62 Уйти, чтобы остаться. Социолог в поле

гая, что таким образом смогу не только отблагодарить его за помощь, но

и укрепить наши отношения, быть ему полезной. Поняв, что от меня

можно получить деньги, мой информант стал просить их у меня все чаще. Он

несколько раз одалживал у меня деньги под разными предлогами:

например, ему нужно купить корм собаке, которую он только что нашел, или

необходимо обезболивающее лекарство, а у него последняя стадия рака

желудка (обычно он получает эти лекарства бесплатно, но сейчас по каким-

то причинам не получилось), или ему нужен уголь, чтобы протопить свою

палатку. На такие просьбы мне лично сложно ответить отказом и дело

дошло до довольно приличной суммы. Он долго обещал вернуть мне деньги

и, в конце концов, просто исчез, поменяв место продажи газет. Так, мне

кажется, я совершила стратегическую ошибку: из приятной собеседницы

я превратилась в кредитора, от которого нужно скрыться.

Петербургские и берлинские нищие

Прежде чем перейти к сравнению петербургских и берлинских

попрошаек, я хочу напомнить тезис, предложенный в начале: сила и

характер эмоций, испытываемых исследователем в полевой работе, через

рефлексию и теоретизацию могут стать вкладом в научное осмысление

феномена. Я предполагаю, что степень и качество эмоциональных затрат

исследователя при изучении социальной группы могут быть

своеобразными критериями уровня включенности или исключенности данной группы

«в»/«из» mainstream society. Так, достигнуть доверия между

исследователем и исследуемым значительно быстрее и проще, если группа включена

в «большое общество».

Безусловно, эмоциональный опыт, полученный при работе в

Петербурге и в Берлине, различен. В Германии я должна была справиться с двойным,

а то и тройным отчуждением: преодолеть не только социальный барьер, но

также культурный и языковой. Если можно говорить о каких-то

измеряемых долях чувств, кажется, что страха и неуверенности я испытала больше

в Берлине, поскольку непонимание, «нечувствительность» к

повседневности ситуаций рождает страх и отторжение непонятного. И все же я

предполагаю, что петербургские нищие (попрошайки) являются менее

исключенной социальной группой, нежели их коллеги в Берлине. В

Петербурге мне удалось самостоятельно и достаточно быстро установить контакт

с людьми, которые просят на улице милостыню. Поискав и поспрашивав по

знакомым, «у нас» возможно найти «знакомого нищего» и довольно быстро

установить с ним «партнерские» отношения. Мои петербургские знакомые

хотели произвести на меня «хорошее» впечатление. Отсюда я сделала

вывод, что мое мнение им не безразлично. Другим критерием определенного

отношения ко мне стала подаваемая мной милостыня: с течением времени

петербургские информанты перестали принимать от меня деньги, а пару

М. Кудрявцева. «Вы когда-нибудь попрошайничали? — Да, однажды...» 63

раз даже приглашали в кафе, не разрешая мне платить за них. За

сравнительно небольшой промежуток времени я стала «своей», возможно потому,

что сами информанты не чувствовали дистанции между нами и принимать

милостыню от меня стало «не хорошо». Конечно, в Петербурге у меня

значительно больше контактов для поиска доступа к полю. В Берлине через

знакомых я могла выйти разве что на панков, которые нищими как

таковыми не являются, хотя и используют «попрошайничество» как один из

возможных заработков. Попытки знакомства, сближения с уличными нищими

без посредника потерпели неудачу. Мне удалось найти информантов лишь

через соответствующую организацию (ночлежку), но ими стали люди,

выбравшие легитимный способ сбора милостыни через продажу газет в

пользу бездомных. Но даже после установления с информантом «хороших

отношений», у меня складывалось впечатление, что меня не воспринимают

серьезно как возможного партнера по коммуникации. Мы были по разные

стороны барьера, поэтому меня можно было «обманывать»: не возвращать

деньги, не приходить на встречи. Берлинские информанты не чувствовали

по отношению ко мне никаких моральных обязательств, поскольку

обязательства и доверие возможны среди своих. Совесть существует только для

своих, а я воспринималась как совсем чужая.

Заключение

Мое исследование имеет две истории: эмоциональную и

профессиональную. Эмоциональная история отразилась в чередовании фаз личного

отношения к людям, с которыми я работала: сначала «страх и недоверие»,

затем «удивление», «понимание», отсюда «чрезмерное доверие»1, даже

«обида» (как на равноценного партнера)2, и, наконец, «установление

профессиональных границ», т. е. попытка сведения к минимуму личных

отношений в нашем общении3. Профессиональный рост выразился в

накоплении знаний как эмпирического, так и теоретического характера. Через

рефлексию и анализ эмоциональная история может также стать частью

профессиональной истории. Личным результатом исследования стало то,

что если раньше я, скорее, не замечала нищих, разве что подавала мило-

1 Обывательское недоверие к людям другой социальной группы постепенно

сменилось установкой «верить, но осторожно»: я максимально внимательно

выслушиваю, что мне рассказывают, вношу в дневник даже самые невероятные

истории, чтобы затем понять, что хотели передать этой невероятной историей.

2 Обида с довольно наивным основанием: «Я к нему так хорошо отношусь, а он

ко мне так относиться не хочет!»

3 Границы во взаимоотношениях — это и самооборона исследующего,

поскольку информанты могут манипулировать им, использовать и обманывать его. Если

воспринимать все лично, то это довольно болезненный опыт. Скорее, нужно

смотреть, что стоит за таким отношением.

64 Уйти, чтобы остаться. Социолог в поле

стыню и шла дальше, забыв про них, то теперь я вижу в нищем Человека.

Эти люди стали частью моих представлений о жизни.

Литература

Буравой М. (1997) Развернутое монографическое исследование:

между позитивизмом и постмодернизмом // Рубеж. № 10-11.С. 157-175. 1

Гирц Кл. (1997) «Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной

теории культуры / / Антологии исследования культуры. СПб.:

Университетская книга. Т. 1.С. 171-203.

Devereux G. (1976) Angst und Methode in den Verhaltenswissenschaften.

Muenchen.

Hughes E. C. (1971) The social eye. Selected papers. Chicago/New York

P. 505.

Girtler R. (2001) Methoden der Feldforschung. Wien; Koeln, Weimar.

Girtler R. Rotwelsch. (1998) Die alte Sprache der Gauner, Dirnen und