2. Множественность "образов биологии" в современной научно- биологической и философской литературе

Если попытаться выразить основную интенцию исследований в области философии биологии в ХХ в. в какой-либо краткой форме, то, возможно, самым подходящим было бы выражение — в поисках самобытности. В самом деле, оглядывая теперь уже более чем 100-летний путь развития биологической науки как бы с высоты птичьего полета (и глазами представителя философии и методологии науки, разумеется), видишь следующую картину: вся первая половина века заполнена стремительно нарастающим потоком открытий и обобщений, которые к середине 50-х годов привели к окончательному оформлению биологии в статусе мощного самостоятельного пласта современного научного естествознания. В этом отношении именно 50-е годы были рубежными. Празднование 100-летнего юбилея книги Ч. Дарвина «Происхождение видов» убедительно показало, что органическое объединение дарвиновской идеи естественного отбора с менделевской генетикой привело к созданию подлинного теоретического фундамента для всех областей классической биологии и высветило четкую перспективу дальнейшей углубленной теоретической и экспериментальной разработки проблем этих классических отраслей на новой основе — на основе идей менделевской трансмиссионной генетики и с использованием мощного аппарата самых новейших разделов современной математики. В то же время расшифровка в 1953 году строения молекулы дезоксирибонуклеиновой кислоты — этого основного загадочного, как тогда было принято говорить, «вещества наследственности» явилось как бы стартовым событием в стремительном процессе формирования суперсовременной — молекулярной биологии, событием, которое и само по себе по своей значимости сопоставимо с коперниковской революцией в науке на заре Нового времени, но для нашей темы еще более важное в том отношении, что высветило безбрежную перспективу объяснения всего гигантского материала классической биологии в терминах физических и химических теорий. Только после этих событий могло начаться обсуждение философских и методологических проблем биологической науки с привлечением всего того богатейшего инструментария, который до этого был наработан в философии науки на материале физико-математических наук. И со второй половины 60-х годов поток публикаций по философии биологии, написанных именно в этом стиле, начинает стремительно нарастать, периодически итожась фундаментальными обобщениями и монографиями.

Вместе с тем в эти годы не прекращается традиция постановки и обсуждения как общетеоретических, так и философских проблем биологии на началах, оппозиционных (причем, порой довольно резко оппозиционных) занявшему тогда господствующее положение дарвиновскому адаптационизму и селекционизму, и истоками своими уходящими в еще додарвиновские времена господства «идеалистической» (как принято было у нас говорить) морфологии. В Западной литературе наиболее яркое выражение это движение нашло в концепции «геометрического витализма» выдающегося французского математика ХХ в., создателя «теории катастроф» Р. Тома, а в отечественной литературе эта линия представлена блестящими работами представителей неономогенеза — А.А. Любищева, С.В. Мейена, а также их учеников и соавторов. Наиболее интересные выходы эта линия размышлений по общим и философским проблемам биологии нашла свое выражение в инициировании проблематики соотношения «классической» и «неклассической» биологии, полностью сохраняющей свою свежесть и актуальность и в наши дни.

К настоящему моменту можно констатировать, что как понимание самой сути, так и оценка перспектив развития исследований в области философии биологии существенно различны у представителей этих разных направлений, и это различие в свою очередь изначально предопределяется существенно различным истолкованием предметно-гносеологического статуса самой биологической науки, т.е. тем «образом биологии», который является исходным в постановке и обсуждении философских проблем этой науки. В существующей литературе наиболее значимыми являются три таких образа.

Согласно первому из них биология была и остается существенно описательной естественноисторической дисциплиной, в задачу которой входит как можно более полное и детальное описание, систематизация и классификация особенностей строения, организации, поведения и пр. тех групп живых организмов, которые имеются на нашей грешной Земле. В той мере, в какой этим особенностям строения, организации и поведения может быть дано теоретическое объяснение, это требует уже выхода за пределы собственно биологической науки и привлечения языка, понятий, законов и объяснительных схем других, «более точных» наук — физики, кибернетики и др. Эта точка зрения была особенно популярной в 50-60-е годы, а в настоящее время её придерживаются — без должной критической саморефлексии и даже самоосознания — многие представители физико-химической биологии и, особенно, синергетики. Но иногда она находит своих изобретательных защитников и среди специалистов, знакомых с серьезной логико-методологической литературой. Эта линия развития философской мысли на материале биологической науки сделала особенно острой проблему редукции во всем объеме своего содержания, в котором она представлена на сегодня в различных областях биологии, и которая многими ведущими учеными современности относится к числу «великих проблем».

Ко второму, наиболее авторитетному и широко принятому среди практически работающих биологов «образов биологии», я бы отнес дарвиновскую адаптационистскую парадигму, потенции которой, вопреки высказывающемуся нередко мнению, не только не исчерпаны, но по настоящему начинают осознаваться только в наши дни. Подавляющая часть значимой и информативной литературы по философским проблемам биологии, написанной за последние 2-З десятка лет, выполнена на основе и в рамках этой парадигмы.

Третий «образ биологии» может быть выражен и охарактеризован различными способами, но, возможно, наиболее краткую и точную формулу нашел в свое время создатель «общей теории систем» Людвиг фон Берталанфи, когда сказал, что «суть этой концепции можно выразить в одном предложении: организмы суть организованные явления, и мы, биологи, должны проанализировать их в этом аспекте». Представители этой точки зрения часто полемизировали с представителями второй парадигмы, нередко в довольно острой форме. Это привело ко многим надуманным попыткам их разграничения и бесплодным дискуссиям, растягивавшимся порой на годы (в частности, дискуссия о большей или меньшей важности принципа системности по сравнению с принципом историзма). На самом деле разница между ними не так велика, как может показаться на первый взгляд. Она бросается в глаза в тех аспектах, которые прямо связаны с различием в философских и культурно-исторических традиций, из которых исходят и на которые опираются представители этих двух различных парадигм. Что же касается собственно биологии, то разница между ними скорее связана просто с различной расстановкой акцентов в целом одинаково понимаемом содержательном и проблемном поле. Хотя не приходиться отрицать, что представители этой третьей точки зрения склонны подчеркивать большую автономию организации живых систем (как в её структурных, так и в динамических аспектах), её независимости во многих решающих моментах от прямого контроля со стороны естественного отбора.

С моей точки зрения, все решающее, что можно было сказать о несостоятельности первой, т.е. чисто «описательностной» трактовки биологического знания и, следовательно, точки зрения, согласно которой именно редукция к физике и химии является генеральной стратегией развития собственно ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ биологии, уже сказано в полемике по этим вопросам в 70-е годы представителями 2-й парадигмы. В литературе, написанной с этих позиций, на мой взгляд, было убедительно показано, что на том уровне развития теоретической биологии, который она достигла в результате объединения дарвиновской идеи естественного отбора и менделевской дискретной наследственности, биология стала удовлетворять всем самым строгим критериям «теоретичности», которым удовлетворяют и наиболее продвинутые области физического знания.

В то же время, как мне кажется, увлекшись доказательством соответствия биологии этим критериям теоретичности, авторы соответствующих публикаций невольно вынуждены были подчеркивать моменты единства биологии с физикой и химией (по логико-методологическим параметрам) в какой-то мере в ущерб выявления её специфики. А открывшаяся в конце 70-х годов захватывающая перспектива разработки проблем, традиционно относимых по ведомству социальных и гуманитарных наук, на основе и в рамках адаптационистски ориентированной биологии (в русле социобиологии, эволюционной этики, биополитики и др.) увлекла большую часть специалистов по философии биологии и, как мне кажется, прервала работу по осмыслению специфики биологического знания на самом интересном месте. В свое время я пытался в нескольких публикациях привлечь к этому внимание. Достаточно указать на самую разработанную не сегодня в теоретическом отношении область — область эволюционной биологии. С одной стороны, мы имеем в ней в развитом виде все элементы подлинной (в соответствии с нормативными критериями) естественнонаучной теории: и четкое различение эмпирического и теоретического уровней, и различение содержательных и формальных (логических) аспектов, и наличие законов разной степени общности, и дедуктивную организацию теоретического ядра всей конструкции, и объяснения по типу «охватывающих законов» и пр. А с другой стороны, вся эта область демонстрирует такую степень своеобразия, что не остается сомнения: эволюционная теория в целом явно выходит за простые модели гипотетико-дедуктивной организации; не ясно даже, можно ли в это прокрустово ложе уложить основное теоретическое ядро конструкции — популяционную генетику, не говоря уж о всей конструкции в целом.

Таким образом, уже в первое десятилетие обсуждение проблемы путей построения теоретической биологии, отталкивающееся от идеи описательной природы классической биологии были выделены три принципиально различных возможности: 1) физикализм, 2) системность и 3) историзм.