124 Уйти, чтобы остаться. Социолог в поле

Пример противоположного свойства — это моя работа в одном из

последних исследований, где полем был «блошиный» рынок. К первому

своему походу на рынок в качестве продавца я начал собираться с вечера. Тщат

тельно подготовил свой гардероб. Целью подготовки было создание имид:

жа если не абсолютного алкоголика, проводящего жизнь под заборами, то

чего-то близкого. Я тщательно выбирал джинсы постарее; старые и рваные

сандалии. Даже рваные носки меня не смутили: я счел, что на блошином

рынке так будет аутентичнее. Естественно, это основывалось на том, как

я представлял свое предстоящее поле и его обитателей. После месяца

работы на рынке я понял, насколько наивны были мои первоначальные

представления о том, как следует одеваться, выходя в это поле. В

действительности все оказалось значительно сложнее и проще одновременно.

Стало очевидно, что контингент обитателей рынка весьма

разнообразен и внешний вид торговца связан — в восприятии окружающих — со

множеством факторов: с товаром, возрастом, поведением на рынке, общим

внешним обликом (скажем, наличием или отсутствием признаков

хронического алкоголизма) и др. По большому счету на блошином рынке всем

абсолютно наплевать, кто как выглядит. Это сильно упрощало дело и

позволяло расслабиться; усилия, потраченные на создание собственного

облика перед первым походом на рынок, казались теперь комичными.

Конечно, внешний облик включает не только одежду, но и стиль

поведения. Здесь также надо быть очень внимательным. Не надо стремиться

демонстрировать себя: поле, в котором вы работаете — не лучшее место

для такой демонстрации. Однако не следует и переигрывать, стремясь

показаться «в доску своим». Лучший способ — быть естественным. Тому есть

как минимум две причины. Во-первых, почти невозможно сыграть своих

информантов, еще ничего о них не зная: велика вероятность сыграть не

того, кого нужно, и не так, как нужно. Во-вторых, у каждого человека есть

представление о собеседнике: мы типизируем тех, с кем общаемся, и на

основании таких типизации выстраиваем свои ожидания в отношении их

поведения1. Существуют такие ожидания и у наших информантов в

отношении нас. Поэтому, скорее всего, им будет «резать» глаз и слух наше

поведение, если оно не будет соответствовать их ожиданиям. Согласитесь,

ваши информанты вряд ли ожидают, что исследователь будет вести себя

так же, как они, ведь вы — не один из них.

Приведу пример, рассказанный коллегой. Один из исследователей

слишком старался показаться деревенским жителям «своим». А делал он

это через активное использование языка, который в научной среде

стыдливо принято называть «нелитературным», «нецензурным» и т. п.; в общем,

попросту говоря, усиленно матерился. Тем самым он старался, как ему

казалось, походить на деревенских жителей. В итоге один из них сказал ему

примерно следующее: «Ты, знаешь что... ты это дело кончай... Кончай мате-

Подробнее о типизациях см. ниже, раздел 5.

О. Паченков. Несовершенная инструкция... 125

риться, говори нормально! А то как-то...». Это не означает, что они сами не

матерились. Это означает, что им резало слух, когда это делал он: такое его

(речевое) поведение противоречило их представлениям о том, как должен

вести себя «ученый из города». Лучше всего — вести себя естественно.

3.

Когда социолог решает наконец, несмотря на свои страхи, войти в поле,

он сталкивается со следующей трудностью — как представить себя

своим информантам.

Вопрос представления себя информантам касается общей и

профессиональной этики. Вокруг него идет много споров. Есть две противоположные

точки зрения. Первая состоит в том, что социолог совершенно не обязан

признаваться своим информантам в том, что он их исследует, если есть

вероятность, что они его прогонят и, значит, исследование может не

получиться. Вторая точка зрения однозначно осуждает такие игры в «шпионов» и

исходит из того, что честность перед информантами — основа

профессиональной этики исследователя. Исследователь обязательно должен сообщить

информантам, кто он и что собирается делать, даже если есть опасность,

что это сильно затруднит его доступ к полю. Сторонники этой позиции

исходят, помимо этических вопросов, из соображений и чисто прагматических:

если исследователь обманет информантов, постарается скрыть свою роль,

в один прекрасный день его могут разоблачить. Следствием этого будет не

только провал данного исследования, но и компрометация всего научного

сообщества в глазах информантов. Последнее обстоятельство может

затруднить доступ в поле и работу для многих его коллег.

Вероятно, «правда», как обычно, находится где-то посредине между

этими крайними точками зрения. Лично моя позиция опирается скорее на

второй подход — я считаю, что честность в общении с информантами

необходима. Однако не следует забывать, что, во-первых, в реальной жизни

все не так однозначно, как в теории, во-вторых, поработав в любом поле,

понимаешь, что информанты со своей стороны не так щепетильны в

этических вопросах. Иными словами, бывает, что информанты используют

исследователя и часто ему врут1. Это не означает, что исследователь должен

в отместку обманывать информантов, но это позволяет ему быть «обычным

человеком» среди других обычных людей. Такие «идеальные типы» как

Васек Трубачев или Павка Корчагин воспринимались бы в реальной жизни

как не совсем «нормальные», неадекватно воспринимающие окружающий

мир люди. В этом смысле Том Сойер, Геккльберри Финн или тот же Гарри

1 См., например, у М. Мид: «С антропологами они встречались и раньше и

привыкли рассматривать их, прежде всего, как источник дохода. Как мне сказал один

старик: "Мы никогда никому не рассказываем всего. Мы что-нибудь сберегаем для

следующего". Люди отказывались говорить нам о чем-нибудь, не получив

предварительно десять или пятнадцать долларов за информацию. Да и после этого не было

никакой уверенности, что они не ответят повторным отказом» (Мид, 1988:45).

126 Уйти, чтобы остаться. Социолог в поле

Поттер со всеми их слабостями представляются персонажами куда более

реальными и симпатичными: они, как всякие «нормальные» люди,

обладают понятными для других недостатками. Так и исследователь должен быть

в общении с реальными людьми реальным человеком, а не сказочным

персонажем «без страха и упрека», что только осложнило бы его общение с

информантами (представьте себе, каково общаться со «святым»...).

Безусловно, следует сообщать людям, что вы их исследуете, но,

возможно, необязательно начинать с этого знакомство. Не нужно, наверное,

сообщать о том, что вы исследователь, когда вас никто об этом не

спрашивает. Правду можно также сообщать частями, ориентируясь на

конкретного собеседника и ваши с ним отношения. Пожалуй, единственным

непререкаемым правилом для исследователя должен быть запрет на откровенную

ложь. Следует говорить информантам правду о себе и быть с ними

искренним. Должен соблюдаться и принцип реципрокности: работа антрополога

не должна быть похожа на выведывание секретных данных, основой

общения с информантами должно являться доверие и взаимная открытость. Это

правило повседневного общения в нашем обществе, и социолог должен его

соблюдать, если, конечно, его основной задачей является установление

нормального контакта с изучаемыми людьми и сообществами.

Добавлю к этому, что в общении людей друг с другом всегда есть

элемент презентации себя — социологу это должно быть известно как никому

другому (см. Гофман, 2000). То, что мы называем «легендой»

исследователя для представления информанту, есть стандартизованная форма

презентации себя в определенной ситуации. Исследователь имеет право на

выработку различных вариантов самопрезентации для разных полей и

ситуаций, но при условии, что все эти варианты будут правдивы.

Впрочем, коль скоро конкретные формы презентации себя — предмет

вашего сознательного выбора, не следует забывать, что вы всегда несете

ответственность за этот выбор. Так, информант может оскорбиться,

когда с опозданием узнает, что все это время вы его изучали. А может и не

оскорбиться. С такой ситуацией мы столкнулись, когда исследовали с

коллегой мигрантов из Закавказья, работающих на рынках Петербурга. В

начале знакомства с будущими информантами мы представились

любителями «кавказской кухни», при этом мы не кривили душой. Нашей стратегией

было установление взаимного доверия с информантами на основе

реципрокности. Да, мы стремились больше узнать об их жизни, но со своей

стороны мы давали им возможность узнать о нашей жизни, знакомили их со

своими семьями. Если мы ходили к ним в гости, то приглашали и их к себе;

они угощали нас пловом, мы варили им пельмени. В результате они знали

о нас достаточно много; мы никогда не лгали им, говорили о том, что мы

социологи по профессии и нам интересна жизнь мигрантов. Их это нисколько

не коробило. Людям вообще льстит, когда к ним проявляют интерес.

Вместе с тем мы не говорили нашим информантам «в лоб» о том, что мы их ис-

О. Паченков. Несовершенная инструкция...

следуем и только потому с ними общаемся — и это не было ложью.

Специфика метода такова, что через определенное время для участвующего

наблюдателя исследование перестает быть единственной причиной общения

с информантами. Поле и его обитатели становятся частью жизни

исследователя, и контакты с ними все больше напоминают просто общение (из

этого, конечно, не следует, что вы непременно должны остаться друзьями на

всю оставшуюся жизнь, как не следует это из любого знакомства «по

случаю»). Приведу еще одну иллюстрацию из собственного опыта.

Когда я и мои коллеги начали исследование блошиного рынка в

Петербурге, мы также обсуждали вопрос, в какой форме представляться нашим

информантам. В качестве аргумента «за полную откровенность» звучали

ссылки на принципиальную этическую позицию антрополога, о которой я

уже упоминал. Аргументы «против» были сугубо прагматичными.

Во-первых, нас просто-напросто никто не спрашивал, что мы там делаем. На

блошином рынке просто глупо задавать такие вопросы, тем более, что мы

осуществляли участвующее наблюдение, т. е. занимались тем же, чем все

остальные, — продавали вещи. Еще глупее нам казалось навязывать

информацию о причине нашего присутствия на рынке тем, кому она не

интересна. Во-вторых, мы (как теперь представляется — безосновательно)

полагали, что наше признание отпугнет наших потенциальных информантов

и вообще может сделать наше присутствие на рынке невозможным. В

поисках компромиссного варианта мы сошлись на том, что никто не должен

откровенно врать, и в случае вопроса, скажем, о нашей профессии, мы честно

признавались, что мы — социологи. Наша маленькая хитрость состояла в

том, что почти никто — и мы об этом знали — не представлял себе толком,

кто такие социологи, но, боясь показаться необразованными, стеснялись

спросить. Одновременно мы пользовались уверенностью наших

собеседников в том, что коли мы торгуем на этом рынке, значит у нас есть на это

причины, сходные с причинами, по которым там стоят все остальные люди.

Размышляя о том, как совместить профессиональную этику с доступом в поле,

мы настолько втянулись в работу на рынке, что она стала практически

частью нашей повседневности. Мы начали постепенно мыслить уже не только

категориями социологов, для которых рынок — объект исследования, но и

категориями, характерными для любого торговца с этого рынка. Мы стали

«одними из них»; исчезло ощущение, что мы что-то скрываем, шпионим.

Вместе с тем нам стало легче в случае необходимости (например, для того

чтобы попросить кого-то из информантов об интервью) признаваться в том,

что мы социологи и проводим на рынке исследование. Ведь теперь мы

действительно были не только социологами, но и торговцами1.

1 Этот пример иллюстрирует одну из стратегий организации «легенды» или

самопрезентации социолога, которая представляется мне достаточно эффективной и

во многом универсальной. Это легенда, организованная по принципу: «решил(а) (по

разным причинам)» заняться тем же, что и все здесь (что и вы). А потом подумал(а):

128 Уйти, чтобы остаться. Социолог в поле

В заключение этой темы остается сказать, что для

социолога/антрополога в работе с людьми не существует универсальных правил (как в

математике, например, или грамматике). Что, когда, кому и как следует

говорить, каждый решает сам в зависимости от ситуации.

4.

Получив разрешение участвовать в деятельности информантов

(добиться этого бывает не так просто по причине несоответствия ожиданий

поведению «ученого»), исследователь должен убедить их в том, что он

вправе задавать им самые неожиданные и глупые вопросы. Глупые

потому, что они могут касаться самых обыденных и на первый взгляд

очевидных вещей1.

Дело в том, что далеко не всякий человек способен представлять себя

другим людям идиотом. Это сложно чисто психологически. В

повседневной жизни мы напротив стремимся показаться окружающим умными,

красивыми, обаятельными. И вдруг нашей задачей становится разыгрывать из

себя кретина, ничего не понимающего, не знающего элементарных вещей.

На это готов далеко не каждый, во всяком случае, без подготовки. С

другой стороны, исследователь, который стремится показаться компетентным

человеком, а не идиотом, рискует упустить из вида то, что представляет

собой «фоновое» или «общее» знание исследуемого сообщества, которое

различно для разных сред. Ведь именно вопросы, обращенные к фоновому

знанию собеседника, кажутся самыми глупыми: считается, что это знание

разделяют все люди («ну, это уж такие элементарные вещи»)2.

а не сделать ли это предметом/объектом исследования, потому что основная-то

профессия у меня — социолог». Эта стратегия позволяет сначала установить

отношения с информантами, а потом признаться им в том, что осуществляется

исследование. При этом исследователь сохраняет статус «одного из них», поскольку идея

исследования представляется позднейшей по сравнению с практикой участия в

деятельности данной группы. В результате исследователю нет необходимости долго

играть в шпиона, этика соблюдена, и информанты знают о том, что они — объект

наблюдения.