несчастных случаев снизился до сорока пяти процентов. К 1869 году он упал до пятнадцати процентов. Первый великий труд Листера по антисептической хирургии был опубликован в 1867 году. Его идеи приняли не сразу. Но в 1869 году ему предложили кафедру клинической хирургии в Эдинбургском университете, и за семь лет работы там его слава широко распространилась. В 1875 году Листер поехал в Германию с лекциями о своих идеях и методах, а на следующий год совершил такую же поездку в Соединенные Штаты. Но большинство врачей так и остались неубежденными. В 1877 году Листеру предоставили кафедру клинической хирургии в лондонском Королевском колледже - пост, который он занимал пятнадцать лет. Его демонстрации антисептической хирургии в Лондоне вызвали огромный интерес в медицинских кругах. В результате новые идеи стали приниматься все больше и больше. К концу жизни Листера принципы антисептической хирургии стали применяться врачами фактически всего мира. За свою работу Листер получил большое признание. Он пять лет был президентом Королевского общества и личным хирургом королевы Виктории. Листер был женат, но не имел детей, и умер в возрасте почти восьмидесяти пяти лет. Скончался он в 1912 году в английском городе Уолмер. Нововведения Листера полностью революционизировали хирургию и спасли много миллионов жизней. Нельзя сказать, что в наши дни лишь очень немного людей умирают от послеоперационной инфекции. Но сегодня хирурги спасают множество пациентов, которые не пожелали бы подвергнуться операции, если бы опасность заражения была сейчас такой же, как сто лет назад. Более того, теперь хирурги могут проводить сложные операции, за которые они раньше и не взялись бы, поскольку риск попадания в рану инфекции был очень велик. Век назад, например, операции, связанные с вскрытием грудной клетки, не были обычным делом. Хотя современная техника антисептической хирургии отличается от методов Листера, она основана на тех же базовых идеях и является результатом развития методов знаменитого хирурга. Кто-то может заявить, что идеи Листера были лишь очевидными выводами из работ Пастера и что значительной заслуги первого тут нет никакой. Однако несмотря на труды Пастера кому-то потребовалось развить и обнародовать технику антисептической хирургии. Включение в данную книгу и Листера, и Пастера не означает, что одно и то же открытие посчитано дважды. Применение теории, объясняющей, что болезнь вызывается микробами, имеет такое значение, что заслуга открытия делится между Пастером, Левенгуком, Флемингом и Листером. И потому все эти люди имеют право занять свое место в нашем списке. Возможно еще одно возражение против того, что Листер стоит на таком высоком месте. Почти за двадцать лет до его трудов венгерский врач Игнац Земмельвейс (1818-1865), работая в венской Главной больнице, четко продемонстрировал преимущества антисептических процедур в акушерстве и хирургии. Но хотя Земмельвейс стал профессором и написал превосходную книгу о своих идеях, его не заметили и проигнорировали. Именно работы, лекции и демонстрации Листера на самом деле убедили всех врачей в необходимости антисептических процедур в медицинской практике.

Метод Листера включал многослойную повязку (к ране прилегал слой шёлка, пропитанный 5 % раствором карболовой кислоты, поверх неё накладывали 8 слоёв марли, пропитанных тем же раствором с добавлением канифоли, всё это покрывалось прорезиненной тканью и фиксировалось бинтами, пропитанными карболовой кислотой), обработку рук, инструментов, перевязочного и шовного материала, операционного поля — 2—3 % раствором, стерилизация воздуха в операционной (с применением специального «шпрея» до и во время вмешательства).

ПРЕДШЕСТВЕННИКИ ЛИСТЕРА

С тех пор как на нашей планете появился человек, осознавший себя частицей единого целого - человеческого коллектива, - возникло стремление оказать помощь себе подобному, стремление облегчить страдания больного. Зачатки медицины отмечались уже на самых ранних ступенях развития человечества. Но тогда, естественно, кругозор людей был крайне ограничен, они не имели никакого понятия ни о строении человеческого тела, ни о сущности происходящих в нем биологических процессов. Поэтому причины, приводившие человеческий организм к болезни и нередко к смерти, казались таинственными и непостижимыми. Отсутствие знаний человек заменял всевозможными фантастическими измышлениями. В те времена, когда быт людей, да и вся их жизнь, были подчинены различным религиозным верованиям, медицина оказалась в цепком кольце мистики и теологии. Тем не менее некоторые сведения о сущности и течении болезней имелись, ибо теологическая медицина только носила мистическую оболочку, скрывая внутри здоровое эмпирическое ядро. Первыми врачами были, как очевидно, представители духовенства - жрецы, священники и т.д. Впрочем, Древняя Русь знала и светских "лечцов", с большой дифференциацией в области хирургии (костоправы, камнегонцы, рудометы, "жильные" мастера - от "кила" - грыжа, мастера, удалявшие катаракты и т. д.).

Представителей духовенства, державших всю науку в своих руках, в то время называли докторами, т.е. людьми учеными. Лишь впоследствии слово "доктор" получило более ограниченное значение и стало применяться исключительно в отношении представителей медицинской профессии, однако не всех, а только тех, кто занимался внутренними болезнями.

Иным было положение в области наружных болезней. Тогдашние врачеватели сами нередко были свидетелями их возникновения, и для уяснения причин заболевания не требовалось прибегать к помощи религии, не нужно было создавать фантастических теорий. Чисто эмпирически, на основании своего собственного опыта или опыта других людей, эти врачеватели научились оказывать некоторую помощь больным, страдающим наружными болезнями, но их тем не менее не причисляли к сословию докторов. Наоборот, их относили к ремесленникам и называли хирургами (букв, рукоделами). "Ученые" доктора считали ниже своего достоинства заниматься хирургией и не допускали хирургов в ряды своего сословия. Так, в самом начале развития медицины произошел раскол на две самостоятельные отрасли - хирургию и терапию, раскол, сохранившийся в течение ряда веков, до тех пор пока властное вторжение естествознания в медицину не объединило эти родственные области знания. Следует отметить, что медицина на Руси не знала этого деления, а древние индусские брамины, которые выполняли функции врачей, говорили, что врач, знающий либо только хирургию, либо только терапию, подобен птице с одним крылом.

Как бы то ни было, но хирургия, возникшая во время военных походов, когда требовалась срочная помощь раненым, могла свободно развиваться, ибо не испытывала тормозящего влияния религии, которое так сильно мешало развитию терапии.

Существенное значение для развития хирургии имели крестовые походы. Из-за частых войн стала ощущаться все большая потребность в хирургах. Однако постановлениями католической церкви хирургия была запретной областью для монашества. Феодалы, принимавшие участие в походах, были озабочены тем, чтобы иметь при себе врача, который лечил бы их от ран, полученных в бою. Часто за войсками следовали разного рода шарлатаны, перевязывавшие и "лечившие" воинов. Хирургия считалась занятием, недостойным образованных врачей, которых стали называть теперь физиками. В противоположность этому эмпирики, самоучки назывались цирульниками (от польского "сyrulik" - испорченного "chirurgus"). В XIII в. образованные врачи передали в руки цирульников ланцет, и с этих пор последние стали пользоваться доверием народа в деле кровопускания, лечения вывихов, переломов и ран. Впоследствии цирульники вместе с банщиками и парикмахерами образовали корпорацию так называемых хирургов коротких платьев. Они по большей части вели кочевой образ жизни, разъезжали по ярмаркам, производили прямо на площадях операции. Но так как такого рода лекари, конечно, не могли удовлетворить потребностей времени, то вскоре наряду с ними появляются более образованные врачи, получавшие специальное образование в медицинских школах. Это были так называемые хирурги длинных платьев.

Положение хирургов упрочилось после изобретения пороха, когда большое значение приобрело лечение огнестрельных ран. Но хирурги оказывались беспомощными, когда встречались с послераневыми осложнениями. Они рассматривали их как результат отравления самой раны и лечили ее кипящим маслом. Следует здесь еще раз подчеркнуть, что подобные жестокие методы лечения ран не имели места в России, где применялись мази, пластыри, припарки и перевязки чистой ветошью.

В середине века в Европу проникли сочинения Аристотеля (латинский перевод арабских переложений греческого подлинника). Католическая церковь нашла в его философии могучее средство для эксплуатации народного невежества. Возникла схоластика, представлявшая собой неравный союз веры и знания. Основой учения стало не использование фактов, а ссылка на авторитеты. Под влияние схоластики подпала и медицина, в большей степени терапия, в меньшей - хирургия. Конечно, это сильно мешало прогрессу медицины. В России же схоластика получила значительно меньшее распространение, чем в Западной Европе, что объясняется могучим противодействием, которое она встретила со стороны народной медицины.

Одним из моментов, мешавших дальнейшему прогрессу хирургии, было непонимание врачами сущности нагноения. В течение долгого времени хирурги рассматривали нагноение как нормальное явление при заживлении ран. Они стремились добиться не первичного натяжения, a pus bonum et laudabile.(букв. - "хорошего и желательного нагноения"). Лишь в том случае, если нагноение принимало гнилостный характер, хирурги настораживались. "Хорошее" нагноение их нисколько не тревожило. Только в XIII в. этот взгляд изменился под влиянием итальянской хирургической школы, во главе которой стоял замечательный хирург Гуго Боргоньони. Он утверждал, что для лечения ран необходимо первичное натяжение без нагноения, и предложил особую алкогольную повязку. Таким образом, мы должны считать Боргоньони одним из первых предшественников Джозефа Листера, основателя антисептической хирургии.

Дальнейший прогресс лечения огнестрельных ран связан с именем французского хирурга Амбруаза Парэ, жившего в XVI в. Он поставил себе целью преобразовать хирургию. Но его главная историческая заслуга заключалась в учении об огнестрельных ранах. До него в хирургии, как мы уже говорили, господствовало мненпе, что огнестрельные раны ядовиты и что после удаления пули и очищения их следует лечить кипящим маслом или каленым железом. Парэ доказал, что огнестрельное ранение не вызывает отравления. Он ограничивался простой повязкой, причем получал не менее хорошие результаты. Правда, к этому выводу он пришел случайно, из-за отсутствия масла в нужный момент. Каково же было его удивление, когда на другой день просто перевязанная больная чувствовала себя гораздо лучше, чем перевязанные по всем правилам тогдашней хирургии (с прижиганием и т.д.).

На дальнейшее развитие хирургии, особенно в Англии, повлияла деятельность Джона Гентера (Hunter, 1728- 1793), сторонника анатомического направления в хирургии и одного из основателей экспериментальной патологии. Джон Гентер все время искал тесного единения физиологии с патологией: он содействовал расцвету патологии анатомической - производил многочисленные опыты на животных. Особенно важна его работа по изучению условий изменения крови и происхождения гноя. В учении Гентера получила теоретическое обснование точка зрения Боргоньони о борьбе с нагноением ран.

Заслуги Гентера состоят не только в том, что он обогатил хирургию новыми экспериментальными данными, но и в том, что он связал эмпирическую до тех пор хирургию с физиологией, разработал вопросы воспаления ран, причем все это в связи с анатомией, пользуясь исключительно помощью естественнонаучного метода и не прибегая ни к какой "жизненной силе" или другим идеалистическим спекуляциям. Влияние Гентера на английских врачей, в том числе и на Листера, было очень велико. После Гентера английские хирурги заняли в обществе высокое положение. "Гентер сделал нас джентльменами", - говорили они.

В те времена всякое хирургическое вмешательство приносило больным неимоверные страдания. Поэтому главное, что требовалось от хирурга тех времен, - быстрота в производстве операций. И даже самый опытный хирург, если он отличался медлительностью, не мог оказать больному необходимой помощи и рисковал потерять его от операционного шока. Кроме того, сами больные предпочитали запускать свои болезни и гибли от них, не решаясь идти в госпиталь. Поэтому первоочередной задачей хирургов было найти обезболивающие средства, которые дали бы возможность спокойно, не спеша, производить любые операции. В конце концов их усилия увенчались успехом, и в начале XIX в. английский хирург Чарльз Джексон, изучив анестезирующее действие ряда химических веществ (закись азота, эфир, хлороформ), применил их на больных, сначала для обезболивания родов, а затем при хирургических операциях. Большой вклад в дело изучения обезболивающих средств внесли также выдающиеся русские врачи А.М. Филомафитский и Н.И. Пирогов.

Но самым большим препятствием для развития хирургии явились послераневые осложнения, борьба с которыми была тем труднее, что врачи в добактериологическое время не знали их причин. Как беспомощна была медицина в то время, можно видеть на примере гибели выдающегося деятеля Отечественной войны 1812 г. генерала Багратиона, раненного в бедро во время Бородинского сражения и скончавшегося от госпитальной гангрены. А хирург наполеоновской армии Доминик Ларрей, чтобы спасти жизнь раненых, был вынужден прибегать к единственному средству - ранней ампутации пораженной конечности. Поэтому наполеоновские солдаты превращались в толпы бродячих безруких и особенно безногих калек.

Гораздо разумнее, чем Ларрей, к вопросам борьбы с заражением подошел его современник химик Гитон-Морво, изобретатель метода окуривания минеральными кислотами. Он считал, что причиной заражения являются какие-то невидимые частицы, вызывающие при попадании в рану ее заражение. Поэтому для борьбы с инфекцией Гитон-Морво предложил окуривание смесью хлора и азотной кислоты. Однако взгляды его оставались непризнанными врачами наполеоновской армии. Последние считали, что инфекция не возникает под влиянием каких-то экзогенных агентов, а является результатом "гниения" тела.

Большой вклад в дело борьбы с заражением ран был сделан знаменитым русским хирургом Н.И. Пироговым (1810-1881). Вдумываясь в причины большой смертности после операций и учитывая распространение в госпиталях рожи, пиэмии и госпитальной гангрены, Пирогов приходил к заключению, что все эти болезни являются заразными и в основе их находятся "миазмы", или "ферменты". Эти миазмы, по его мнению, могут быть перенесены с раны на рану руками хирурга, перевязочным материалом, бельем и т.д. Поэтому Пирогов ввел в практику ряд антисептических средств, как например этиловый спирт, йодная настойка, азотнокислое серебро, хлорная известь и др. Таким образом, мы видим, что Пирогов уже близко подходит к микробиологической теории инфекции.

Чрезвычайную важность имело открытие австрийского врача Игнаца Земмельвейса (1818-1865), пытавшегося доказать, что родильная горячка обязана своим происхождением трупному яду. Хотя это было не совсем правильно, Земмельвейс, исходя из своих убеждений, ввел в своем отделении в Венской больнице основательную обработку рук хлорной известью, и заболеваемость, а также и смертность от родильной горячки в этом отделении стала быстро уменьшаться, тогда как в других отделениях оставалась по-прежнему высокой. Впоследствии Земмельвейс изменил свою теорию и стал придерживаться взгляда, что родильная горячка может быть вызвана всяким животным органическим веществом, безразлично, происходит ли оно от трупа, или от живого организма.

Таково было состояние учения о борьбе с заражением ран в хирургии, когда начиналась деятельность Джозефа Листера.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Джозеф Листер родился 5 апреля 1827 г. в Англии, в Уптоне, в графстве Эссекс. Отец его, Джон Джексон Листер, сначала жил в Лотбери, где занимался виноторговлей, а затем, женившись на школьной учительнице Изабелле Гаррис, купил имение в Уптоне, куда вскоре и переселился. Здесь-то и родился у Листеров четвертый ребенок, будущий знаменитый хирург. Детские годы и первые шаги в науке Джозефа Листера не могут быть в полной мере освещены вне рассмотрения того влияния, которое оказывал на него отец. Несмотря на профессию виноторговца, он был вполне образованным для своего времени человеком, хорошо знал латинский, немецкий и французский языки, а в часы досуга занимался научными изысканиями в области естествознания. (Своими открытиями в оптике, которые привели к изобретению ахроматических линз и усовершенствованию микроскопа, Джексон Листер стяжал себе мировую славу, а вместе с тем и звание члена Лондонского королевского общества).

Будучи самоучкой, он постоянно поддерживал тесные отношения с ученым миром и всегда живо интересовался успехами научной мысли. В 1843 г. он представил Королевскому обществу доклад "О границах видения невооруженным глазом, о телескопе и микроскопе", который предвосхитил впоследствии известную работу Фрауэнгофера. Мощность и ясность мышления этого человека, его склонность к точным математическим вычислениям, его любовь к естественнонаучным занятиям действовали притягательным образом на маленького Джозефа, создали между отцом и сыном ту интимную общность н духовную близость, которая не порывалась до самой смерти отца, последовавшей на 83-м году жизни. Влиянию отца следует также приписать то обстоятельство, что первые работы Листера относились к области микроскопии. Когда мальчик подрос, его отдали в школу. Учение давалось Джозефу легко, и уже здесь он начал обнаруживать явную склонность к естественным наукам, превратившуюся затем в желание посвятить себя медицине. Еще совсем маленьким он высказывал стремление стать хирургом, и это было вполне самостоятельным желанием, ибо никто из родных Листера не был врачом и не внушал ему подобной мысли. Правда, отец Листера поощрял в сыне увлечение естествознанием, но к карьере хирурга вначале относился отрицательно. Причину склонности Листера к хирургии, быть может, можно найти в том, что еще в школе он стал изучать анатомию и физиологию, как это видно из названий его школьных сочинений "Строение тела человека", "О сходстве в строении человека и обезьяны" и т.д. Как бы то ни было, но детская мечта стать хирургом с годами не только не ослабевала, но все усиливалась, и тогда отец Листера не счел себя более вправе препятствовать сыну идти по тому пути, который он сам избрал.   

Джон Джексон Листер и его ахроматический микроскоп

Окончив в 1844 г. среднюю школу, Листер поступил в Лондонский университетский колледж. Следует заметить, что отец и мать Листера были квакерами (христианская секта, возникшая в Англии в XVII в.). А так как Лондонский университетский колледж был единственным учебным заведением в Англии со светским характером обучения, то в него принимали также и сектантов. Первые три года ушли на общеобразовательные предметы, после чего Джозеф приступил к изучению медицины. Особенно сильное влияние оказали на него два преподавателя - Вартом Джонс и Вильям Шарпей. Первый был преподавателем глазных болезней, но наряду с этим много занимался и физиологией. С его работами Листер вскоре ознакомился. Вильям Шарпей одним из первых стал вести самостоятельный курс физиологии; до того времени эта наука являлась лишь придатком анатомии.

Обучение медицине в Англии в эти годы велось таким образом. Уже с первого курса студенты избирали себе специальность и начинали посещать хирургические клиники, во главе которых тогда стояли многие видные хирурги. Листер приступил к изучению хирургии вскоре после открытия анестезирующих средств. Это открытие имело своим последствием то, что хирургические операции стало возможным производить медленнее. Однако шлифовка техники происходила шаг за шагом. В 50-х годах прошлого столетия, когда Листер был еще студентом, хирургия главным образом представляла собой оперативное искусство. И, действительно, посещая хирургическую клинику, Листер не мог не удивляться тонкой технике тамошних хирургов и не находил ничего, что вызывало бы его критику. Но когда из операционной залы госпиталя университетского колледжа он переходил в палаты, где старался проследить за послеоперационным течением болезни, то тут он наблюдал многое такое, что приводило к печальным размышлениям. Было удачей, если больной выздоравливал или если послеоперационное течение обходилось без рожи, сепсиса или госпитальной гангрены. При таких обстоятельствах казалось совершенно непонятным, как хватало мужества у хирургов прибегать к операционному вмешательству в тех случаях, когда это не диктовалось требованиями крайней необходимости. Все это произвело глубокое впечатление на юного студента, и тогда же у него, вероятно, зародилась мысль о необходимости оздоровить обстановку хирургических клиник.

Через девять лет, в 1852 г., Листер получил наконец звание бакалавра медицины Лондонского университета. После этого он еще не имел определенного плана дальнейших действий. Одно время он даже склонялся к терапии, но вскоре вернулся к своей первоначальной идее. По совету Шарпея для пополнения своих знаний он отправился в Эдинбург, в клинику известного хирурга Сайма.

НАЧАЛО ХИРУРГИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Листер начинал свои занятия хирургией в то время, когда многовековый спор между идеализмом и материализмом в медицине закончился победой последнего. Медицина, которая вступила в XIX столетие под знаком витализма, благодаря промышленному перевороту конца XVIII в. и его социальным последствиям постепенно освобождалась от всяких остатков метафизических влияний и пошла по пути научного материализма. Важное значение имело также возникновение медицинской прессы, начало чему было положено в 1832 г. выходом в Англии первого номера журнала "Lancet". В связи со всеми вышеуказанными переменами изменился и характер медицинского образования. Несмотря на консервативность в этом отношении, развитие практической медицины (а следовательно, и теоретических изысканий) в Англии шло интенсивнее, чем в других странах.

В Англии обычно молодые люди, желающие стать врачами, работали год у какого-либо частно практикующего врача и у него получали первые сведения по уходу и лечению больных. Лишь после этого они поступали в специальную медицинскую школу. Медицина в Англии мало занималась рассмотрением общебиологических проблем, а направляла все свои усилия исключительно на разрешение практических вопросов. Именно в Англии впервые была применена анестезия и положено начало антисептике.

Однако в начале XIX в. состояние медицины было далеко еще не блестящим. Лишь после философских работ Фейербаха и др., когда на смену идеализму пришло материалистическое мышление, удалось сдвинуть с мертвой точки и медицину. На взрыхленном философами поле возникли крупнейшие открытия в естествознании XIX в. Из них прежде всего мы должны упомянуть законы превращения материи и энергии, связанные с именами Роберта Майера и Германа Гельмгольца. Далее, очень важным событием в науке того времени стала клеточная теория и, наконец, столь же огромное значение имело создание Дарвином эволюционной теории.

Настоящей революцией в медицине явилось появление в 1864 г. знаменитой книги Клода Бернара "Introduction a la medecine experimental" (Paris). И хотя взгляды автора не разделялись представителями консервативного течения в медицине, тем не менее многие поняли и оценили важное значение этого труда. Так, Луи Пастер отмечал: "Не писали ничего более яркого, более полного, более глубокого об истинных принципах этого столь трудного искусства экспериментировать. Эту книгу мало знают, ибо она стоит на высоте, до которой теперь немногие способны подняться. Влияние, которое она будет иметь на медицину, на ее прогресс, даже на ее язык, неизмеримо". В Германии первое место в ряду бойцов против натурфилософии заняли ботаник Шлейден в своей книге "Ботаника как индуктивное знание" и химик Либих в своих "Письмах о химии".

Таким образом, в середине XIX в. был положен конец умозрительному философствованию в науке, хотя борьба материализма с идеализмом среди медиков продолжается и по наши дни. Тогда-то и выступил Рудольф Вирхов (1821 -1902), который положил начало тому направлению в медицине, когда факты стали считаться основополагающими для подтверждения или опровержения теорий. Вирхову пришла в голову мысль применить клеточную теорию не только к здоровому организму, но и к больному и тем в корне реформировать патологию, доказав, что больной человек подчинен тем же вечным законам природы, как и весь остальной органический мир. И хотя Вирхов в своей теории допустил ряд ошибок, приведших впоследствии к локалистическому направлению в медицине, задача окончательного приобщения медицины к естествознанию была завершена именно им. Большое значение в развитии медицины сыграла также теория нервизма, разработанная русскими учеными С.П. Боткиным и И.М. Сеченовым.

Чувствуя себя после продолжительного учения все же еще недостаточно подготовленным для практической деятельности, Листер охотно последовал совету Шарпея провести некоторое время в Эдинбурге. Прибыв в Эдинбург из Лондона, Листер сначала несколько пренебрежительно отнесся к тамошней провинциальной школе хирургов. Однако при ближайшем знакомстве с Саймом, главой эдинбургской школы, мнение это у него в корне изменилось. Не говоря уже о личности самого Сайма, который, считался одним из опытнейших и искуснейших хирургов Англии того времени, самая постановка дела в Эдинбурге была несомненно выше, чем в Лондоне. И если в Лондонском университетском колледже было только 60 хирургических коек, то в Эдинбургском госпитале их число равнялось 200. Воодушевлял молодых хирургов сам Сайм, которому тогда было 54 года. Молодежь попадала под обаяние личности выдающегося хирурга, а его метод преподавания был доходчивым и запоминающимся. Особенностью Эдинбургской школы было то, что наряду с официальным университетским курсом некоторыми преподавателями велись также необязательные курсы (признававшиеся университетом). Благодаря этому Сайм мог основать свой собственный госпиталь со своей школой.

Листера Сайм сразу встретил очень радушно, и вскоре между ними завязалась весьма тесная дружба, оказавшая глубокое влияние на всю дальнейшую жизнь Листера. Уже через месяц своего пребывания в Эдинбурге Листер стал постоянным помощником Сайма во время операций. В конце того же года освободилось место штатного ассистента, и Сайм предложил Листеру занять его. После этого Листер уже самостоятельно производил все несложные операции, и у него к тому времени было 12 помощников, которые относились к нему с большим уважением. Нередко Листер демонстрировал ряд операций перед студентами.

Между тем началась Крымская кампаний, и многие видные английские врачи отправились на театр военных действий. В числе их был и некий доктор Мекензи, в котором видели будущего преемника Сайма. Мекензи стал в Крыму жертвой холеры, и тогда друзья посоветовали Листеру занять его место. После некоторых колебаний Листер решился и 7 ноября 1855 г. стал читать курс лекций по основам хирургии. Первые его лекции сразу произвели большое впечатление на слушателей. Джон Бетт Тук, один нз первых его учеников, говорил: "Он производил на нас громаднейшее впечатление как у постели больного, так и с кафедры. Он учил нас более патологии, чем хирургии. Общее впечатление было таково, что он - большой мыслитель".

К этому времени в жизни Листера произошло большое событие. В апреле 1856 г. он женился на дочери Сайма, Агнессе. Вскоре после брака молодая пара поехала путешествовать по Европе, причем Листер не преминул посетить важнейшие медицинские школы на континенте. Так, он побывал в Милане, где осмотрел громадный госпиталь на 3000 коек. После ряда итальянских городов Листер направился в Вену, где побывал в замечательном музее патологоанатома Рокитанского. Затем он направился в Берлин, где посетил клинику известного офтальмолога Грефе. Ознакомившись еще с рядом германских университетов, Листер через Париж вернулся в Англию. Ему было тогда только 29 лет, но он имел уже ряд научных трудов, составил себе имя и благодаря посещению европейских клиник имел возможность практически оценить все виденное.

Вернувшись в Эдинбург, Листер возобновил чтение своих лекций. Число его слушателей мало-помалу стало все более возрастать, а вскоре Сайм совершенно передал Листеру своих больных, а сам присутствовал только в особо трудных случаях. Несмотря на перегруженность Листера всякого рода занятиями, он не упускал ни одной минуты, чтобы уделить время научным изысканиям. Его научная деятельность совершенно по-новому осветила основы хирургической патологии, - вот почему лекции Листера, тогда в сущности еще неизвестного и мало опытного хирурга, привлекали стольких слушателей. Листер ввел два раза в неделю особые операционные дни, во время которых студенты под его руководством самостоятвльно производили операции. К этому времени ими ученого сделалось уже известным и за пределами Англии.

Между тем в Глазго освободилась кафедра хирургии, и один из тамошних профессоров обратился к Сайму с просьбой рекомендовать наиболее достойного кандидата. Хотя Сайму было очень жаль расставаться со своим помощником, он предложил Листера, который в 1860 г. и был утвержден профессором хирургии в Глазго.

С этого времени началась новая эпоха в жизни Листера. Именно в Глазго он сделал те открытия, которые создали ему славу еще при жизни. До сих пор из-за присутствия в Эдинбурге Сайма Листер оставался как бы в тени. Теперь же для него пришла пора перейти от роли ассистирующего хирурга к роли главы хирургической школы. Обладая большим опытом, Листер стал действовать более самостоятельно, с полным сознанием своей ответственности. Это чувство усиливалось еще и потому, что в Глазго свирепствовали всякого рода раневые инфекции, борьбе с которыми посвятил всю свою жизнь Джозеф Листер. Возведение Листера в сан профессора произошло 9 марта 1860 г. Это сопровождалось особой церемонией: Листер должен был перед собранием профессоров прочитать на латинском языке доклад "О хирургическом образовании" и подписать обязательство, что он не будет предпринимать ничего во вред шотландской церкви.

Вступительная лекция Листера состоялась на открытии осеннего семестра. Перед этим Листер произвел в этой аудитории гигиеническую уборку. На первую лекцию пришло множество студентов, которые в знак признательности за заботу в противовес обычаю сняли фуражки. В своей лекции Листер говорил о важности для хирургов знания анатомии и физиологии.

Число слушателей Листера к концу года достигло 182, цифры очень большой в те времена не только для Англии, но и для Германии и других стран Европы. Популярность его среди студентов возрастала все больше, и это принесло ему немалую пользу. Дело в том, что в Глазго Листер получил кафедру систематической хирургии, но не имел в своем распоряжении никакого госпиталя. Через год, когда освободилось место хирурга в госпитале, Листер пожелал занять его, чтобы придать своему преподаванию клинический характер. Вот тут ему и помогли его слушатели (161 человек), подавшие следующее заявление:

"Мы, нижеподписавшиеся, студенты хирургии в Глазговском университете перед окончанием первого семестра Вашей профессуры, не можем удержаться от того, чтобы не выразить вам нашего восхищения перед прочитанными нам Вашими лекциями и своего рода убеждения в Вашей необыкновенной способности как преподавателя хирургии. Вместе с этим мы в интересах развития нашей специальности и самого института позволяем себе высказать уверенность, что при предстоящем замещении вакансии хирурга в королевском госпитале Ваши стремления увенчаются успехом, как того заслуживает Ваше искусство и Ваше положение".

И действительно, в августе 1861 г. Листер был назначен хирургом в госпиталь. С этих пор в полной мере развернулась научная деятельность Листера, приведшая его в конце концов к открытию антисептического лечения ран.

Первые научные труды

Направление научной деятельности Листера определяется теми двумя моментами, о которых мы говорили выше. Это, во-первых, влияние его отца, разносторонне образованного естествоиспытателя, прославившегося своими работами в области оптики, и, во-вторых, влияние Сайма, одного из искуснейших хирургов своего времени. Однако в первом периоде научной деятельности Джозефа Листера влияние отца превалировало над влиянием Сайма, и поэтому труды Листера этого времени относились к области микроскопии. Лишь впоследствии в его работах произошел поворот к хирургии, который привел к изобретению антисептики.

Первая работа Листера появилась в 1852 г. и касалась строения радужной оболочки глаза. Незадолго перед тем немецкий ученый Келликер опубликовал свое исследование, в котором доказывал, что оболочка глаза состоит из непроизвольных мышечных волокон. Эта точка зрения оспаривалась многими учеными. Листер взялся за ее проверку и доказал правильность взглядов Келликера, причем обнаружил в радужной оболочке присутствие двоякого рода мышц: расширяющих и сужающих зрачок. Естественно, что Келликер был очень обрадован поддержкой, которую получил со стороны молодого английского хирурга, в особенности если учесть те суровые возражения, которые высказывал по поводу взглядов Келликера известный микроскопист Бауман. В результате между Листером и Келликером возникла большая дружба, продолжавшаяся всю жизнь. Уже в 1897 г., незадолго до смерти, Келликер послал Листеру трогательное письмо, в котором писал: "Хотя мне сейчас 80 лет, но никакой возраст не в состоянии погасить воспоминания о тех счастливых днях, которые я провел в Шотландии в Вашем обществе".

Вторая работа Листера относится к 1853 г. и касается вопроса о строении непроизвольных мышц кожи. Взяв объектом изучения кожу человека, Листер ясно обнаружил отношение маленьких непроизвольных мышц к коже, с одной стороны, и к волосам - с другой. Интересно, что оба микроскопических исследования были предприняты в то время, когда современная техника срезов, уплотнения и окраски тканей еще не была известна. Сам Листер пользовался собственной техникой, которая состояла в том, что кусок кожи крепко зажимали между двумя еловыми дощечками, а затем острой бритвой срезали тонкие пластинки одновременно от дерева и от кожи. Впоследствии эти срезы подвергались воздействию уксусной кислоты.

Третья работа Листера появилась в том же году и была основана не только на методе микроскопии, но и носила практический "характер. В ней речь шла о токе лимфы в брыжейке лягушки. Это исследование преследовало двоякую цель: во-первых, обнаружить, как происходит ток хилуса, и, во-вторых, выяснить, в состоянии ли лимфатические сосуды поглощать маленькие твердые частицы. Для этой цели Листер пропитывал хлеб и молоко краской индиго и затем кормил подопытных животных. Затем он вынимал брыжейку из брюшной полости и рассматривал ее под микроскопом. Оказалось, что лимфатические сосуды не обладают способностью ритмически сокращаться и не в состоянии воспринимать никаких твердых частиц, в том числе и индиго.

Следующая работа Листера "О точном строении непроизвольных мышечных волокон" относилась к 1856 г. В ней Листер сообщает, что как в артериях кишечника лягушки, так и в кишечнике свиньи мышечная ткань состоит из гладких вытянутых клеток с цилиндрическим ядром посредине, причем они способны сокращаться и расслабляться.

Эти ранние работы Листера, каким ни кажется далеким их содержание от последующей его деятельности, все же являются этапами на пути к основному исследованию по антисептике.

Через год после вышеуказанной работы появился один из крупных трудов первого периода деятельности Листера "О ранних стадиях воспаления", который является в какой-то степени переходом от чисто микроскопических и экспериментальных работ к области хирургической патологии. Основу этого исследования Листера составили, с одной стороны, его первые работы о строении непроизвольных мышц, а с другой - изучение отделов нервной системы, регулирующих сокращение артерий. Листер исходил из того, что исследование выраженных форм воспаления не может дать ясного представления о сущности этого процесса. Только изучение ранних стадий воспаления может привести к успеху. Поэтому Листер с 1855 г. начал свои первые опыты, взяв в качестве объекта лягушку. Рассматривая под микроскопом ее артерии и капилляры, Листер стал впрыскивать в ткань все более и более горячую воду, начав с 44° и доведя до 100°С. Вслед за быстрым сокращением артерий и замедлением кровяного тока следовало расширение артерий и ускорение тока крови, тем более сильное, чем более горячая вода вводилась в ткани лягушки.

В итоге 18 июня 1857 г. Листер представил Лондонскому королевскому обществу свой доклад "О ранних стадиях воспаления", который сразу обратил на себя внимание ученых. Этот доклад состоял из пяти частей: в первой говорилось о склеивании красных кровяных телец вне организма; во второй - об устройстве кровяных сосудов; третья часть касалась влияния внешних раздражений на ток крови, четвертая - на ткани организма; в последней, пятой, части Листер пытался в выводах своей экспериментальной работы затронуть и вопросы человеческой патологии. Однако следует помнить, что, несмотря на всю ценность подобного исследования, оно было создано в духе добактериологических воззрений. В то время еще совершенно не была известна роль микроорганизмов как возбудителей воспаления.

Листер также не смог наблюдать миграцию лейкоцитов, которая была открыта Конгеймом впоследствии, в 1867 г., ибо изучал только ранние стадии воспаления, когда миграция лейкоцитов еще не имеет места.

Изучение ранних стадий воспаления привело Листера к другой дилемме - к вопросу о причинах свертывания крови. Почти пять лет, с 1858 по 1863 г., посвятил он исследованию этого явления. Хотя ему и не удалось разъяснить причин свертывания крови, тем не менее Листер сделал много ценных наблюдений над самим механизмом этого процесса. Важным моментом была констатация того факта, что, пока стенки сосудов здоровы, они мешают свертыванию крови, причем это свойство присуще не только сосудам, но и всякой живой ткани. Когда же живые ткани заболевают, например подвергаются воспалению, они уже теряют способность препятствовать свертыванию крови.

В своем докладе Листер указывал, что как только кровь выходит из живого организма, она переходит из жидкого состояния в твердое. Это происходит оттого, что в крови образуется твердое вещество, которое из-за волокнистого строения называется фибрином. Последний образует сильно разветвленную сеточку вокруг кровяных шариков и служит причиной твердости кровяного сгустка. Но, спрашивает Листер, что является причиной образования фибрина? По мнению Листера, тут возможны два объяснения: механическое и химическое. Первое, которого придерживался известный английский хирург Джон Гентер, объясняло свертывание крови подобно тому, как трактовалось сокращение мышц, а химическая теория - растворением в крови очень малых количеств аммиака, который удерживает фибрин в растворе. Сам Листер считал химическую теорию ошибочной и склонялся к механической. Существовали еще виталистические теории свертывания, объяснявшие это явление действием так называемой жизненной силы.

Листер так и не смог решить вопроса о свертывании крови. В своей работе о самопроизвольной гангрене он писал: "Сущность влияния живых сосудов, препятствующих свертыванию крови, является тайной, которая... никогда открыта не будет". Однако Листер был неправ: оиохимия с ее учением о белках и энзимах вторглась в медицину, и был разрешен вопрос о причинах свертывания крови.

В 1861 г. профессор Прилоти Хольмс приступил в Лондоне к изданию медицинской энциклопедии под названием "Система хирургии". В этом многотомном труде приняли участие некоторые столичные хирурги, из провинциальных был приглашен один Листер. Он написал для этого издания две статьи: "Об ампутациях" и "Об анестезирующих средствах".

В статье об ампутациях Листер впервые трактует вопросы практической хирургии с точки зрения своих воззрений на воспаление и свертывание крови. В этой статье он также описывает новый способ ампутаций бедра с образованием (в области коленного сустава) кожного лоскута, здесь же упоминает о введенном им при ампутации в тазобедренном суставе способе прижатия брюшной аорты; кроме того, советует производить операцию возможно бескровно, для чего несколько минут следует держать ногу в поднятом положении и лишь после этого уже приступать к сжатию брюшной аорты. Таким образом, Листер является как бы предшественником Эсмарха. Наконец, Листер горячо рекомендовал введенный Марионом Симсом шов из серебряной проволоки и даже изобрел для этой цели специальную иглу. По его мнению, проволочный шов лучше стягивает ткани, оставляет между ними меньше промежутков и потому реже вызывает нагноение. Лечить же ампутационные культи Листер советует так же, как и другие раны, причем особенно рекомендует введенную Саймом сухую повязку.

Другая статья, написанная Листером для "Системы хирургии", касалась вопроса об анестезирующих средствах. В ней автор выступал защитником хлороформа и "открытого метода" против эфира, которым пользовались американские врачи. "Открытый метод" заключался в том, что анестезирующее вещество наливали на платок, который затем клали на лицо больного. При "закрытом методе", напротив, смесь анестезирующего вещества с воздухом вводилась в дыхательные пути больного с помощью особого прибора. Описывая влияние хлороформа на организм человека, Листер говорит, что прежде всего поражается дыхание, а затем уже сердце; он считает излишним наблюдать за пульсом.

Ценным в этой статье Листера является указание на необходимость глубокого наркоза, чтобы избежать шока и его последствий. Листер первый обратил внимание на важность хрипения в горле как угрожающего симптома и на возможность предотвращения его путем вытягивания языка.

К этому периоду жизни Листера относится еще одно техническое усовершенствование, о котором нельзя не упомянуть, а именно разработка техники вылущивания лучезапястного сустава при туберкулезе. До тех пор эта операция считалась опасной и редко кому удавалась, и поэтому хирурги, к своему стыду, предпочитали ампутацию кисти.

В противовес большинству своих современников Листер не был узким специалистом и ремесленником своего дела. Главное содержание работ Листера составляет не столько оперативная хирургия, сколько хирургическая патология. В этом отношении он несомненно шел по пути своего предшественника, известного английского хирурга-патолога Джона Гентера. И как последний был не только хирургом, но и физиологом, патологоанатомом и т.д., так и Листер в своих работах занимался кроме хирургических также микроскопическими, физиологическими, бактериологическими и другими изысканиями. И поэтому преемственную связь между Гентером и Листером проследить вовсе не так уж трудно.

Какими ни кажутся далекими исследования Листера первого периода его научной деятельности от его основной работы о воспалении, он никогда не покидал этой темы и, таким образом, незаметно подошел к вопросу о нагноении, которым занялся в 1865 г. и который вскоре привел его к открытию антисептики.

МЕТОДЫ ЛЕЧЕНИЯ РАН В СЕРЕДИНЕ XIX в.

Если сравнивать состояние хирургии середины XIX в. с нашими днями, то поражает незначительное число операций в госпиталях и больницах, производившихся в то время, когда Листер вступил на стезю хирурга. Для примера можно привести госпиталь в Глазго, где при 400 хирургических койках в 1865 г. за год было произведено всего 310, а в 1913 г. - 7093 операции.

Это не следует объяснять тем, что пятьдесят лет назад операционная техника была несовершенна. В то время, когда анестезирующие средства только еще входили в практику хирурга, от него требовалось больше быстроты и искусства в производстве операций, чем сейчас, когда хирург может спокойно производить операцию любой сложности и любой продолжительности, пока больной находится под воздействием наркоза.

Нельзя также объяснить небольшое число операций в середине прошлого века отсутствием научно разработанной хирургической теории. Ведь середина XIX в. была золотым веком материалистического естествознания, которое праздновало свои победы во всех областях науки, проникло и в медицину, переведя вместе с этим хирургию с эмпирического пути на путь научного эксперимента.

Чем же в таком случае объясняется небольшое число операций в госпиталях середины IX в.? Летальность после операций доходила до 30%, тогда как в настоящее время она у опытного хирурга составляет только 1% и редко превышает 5%. Кроме того, следует учесть, что в то время не все полости человеческого тела были доступны хирургам и значительное число больных, нуждавшихся в хирургической помощи, попадало к терапевтам.

Хирург вообще не был уверен, что самая простая и прекрасно выполненная операция не приведет к опасным для жизни последствиям. Как выразился известный немецкий хирург Фолькман: "Хирург становится подобным земледельцу, который, засевая свое поле, ожидает, что принесет ему жатва. Он как жнец полностью сознает свою беспомощность против стихийных сил природы, дождя, бури и града, которые обрушатся на него". Точно так же и в госпиталях, казалось, на больных влияют какие-то стихийные силы; причем в одних госпиталях это "влияние" было интенсивнее, чем в других, а в частной практике вообще сказывалось меньше, чем в больницах. Не понимая причин, администрация была вынуждена, как например в Глазго, просто закрывать некоторые операционные залы из-за большой летальности. А в Нюрнберге власти совершенно разрушили больницу и построили вместо нее новую. Такое печальное положение хирургии удручающим образом действовало на молодого Листера, и у него даже явилась мысль переменить свою специальность, как он писал об этом своему отцу.

В наши дни каждый знает, что очень многие, быть может, даже большая часть болезней человека вызывается мельчайшими живыми существами - микробами. Но в середине XIX в. это было недостаточно ясно. На микробов смотрели не столько как на врагов, сколько как на микроскопические курьезы и находки. Все же некоторое число болезней обозначалось именем "септических". Из них четыре, которые встречались чаще всего после операций, называли "госпитальными". Сюда относились рожа, пиэмия, септицемия и госпитальная гангрена. Однако кроме этих четырех главных госпитальных болезней хирургов удручали и некоторые другие, как например столбняк.

При непонимании сущности этих болезней трудно было с ними бороться, а между тем обстановка в больницах того времени была такова, что легко способствовала переносу болезни с одного больного на другого. Хирурги блуждали в темноте и рассматривали "госпитальные болезни как неотвратимое зло". Тем не менее они все же убеждались, что грязь и переполненные палаты, в особенности больными с гноящимися ранами, играют немалую роль в распространении госпитальных болезней. Поэтому был сделай вывод о необходимости защищать воздух от загрязнения. Этому соответствовало требование отводить для каждой кровати большое пространство. Госпитальные хирурги стремились более или менее строго проводить чистоту. Однако понятие о чистоте в то время было крайне примитивным. Один или в лучшем случае два кувшина и таз, а также несколько полотенец и мыло считались достаточными для гигиенической обработки рук врачебного персонала. Водой и мылом очищались и инструменты.

Разумеется, все эти мероприятия были примитивны, но еще большее удивление вызывает одежда медицинского персонала. Если сестры милосердия, под влиянием известной участницы Крымской кампании Флоренс Найтингаль, одевались чисто, то хирург и его ассистенты не уделяли никакого внимания своему внешнему виду. Когда хирург приступал к исполнению своих обязанностей, он специально выбирал какой-либо старый сюртук, к обшлагу которого привязывался курок обыкновенной веревки, предназначенный для перевязки артерий. Это облачение использовалось им в течение шести месяцев или года. А для главного хирурга эта одежда служила неограниченное время, пока постепенно не покрывалась грязной коркой, чем очень гордился ее носитель.

Кроме того, больные госпитальными болезнями лежали совсем рядом со здоровыми в этом отношении пациентами, а сестры милосердия и фельдшера переходили от одних к другим. Следует еще указать, что хирурги занимались вскрытием трупов, причем после этого не производили основательной очистки своих рук и одежды.

Госпиталь в Глазго принадлежал в 1849 г. к числу самых "нездоровых" во всем королевстве. Окна его выходили на кладбище, где были очень неглубоко похоронены холерные больные. Нет ничего удивительного в том, что при такой гигиенической обстановке летальность в госпиталях доходила до 60%, и хирург считал себя вполне удовлетворенным, если удавалось снизить ее до 25%. А в военных госпиталях смертность после ампутаций достигала 75-90%. Так как госпитальные болезни появлялись так же таинственно, как холера или чума, то их возникновение зачастую объясняли как нечто сверхъестественное.

Большинство врачей склонялось к мысли, что причина этих болезней - испорченный воздух, чему способствует либо кислород, либо углекислота. Но каким образом происходит этот процесс, не представляли себе, и лишь немногие считали, что углекислота является питательной почвой для миазмов.

Джемс Симпсон, один из современников Листера, создавший несколько трудов о госпитальных болезнях, писал по этому поводу: "Человек, который ложится на операционный стол в наших хирургических госпиталях, подвергается большей опасности смерти, чем английский солдат на полях Ватерлоо". "Но почему так опасны госпитальные болезни для больного?", - спрашивает он. И тут же дает единственно правильный ответ: "Нет сомнения, что больной в хирургическом отделении подвергается опасности со стороны вызывающих болезни заразительных веществ, которые выделяются со стороны его соседа по палате". В связи с этим Симпсон рекомендовал перейти от коридорной системы построения больниц к павильонной. Но большинство врачей того времени не признавали взглядов Симпсона на возникновение госпитальных болезней.

Таким образом, в середине прошлого века область хирургии была значительно уже, чем сейчас, и прогресс ее задерживался существованием госпитальных болезней, причин которых не знали, а поэтому не могли найти правильных мер борьбы с ними. Каковы же были методы лечения ран в описываемое нами время? Они вытекали из воззрений, по которым природа сама восстанавливает новую ткань после раны, но для этого ей надо помочь, употребляя так называемые тканеобразующие вещества. Хотя эти вещества трудно отнести, собственно говоря, к лекарствам, им бесконечно верили. В середине XIX в. убежденность, что природа способна сама устранять осложнения ран, оставалась в силе. Подтверждение этому хирурги видели в разнице течения открытых и закрытых переломов, из которых первые протекали значительно хуже. Далее, было обращено внимание на пневмоторакс и хирургическую эмфизему, которые как будто подтверждали тот факт, что наличие открытой раны способствует проникновению в организм "чего-то", что мешает действию естественных сил природы. В конце концов хирурги пришли к выводу, что это "что-то" - воздух. Яркое подтверждение этому хирурги видели в заживлении ран под струпом, т.е. при исключении влияния наружного воздуха. Иными словами, по их мнению, струп действовал так же, как и неповрежденная кожа.

Исходя из этих убеждений, хирурги применяли два метода лечения. Первый метод состоял в сближении обоих краев раны, причем повязка не применялась. Все это способствовало появлению струпа, образование которого пытались ускорить при помощи распыления определенных порошков или прижигающих веществ, для чего на рану клали кусок корпии, смоченной бензойной настойкой. Этой настойке приписывали сильное лечебное действие. Второй метод лечения, так называемая открытая терапия ран, заключался в том, что края раны не сближались, а оставлялись большей частью открытыми и только покрывались беспрерывно менявшейся подушечкой. Для защиты от пыли и мух применяли кусок марли, накладываемый в некотором отдалении от поверхности раны. Этот метод имел перед первым то преимущество, что способствовал стоку раневого отделяемого.

Приверженцы открытого метода не разделяли общего мнения о вредности воздуха для ран. Приверженцы закрытого метода стремились герметизировать рану, не давая доступа воздуху, для чего применяли коллодий или липкий пластырь. Недостатком метода было то, что он мешал стоку раневого отделяемого, в результате чего начиналось разложение; и такие раны заживали не путем первичного, а путем вторичного натяжения. Такого метода лечения ран придерживался, например, Сайм, учитель Листера. Совершенно неправильно называли повязку Сайма сухой. В действительности она быстро превращалась во влажную. Роберт Листон, один из видных английских хирургов того времени, ввел свой метод, который состоял в том, что края раны оставляли зиять, но перед наложением шва, а равно и после него накладывали на рану смоченный водой кусок марли. Это была так называемая влажная повязка. Для того чтобы избежать воспаления, применяли так называемый "антифлогистический режим", ибо считали, что при неправильном питании вещества, которые шли на образование тканей, они используются организмом для образования гноя. Концы повязок обычно оставляли свободно висящими. Инородные тела удалялись из раны с помощью мягкого полотна или губки. Когда загрязнение прекращалось или начиналось нагноение, удаляли швы, а на рану накладывали припарку из льняного семени или другие кашицеобразные припарки. Из всех видов влажного лечения самым влажным, но зато и самым чистым были орошения водой. Хорошему стоку раневого отделяемого способствовали дренажные трубки из разного материала.

Для закрытия кровеносных сосудов накладывались швы и лигатура. Для остановки кровотечений кроме перевязки сосуда применяли холод, тепло, давление и др. Если нужно было произвести большую операцию, то для захвата артерий употребляли щипцы в количестве 5-6 штук. Для хирургических швов применялся шелк или шпагат, причем один из концов шва коротко подстригался. После окончания операции длинные концы швов в количестве 10-20 из глубоких слоев раны оставляли свободно висеть. Через некоторое время вследствие образования язвы отторгался конечный кусок кровеносного сосуда.

Следует заметить, что в то время уже было известно слово "антисептический", которое проникло в медицину с середины XVIII в. Этим понятием обозначали все, что в какой-то степени препятствует гниению. О гниении знали еще первобытные люди, а также древние жители Египта, которые применяли бальзамирование трупов.

Среди антисептических средств, имевших хождение в середине XIX в., прежде всего нужно упомянуть бензойную смолу, которая входила в состав часто применявшегося "бальзама фриара". Широко употребляли также и алкоголь, не столько в Англии, сколько на материке. Напротив, в Англии антисептическим средством служил глицерин, но с 1860 г. его применение прекратилось. Широко был распространен хлор и его соединения как сильнодействующие антисептические средства, в меньшей мере - иод, в виде настойки.

Во Франции с 1815 г. обратили внимание па антисептические и дезинфицирующие свойства продуктов каменноугольной смолы, главным образом карболовой кислоты. Тогда французская Академия наук предприняла подробное исследование дезинфицирующих свойств карболовой кислоты. Работу по испытанию ее свойств выполнил Жюль Лемер, аптекарь одной парижской больницы, поставивший ряд опытов. Придерживаясь зародышевой теории брожения и гниения, он предложил в 1865 г. карболовую кислоту для дезинфекции, для сохранения пищевых продуктов, а также против различных болезней в медицинских учреждениях. Он стал твердо отстаивать точку зрения, что настоящей причиной заразных болезней и нагноений являются микробы. Но в Англии работы Лемера вначале были неизвестны, не знал о них и Листер. И какие бы антисептические средства ни употребляли хирурги того времени, главное внимание они обращали на соединение краев раны, применение равномерного давления и возможно более длительного ее покоя.

ВВЕДЕНИЕ АНТИСЕПТИКИ И БОРЬБА ВОКРУГ НОВОГО ПРИНЦИПА В ХИРУРГИИ

В начале своей хирургической деятельности Листер придерживался тех же методов лечения ран, которые применяли все современные ему врачи. Но с 60-х годов в воззрениях Листера произошел перелом и он вплотную подошел к изучению проблем брожения и гниения. Друг Листера, профессор химии Андерсон, обратил его внимание на классические работы Луи Пастера по брожению, гниению и самопроизвольному зарождению. И хотя работы Пастера были широко известны в Англии, ученые полагали, что эти труды могут интересовать только химиков, а мысль о том, что они очень важны и для медиков, никому и в голову не приходила. Не обратил на них внимания и Листер. Однако его исследования над воспалением вскоре натолкнули его на мысль о важности работ Пастера для вопроса о нагноении и заражении ран. Луи Пастер (1822-1895), известный французский ученый, начал свою деятельность в области химической кристаллографии. Здесь он обнаружил один факт, определивший его дальнейшую деятельность, а именно, что между микроскопическим организмом (плесенью) и средой, в которой он развивается, существует определенное взаимодействие. Это привело Пастера к изучению явлений брожения. В частности, он занялся вопросом брожения молочного сахара. Эти работы Пастера обратили на себя внимание Листера. В 1858 г. Пастер выступил с докладом, в котором отстаивал биологическую теорию бродильных процессов. Несмотря на возражения выдающегося немецкого химика Юстуса Либиха, теория Пастера, наконец, восторжествовала. Но если все случаи брожения сводятся к развитию микроскопических организмов, то откуда берутся эти последние? Объяснить это можно было либо тем, что способные к брожению жидкости сами собой начинают бродить, либо тем, что зародыши бродильных организмов распространены в огромном количестве и, попадая в соответственные жидкости, вызывают их брожение. Путем ряда опытов Пастер убедился в правильности последнего предположения, что логически привело его к разрешению вопроса, давно интересовавшего ученых, а именно, возможно ли в природе самопроизвольное зарождение живых существ. Своими опытами Пастер доказал, что самозарождение невозможно в мире микроорганизмов, как оно невозможно и у высших существ.

В результате всех этих работ Пастер пришел к выводу, что если нет самопроизвольного зарождения, то, вероятно, нет и самопроизвольного заражения. Если известными мерами против микроорганизмов можно предупредить нежелательные для нас брожения, то нельзя ли таким же образом предупредить болезни человека и животных. Исходя из этих положений, Пастер вскоре избавил шелководство Франции от угрозы уничтожения из-за ужасной болезни шелковичных червей - пебрины. После этого Пастер занялся изучением болезней птиц и обратил внимание на куриную холеру. При изучении этой болезни Пастер встретился с фактом, который помог ему в его дальнейшей работе. Возбудитель куриной холеры хорошо развивался на бульоне, если его ежедневно пересевали. Но вот однажды, после каникулярного перерыва, Пастер, не имея под руками свежей культуры, попытался привить курам культуру куриной холеры, простоявшую некоторое время в пробирке, но заражения не произошло. Мало того, через некоторое время Пастер повторил опыты и заразил свежей культурой нескольких кур, среди которых были и перенесшие раньше неудачную прививку. Оказалось, что куры, которым прививка делалась впервые, заболели и погибли, тогда как куры, оставшиеся от предыдущего опыта, выжили и почти не болели. Таким образом, была доказана возможность превращения смертельного яда в противоядие. Ободренный успехом, Пастер перешел к опытам над сибирской язвой, и здесь вскоре ему удалось найти вакцину против этого заболевания. А еще несколько позже Пастер нашел возможность борьбы со смертельной болезнью человека - бешенством.

К этому времени у Листера уже сложилось определенное убеждение, что гниение вызывает заражение ран и не может быть заражения ран без нагноения. Далее, Листер считал, что гниение каким-то неясным путем возникает через посредство воздуха, но в этом повинен не сам воздух, т.е. не составляющие его газы. Такая неопределенная точка зрения не удовлетворяла самого Листера, ибо он понимал, что пока не будут выяснены таинственные отношения между гниением и воздухом, никогда не удастся уничтожить госпитальные болезни. К этому времени появились ученые, которые находили мелкие организмы при брожении и гниении, но дальнейшему решению вопроса мешал авторитет Юстуса Либиха, который выступил со статьей "Причины и явления при гниении и брожении". В ней он высказал мнение, что гниение - это род горения одной или многих составных частей органических веществ за счет своего собственного или заключенного в окружающей жидкости кислорода. Так как Либих был ученым с мировым именем, его высказывания действовали как прорицания оракула.

Из всех работ Пастера наибольшее влияние оказали на Листера те, в которых доказывалось, что брожение и гниение вызывается живыми существами, находящимися в воздушной пыли, и эта пыль может быть уничтожена при нагревании или фильтрации через вату или же задержана в изогнутых и вытянутых трубках бутылей. Не менее важным для Листера было указание Пастера на то, что жидкости человеческого тела, кровь и моча, свободны от микроорганизмов, и если эти жидкости тщательно сохранять в стерилизованных сосудах, то они неопределенно долгое время не подвергаются гниению. Таким образом, к 1865 г. Листер был уже в сущности вполне подготовлен к открытию антисептики.

Жизненно важным вопросом как для больного, так и для хирурга был вопрос о нагноении, ибо оно нередко переходило в госпитальную гангрену. Теперь, когда стало ясно, что в основе нагноения лежит разложение тканей, оставалось только выяснить, в чем причина этого разложения. Понятно поэтому, что открытие Пастером роли микроорганизмов в процессах брожения и гниения явилось для Листера настоящим откровением. Листер решил, что те же средства, которые останавливают брожение и гниение, должны так же влиять на возникновение госпитальных болезней. Однако практическое применение этих средств, пока в науке господствовал взгляд, что истинной причиной разложения является кислород, исключалось. Когда же Пастер опроверг убеждение Либиха, что кислород является причиной нагноения, и доказал, что истинная причина - мельчайшие живые существа, находящиеся в воздухе, открылись широкие возможности для антисептики. Однако самое слово "антисептика", употребленное Листером в его трудах, было по сути неправильным. Ведь цель Листера заключалась в предохранении ран от нагноения, и потому скорее нужно было применять слово "асептика", чем "антисептика". Если бы Листер дал правильное название своей хирургической системе, он избежал бы многих возражений и недоразумений. Исходя из работ Пастера, который доказал, что кровь или мясо, находясь в антисептическом растворе и в стерильной посуде с плотно заткнутой пробкой, не подвергаются гниению и разложению, Листер пытался провести аналогию с человеческим организмом. Он стал рассматривать кожу человека как своего рода бутылку, которая обволакивает тело, способное к гниению. Но стоит каким-либо путем поранить кожу, как начинается борьба между живой тканью организма и несущими смерть зародышами, находящимися в воздухе.

Подтверждение своих взглядов Листер нашел в различии протекания простых и осложненных переломов. Во избежание осложнений воздух должен быть обезврежен либо путем нагревания, либо путем фильтрации, либо с помощью антисептических средств. Из этих трех путей Листер остановился на последнем.

Друг Листера Андерсон доставил ему образчик сырой карболовой кислоты, которая применялась для дезинфекции сточных вод. Листер сделал попытку применить ее к лечению сложных переломов. Очистив пораженный член и удалив свернувшуюся кровь, Листер покрыл рану куском пропитанной неразведенной карболовой кислотой ваты, поверх которой положил такой же пропитанный карболкой кусок полотна, слегка выходящий за пределы раны. На все это, чтобы препятствовать растворению дезинфицирующего средства, накладывалась свинцовая пластинка. Повязка укреплялась липким пластырем и затем обертывалась всасывающим материалом. Время от времени свинцовая пластинка снималась и повязка увлажнялась карболовой кислотой. Карболовая кислота вместе с кровью образовывала корку, так что получалось как бы заживление под струпом. Такова была первая антисептическая повязка Листера.

Однако вскоре обнаружились недостатки этой первичной повязки. Главным из них было то, что неразведенная карболовая кислота обладала раздражающим действием. Она вызывала отмирание тканей, которые приходили с ней в соприкосновение. Если же рана была велика и требовалась большая повязка, то в итоге получалось большое повреждение кожи. Поэтому Листер решил улучшить свою повязку. Неочищенная карболовая кислота нерастворима в воде, поэтому Листер стал применять очищенную карболовую кислоту, имевшую либо вид жидкости, либо бесцветных кристаллов с неприятным специфическим запахом. Она растворяется в 20 частях воды и почти неограниченно в масле. Водный раствор применялся для промывания, а масляный - для ухода за раной. Ввиду того что вода лишь слабо удерживает карболовую кислоту и легко отдает ее другим веществам, Листер остановился на масляных растворах. Последние, наоборот, отдают воде свою кислоту очень медленно. А так как раневое отделяемое можно до некоторой степени уподобить воде, то масляные растворы карболки оказываются менее раздражающими, чем водные. Таким образом, первое изменение, которое ввел Листер в свою повязку, заключалось в замене неразведенной карболки ее раствором в масле.

В дальнейшем Листер еще более изменил свою повязку, употребив замазку из мела и растворенную в льняном масле карболовую кислоту. Она намазывалась на пластинку олова и, будучи приложена к коже, действовала подобно припарке, не раздражая ни кожи, ни тканей.

Впервые Листер применил карболовую кислоту в 1865 г. при лечении сложных переломов, - с удачным исходом. По этому поводу он писал своему отцу:

"У меня в больнице был случай, который наверно заинтересует тебя. Речь идет о сложном переломе бедра с большой открытой раной, сильным раздроблением кости, обильным кровотечением и большой припухлостью. Без большой уверенности в успехе я применил на рану карболовую кислоту, чтобы предотвратить разложение крови и нагноение конечности. И вот прошло 8 дней со времени этой попытки и течение болезни идет так хорошо, как будто не было наружных ран, т.е. как будто я имел дело с простым переломом. Аппетит и сон хорошие, и ничто не указывает на нагноение".

Вслед за этим Листер сделал попытку применить свой метод к лечению абсцессов. Для этого он за некоторое время до вскрытия абсцесса накладывал на соответствующие места кусок карболизированной материи, а затем, обмыв в карболке нож, делал разрез. После вскрытия гной выпускался под прикрытием пропитанного карболовым маслом полотна. Таким образом, воздух, поступающий извне в рану, подвергался воздействию карболовой кислоты, вследствие чего микробы погибали. После оттока гноя накладывалась на рану повязка из мела. Результаты такого лечения оказались вполне удачными, так что многие заболевания, которые до тех пор нередко приводили к смерти, теперь стало возможным излечивать.

Первое обнародование работы Листера об антисептической системе хирургии произошло в марте-июле 1865 г. в журнале "Lancet". В этом исследовании было два раздела: в первом речь шла об осложненных переломах, во втором - об абсцессах. Листер намеревался включить в свою работу еще третий раздел, о нагноении. Основная мысль его была изложена в разделе о сложных переломах, где автор выразил глубокую признательность Пастеру за тот яркий свет, который он пролил своими "философскими исследованиями".

В своей работе Листер привел одиннадцать случаев применения им антисептической повязки, из них только один был летальным, и один случай, когда больной лишился конечности. Девять выздоровлений из одиннадцати было по тем временам выдающимся достижением, в особенности если учесть крайне негигиеническую обстановку Глазговского госпиталя. На основании этой работы Листер сделал следующие выводы: 1) антисептический кровяной сверток, подвергшийся действию карболовой кислоты, организуется, если его оставить нетронутым, за счет соседних клеток и сосудов, врастающих в его субстанцию; 2) кусок отмершей кости в асептической ране рассасывается с помощью грануляций. При этом, добавляет Листер, не только смесь крови и карболовой кислоты организуется в глубине раны, но и отмершие куски тканей возрождаются и превращаются в живую массу, без какого бы то ни было глубокого нагноения. Уже одно это было замечательно, но еще более удивительным было то, что кости рассасывались, хотя до тех пор подобный результат считался совершенно невозможным. Когда работа была опубликована, Сайм предложил Листеру посетить заседание Британского врачебного общества в Дублине, в августе 1867 г., где он и выступил с докладом под названием: "Об основах антисептики в хирургической практике". Хотя этот доклад обратил на себя большое внимание, он тем не менее вызвал жестокую критику.

Для истории хирургии работа Листера имеет громадное значение. Мы можем наблюдать за ходом мыслей автора, узнаем о проделанных в кабинете и больнице опытах, ощущаем все затруднения, встречающиеся на пути Листера, благодаря которому наступил новый этап в развитии хирургии.

Вскоре после обнародования вышеуказанной работы Листер сделал попытку применить свой метод к операционным ранам. Он удалил по правилам антисептики опухоль с руки. Операция увенчалась блестящим успехом. Как бы то ни было, но Листер, казалось бы, мог считать себя вполне удовлетворенным достигнутыми результатами, однако он не останавливался на завоеванных позициях, стремясь еще более усовершенствовать свой метод. Во всяком случае, отныне учение Листера широко распространилось.

Во второй работе Листер высказал известные взгляды о причинах нагноения. Он различал три вида нагноений: 1) простое воспалительное нагноение, которое является начальной стадией абсцесса, причем нагноение, независимо от какого-либо иного раздражения, возникает под влиянием нервного возбуждения; 2) нагноение под влиянием химических или механических возбудителей; 3) нагноение вследствие разложения тканей. Различию между нагноением, вызванным химическими веществами, и нагноением от разложения тканей тогда придавалось большое значение. По мнению Листера, химические вещества раздражают только поверхность раны и уменьшают раневое отделяемое, тогда как разложение - это яд, распространяющийся по пораженному члену и усиливающий отравление.

Удовлетворенный своей работой, Листер описывал в апреле 1867 г. своему отцу случай удаления опухоли из плечевого сустава. Он, как все хирурги того времени, оставлял швы свободно выступающими из раны, но при этом коротко их обрезал. Не образовывалось ни капли гноя. Отсюда Листер сделал вывод, что при правильном применении антисептического метода швы можно коротко подрезать и дать отделяемому свободно стекать. "Если, - говорит Листер, - дальнейшие опыты подтвердят, что антисептически завязанные швы ведут к выздоровлению без глубокого нагноения, то этим будут устранены все опасности, которые до сих пор возникали при перевязке артерий, и особенно вторичное кровотечение".

Работа Листера оканчивалась очень интересным положением: "Я не могу обойти одно обстоятельство, а именно влияние этих методов лечения на общие гигиенические условия госпиталя".

Благодаря новому методу лечения совершенно преобразились палаты Глазговского госпиталя. Раньше там свирепствовали всевозможные госпитальные болезни, а со времени введения антисептического метода в течение девяти месяцев не было ни одного случая госпитальной гангрены, пиэмии или рожи.

Все это побудило Листера написать своему отцу: "Я оперирую теперь опухоль с совершенно иным чувством, чем раньше. Действительно, хирургия изменилась до неузнаваемости".

Если бы Листер опубликовал какой-либо новый определенный метод лечения в хирургии, он не вызвал бы столь жестокой борьбы. Введенная же им антисептика была не новым методом лечения, а новым принципом, в корне изменявшим всю современную Листеру хирургию. Нет поэтому ничего удивительного в том, что вокруг антисептического принципа не прекращались толки и споры почти до самой смерти его автора.

Сигнал к борьбе, возможно против своего желания, был подан тем же журналом "Lancet", опубликовавшим классические работы Листера. Отдавая дань исследованиям ученого, этот журнал, однако, перенес центр тяжести не на антисептический принцип, а на применение карболовой кислоты, и тем оказал Листеру медвежью услугу. Редакция журнала писала: "Если выводы профессора Листера о действии карболовой кислоты на сложные переломы костей подтвердятся дальнейшими опытами и исследованиями, то мы едва лп сможем переоценить всю важность этого открытия". Эта двусмысленная фраза вызвала путаницу и дала, таким образом, оружие в руки тех, которые хотели обесценить значение работы Листера. К числу последних принадлежал и столь выдающийся человек, каким был известный гинеколог Симпсон.

 Кажется непонятным, как такой умный человек, как Симпсон, мог не понять всего значения открытия Листера. Но дело, к сожалению, объясняется чисто личными мотивами. Симпсон и Сайм были представителями двух враждовавших между собой школ эдинбургских хирургов. Уже в силу этого Симпсон должен был неприязненно относиться к Листеру, как к ученику Сайма. Но, кроме того, у Симпсона был свой собственный метод лечения ран, так называемая акупрессура, которой, как казалось, угрожало учение Листера. Дело в том, что акупрессура, так же как и антисептический метод, приводила к заживлению ран без нагноения. Акупрессура - остановка кровотечения с помощью иглы, помещенной под сосуд и сдавливавшей его так, что перевязка сосуда была излишней. Таким образом, устранялась до некоторой степени вероятность нагноения раны. И вот, в то время как во многих местах Англии акупрессура широко применялась, и с хорошим результатом, в Глазго и Эдинбурге этот способ успехом не пользовался. Симпсон посылает Листеру свою работу об акупрессуре, предлагая применять ее в своей практике. Листер, разумеется, этого не сделал, что вывело из себя Симпсона. Еще более был он раздражен, когда Листер ему указал, что акупрессура вовсе не его изобретение, а применялась еще в XVI в. итальянцем Виго. В отместку за это Симпсон поместил в газете "Эдинбургское ежедневное обозрение" анонимную заметку за подписью "Chirurgicus" под названием "Карболовая кислота в хирургии". В ней говорилось, что честь ввведения в хирургическую практику карболовой кислоты несправедливо приписывается Листеру, в действительности же ее до этого применял во Франции Лемер. На самом деле Листер не был знаком с указанной работой и лишь после появления заметки Симпсона достал труд Лемера и, основательно его изучив, отправил в "Lancet" письмо, в котором писал, что он вовсе не претендует на приоритет по введению в хирургию карболовой кислоты, ибо дело вовсе не в ней самой, а в способе ее применения. На это Симпсон разразился статьей, в которой доказывал преимущества акупрессуры перед антисептикой. Листер в дальнейшую полемику с Симпсоном не вступал, но заявил в "Lancet", что постарается на основании чисто фактического материала доказать правильность своих воззрений. На время полемика была прекращена.

Через некоторое время Листер пишет письмо в редакцию журнала, в котором сообщает, что ввел карболку в хирургическую практику не в силу каких-либо ее чудодейственных свойств, а в силу прекрасных лечебных качеств, которые она проявляет, прекращая гниение тканей в ранах. Однако, продолжает Листер, "не исключено, что если бы вместо карболки я стал применять другие дезинфицирующие средства, я достиг бы тех же результатов". "Я пользуюсь этим случаем, - пишет далее Листер, - чтобы предостеречь ваших читателей от мнения, что карболовая кислота действует, как волшебное средство".

Хотя Симпсон на это не реагировал, но у него было много учеников, которые продолжали нападки на Листера. К огорчению Листера слова "лечение карболкой" были у всех на устах, а иногда и превращались во фразу "метод лечения замазкой". Листер посылает письмо своему отцу, в котором пишет:

"Я считаю, что сказал все, что нужно было сказать. Сознавая это, я полагаю - пусть люди думают и говорят, что они хотят. Но я убежден, что любая работа, которой я занимаюсь, заслуживает одобрения. Вместе с тем, мне кажется, что издатели наших медицинских журналов не имеют понятия о статьях, которые я писал... Кроме того, я не вижу особой важности того, кто именно первый применил карболку при лечении опухолей, кто при лечении ран, кто при лечении переломов и кто при абсцессах".

Возможно, писал далее Листер, что с помощью хлористого цинка можно было бы достигнуть таких же результатов, как и с помощью карболовой кислоты.

Невзирая на нападки своих противников, Листер со своими учениками продолжал разрабатывать учение об антисептическом лечении ран. Он прежде всего обратил внимание на то обстоятельство, что антисептические вещества раздражают ткани и, таким образом, оказывают до некоторой степени вредное влияние на рану. Во избежание этого Листер ввел так называемое "защитное вещество", или "протектив", которое состояло из какого-либо нераздражающего или непроницаемого для карболовой кислоты вещества. С этой целью им были испробованы каучук, листовое железо, шелк, копайский бальзам и т.д. Листером руководило стремление найти такое вещество, которое обладало бы достаточным сцеплением с карболовой кислотой, чтобы помешать преждевременному вымыванию ее из раны вместе с раневым выделением и в то же время не раздражало бы тканей. Однако все применяемые им для этой цели вещества при соприкосновении с карболовой кислотой либо затвердевали и так приставали к коже, что мешали стоку раневого отделяемого, либо делались ломкими, вызывая трещины, в которых скапливался гной. После долгих поисков Листер, наконец, изобрел первую улучшенную, вощаную повязку, которая состояла из смеси парафина, воска, прованского масла и карболовой кислоты, причем вся эта масса размазывалась на куске полотна. Но и эта повязка его не удовлетворила, и тогда Листер стал применять камедевый пластырь, в состав которого входил обыкновенный шеллак.

Антисептический метод лечения ран не был признан английскими врачами постольку, поскольку не был ими понят. Поэтому Листер не упускал случая указывать, что никакой зависимости между его антисептической системой и карболовой кислотой нет, и даже однажды в случае осложненного перелома испробовал вместо карболки хлористый цинк. Листер также постоянно твердил, что проведение антисептики возможно лишь при полном принятии зародышевой теории брожений и гниений.

Между тем судьба готовила Листеру новую перемену. В 1869 г. Сайма, учителя и тестя Листера, разбил паралич, и хотя он вскоре оправился, тем не менее не мог уже вернуться к прежней работе. Заботясь о достойном преемнике, Сайм предложил занять свое место Листеру. Это желание Сайма было поддержано эдинбургскими студентами, которые за 127 подписями послали Листеру адрес, прося его занять кафедру Сайма. "Мы убеждены, - писали студенты, - что Ваш способ антисептического лечения ран обозначает собой целую эпоху в истории британской хирургии. Он принесет уважение к нашей профессии и неисчислимые блага для человечества". Как видим, английские студенты в этом вопросе оказались прозорливее своих учителей. В итоге Листер во второй раз был избран профессором хирургии в Эдинбурге.

После переезда в Эдинбург Листер опубликовал свою известную работу "О влиянии антисептического метода  на гигиенические условия одного хирургического госпиталя". В ней он описал те изменения, которые произошли в результате применения антисептики в палатах Глазговского госпиталя. Но его статья задела за живое администрацию госпиталя и вызвала полемику, в которой представители администрации пытались доказать, что улучшение общего состояния госпиталя было вызвано введением ряда санитарных улучшений, но отнюдь не применением антисептики. Это омрачило настроение Листера, который не мог остаться безучастным и выступил в печати с рядом возражений.