In scorn had gazed on that the feebler Elements hath raised —

L. 115—130 и т. д.). Сравнение с бурей повторяется в «Кор-

саре». Конрад в темнице с жадностью прислушивается к завы-

ванию бури за окном и чувствует свое родство с разбушевав-

шейся стихией: «О, как оп прислушивался к шумящей глубине

морской. . . И в диком сердце его рождались желания еще более

дикие, пробужденные голосом родной стихии!» (С. 1418—1421).

В «Чайльд Гарольде» этот мотив развивается от лица самого

ноэта: он любит природу, но «больше всего в минуты гнева ее»

(and loved her best in wrath —II, XXXVII). Знаменитое описа-

ние грозы на Женевском озере в III песни «Чайльд Гарольда»

широко развивает эту тему (ХСІІ—ХСѴІІ): «О, дивная ночь!.,

дай мне быть соучастником твоего грозного вдохновения, сде-

латься частью бури и тебя» (a sharer in thy fierce and far delight—

a portion of the tempest and of thee!) и т. д. В самой фа-

буле «восточных поэм», конечно, дается достаточно мате-

риала для отраженной характеристики владеющих героем

страстей.

Пушкин вводит этот мотив в психологический портрет Алеко:

«По, боже, как играли страсти Его послушного душой! С каким

волнением кипели В его измученной груди!». В сентенциозном

обобщении эпилога поэт возвращается к этому основному мо-

153

мейту трагедии Алека: «И всюду страсти роковые, И от судеб

защиты поті». Обычиыіі у Байрона мотив — картина бури м нри-

роде, радостно волнующей страстную душу героя, — повторяется

в «Кавказском пленнике»: «И бури немощному вою С какой-то

радостью внимал». В остальном Пушкин, как всегда, ограничи-

вается отраженной характеристикой событий и положений фа-

булы.

В биографическом прошлом героев Байрона главное место

занимает мотив разочарования. В биографической реминисцен-

ции «Корсара» и «Лары», к которой следует здесь присоединить

биографическое вступление в I песни «Чайльд Гарольда», исто-

рия разочарования героя сообщается в самых общих чертах, без

каких бы то ни было фактических подробностей. Все герои Бай-

рона разочарованы, и поэт дает подробное описание их душев-

ного состояния, но мотивы разочарования не всегда ясны и не

всюду одинаковы. В большинстве «восточных поэм» это при-

чины личные, романические: с одной стороны, обманутое често-

любие и задетая гордость, с другой стороны, переживание

любви, единственной и страстной, наполнявшей всю жизнь ге-

роя и оставшейся неудовлетворенной. Оба мотива одновременно

присутствуют в биографин Селима, Альпа, Уго; в чистом виде

любовный мотив представлен Байроном в «Гяуре». В «Корсаре»

и отчасти в «Чайльд Гарольде» выдвигается другая картина:

разочарование в людях, скептическое отношение к их нравст-

венному достоинству, явившееся па смену простой доверчиво-

сти и любви к людям (ср. «Корсар»: «Душа его изменилась,

прежде чем дела его заставили бороться с людьми и утратить

надежду на небо»; «Он воспитался в этом мире в школе разо-

чарования»; «Обреченный быть обманутым именно благодаря

своим добродетелям, он решил, что эти добродетели — причина

зла. ..» — С. 249—260). Наконец, в том же «Чайльд Гарольде» и

отчасти в «Ларе» говорится об игре страстей в душе героя, о его

юношеских увлечениях и разгульной жизни, в которой перего-

рела душа его, охладев к страданиям и радостям земного су-

ществования.20

Если Гирей в «Бахчисарайском фонтане» может быть при-

числен к разочарованным героям, причина его разочарования

личная и романическая: любовь к Марии.

Но, равнодушный и жестокий,

Гирей презрел твои красы

И ночи хладные часы

Проводит мрачный, одинокий,

С тех пор, как польская кпяжпа

В его гарем заключена...

Алеко, подобно Чайльд Гарольду и Корсару, разочарован

в нравственном достоинстве человека («Любви стыдятся, мысли

гонят, Торгуют волею своей, Главы пред идолами клонят И про-

сят денег да цепей...» н т. д.). Но более определенного сходства

154

между обвинениями Алеко и привычными мотивами биографии

героев Байрона не обнаруживается, а некоторые элементы в его

характеристике справедливо возводятся исследователями к Руссо

(«Когда бы ты воображала Неволю душных городов! Там люди

Ii кучах, за оградой Не дышат утренней прохладой, Ни вешним

запахом лугов»). В самой поэме причина трагической катаст-

рофы, как обычно, романическая. Наиболее интересные совпадения

с Байроном встречаются в биографической характеристике кав-

казского пленника, который является «первым опытом» Пуш-

кина в изображении разочарованного героя. Наивное, доверчи-

вое отношение к людям, сменяющееся разочарованием в нрав-

ственном достоинстве человека, юношеский разгул страстей, за

которым следует ранний холод чувства, сближают биографиче-

ские признания пленника с типом «Корсара» и «Чайльд Га-

рольда», а композициоппая функция биографической реминис-

ценции, как было уже сказано, подчеркивает связь между «вос-

точными поэмами» Байрона и кавказской поэмой Пушкина. Из

числа более общих мотивов разочарования необходимо выде-

лить один, ввиду его традиционного значения — разочарование

п дружбе и любви, получившее выражение в классической фор-

муле

В сердцах друзей нашед измену,

В мечтах любви безумный сон...

Байрон воспринял эту формулу от представителей рассудоч-

ного скептицизма, популярной философии французского Просве-

щения, охотно развенчивавшей нравственные достоинства че-

ловека: дружба основана на своекорыстии, любовь есть простая

игра чувственпостп — друзья покидают нас в несчастии, жен-

щины коварны п изменчивы и легко поддаются соблазну нового

чувства. В юношеской лирике Байрона мотив этот неоднократно

возвращается, например: «Я любил — но те, кого любил, ис-

чезли; я имел друзей — но бежали мои ранние друзья» («Хочу

я быть ребенком вольным» — В. W. I, 206). Или: «О человек!.,

твоя любовь — сладострастие, твоя дружба — обман» («На мо-

гилу Ньюфаундлендской собаки» — I, 281). Или еще: «Возлюб-

ленной сердце похитил другой, изменчива дружба, как солнце

зимой» («Наполним опять наши кубки» — I, 284) и т. д. В био-

графии Чайльд Гарольда рассказывается о том, как герой на-

учился понимать, что сотоварищи пиров — льстецы, окружавшие

его в богатстве и счастьи, что Женщин привлекало к нему зо-

лото, а пе любовь (I, IX). Тот же мотив возвращается в «Про-

щании» Чайльд Гарольда: «Кто станет верить мнимым вздохам

жепы или возлюбленной?».

Но сближение «Кавказского пленника» с «Чайльд Гароль-

дом» намечается и в другом существенном мотиве. Именно

вдесь, а не в «восточных поэмах» рассказывает Байрон особенно

много о равнодушии к жизни как следствии разочарования или

155

пресыщения ее радостями, о душевном холоде героя, уже не

способного к любвн. Мотив этот развивается в I песпп при

встрече Гарольда с Инессой. Об этой встрече поэт говорит: «На

этот раз его нзменчивое сердце осталось бесчувственным»

(LXXXII), и в обобщающей сентенции он поясняет, что

«страсть безумствует, пока не притупляется, а потом она уле-

тает прочь; порок, который в сладострастии сам роет себе мо-

гилу, давно похоронил псе его надежды, так что они уже не вос-

креснут» (LXXXIII). «Ничто па свете», прибавляет он, «не могло

разогнать его печали» (LXXXIV). «О жертва наслаждений! па

увядшем челе его мрачное отвращение к жизни наложило Каи-

нову печать» (LXXXIII). В стансах «К Инессе» в уста героя

вложены такие признания: «Красота уже не приносит мне на-

слаждения. Твои глаза почти не имеют для меня очарования».

«Не любовь и не ненависть и по разочарованное тщеславие,

мечтающее о почестях, заставляют меня проклинать мое тепе-

решнее состояние и бежать от того, что когда-то я цепил больше

всего; но усталость, которая возникает во мне, кого я ни встречу,

что бы я ни увидел, о чем бы я ни услышал...». В признаниях

пленника звучат родственные мотивы, хотя без каких-либо бо-

лее точных совпадений: «Но Русский жизни молодой Давно

утратил сладострастье». «Твой друг отвык от сладострастья,

Для нежных чувств окаменел», или:

Как тяжко мертвыми устамп

Живым лобзаньям отвечать

И очи, полные слезами.

Улыбкой хладною встречать! ..

Ср. также такие выражения: «Моей души печальный хлад»;

«Без упоенья, без желанья Я вяну жертвою страстей»; «рассе-

янный, унылый», «уснув бесчувственной душой» и т. д. Сходство

темы увеличивается сходством ситуации: эти признания всплы-

вают при встрече с прекрасной женщиной. Но мотивировка от-

каза от любви в «Чайльд Гарольде» другая: не таинственная,

всепоглощающая любовь к прошлому, а утомление чувства,

перегоревшего в страстях. Впрочем,вначале «Чайльд Гарольда»,

в биографическом вступлении, затронут и этот мотив: «Он взды-

хал о многих, но любил одну, а эта одна, увы! не могла ему

принадлежать!» (V). Однако в «Чайльд Гарольде» мотив любви

к единственной, мимоходом затронутый в пачале поэмы, не воз-

вращается более в ее дальнейшем течении и не упоминается

вовсе при встрече с красавицей Инессой. Отношение пленника

к черкешенке и таинственной возлюбленной, оставшейся на ро-

дине, должно быть сопоставляемо, как было сказано выше,

с сюжетной схемой «Корсара».

В черновых набросках «Кавказского пленника», сообщаемых

Анненковым, встречается выпущенная в окончательной редак-

ции строфа, которая развивает существенный для душевного ох-

156

т/кдѳния Чайльд Гарольда мотив — пресыщения любовными

наслаждениями пылкой юности (ср. Ак. изд., т. II, с. 379):

Когда роскошных дев веселья

Младыми розами венчал —

И жар безумного похмелья

Минутной страсти посвящал...

В биографии Чайльд Гарольда говорится о его «вакхана-

лиях» (VI) с «пафосскими девами» (Paphian girls), которые

«смеются и поют» (VII), и с которыми он проводит дни и ночи

в «шумных пиршествах» (riots most uncouth) (II). «Немного

было на земле предметов», говорит с сожалением поэт, «которые

нравились ему, кроме любовниц (concubines) и развратников

(carnal companie) и блестящих кутил из высшего и низшего

круга» (II). Таким образом, разочарование его, прежде всего,

понимается поэтом, как «пресыщение» (he felt the fulness of

satiety —VI) — мотив, к которому Пушкин возвращается в био-

графии Онегина.

Мотив пресыщения, раннего охлаждения души, делающего ее

бесчувственной к радостям жизни и особенно к женской любви,

не выдвигается в «восточпых поэмах» с такой настойчивостью,

как в «Чайльд Гарольде» и в «Кавказском пленнике». Место его

чаппмает другой, психологически родственный мотив, более со-

ответствующий мелодраматически повышенному тону «восточных

поэм»: мотив раскаяния, мучительных страданий за непоправи-

мое прошлое, душевной агонии преступника, на совести кото-

рого тяжелый грех перед людьми или перед самим собой. Со-

вершенное в прежней жизпи героя таинственное преступление

(например, в биографии Лары) положило грань между ним и

другими людьми, явилось причиной его одиночества, той атмос-

феры тайны и страха, которая его окружает; оно же определило

собой его «разочарование» и «раскаяние». Байрон и в этом слу-

чае продолжает популярную литературную традицию, особенно

ярко выраженную в «страшном романе»: мучения совести не-

раскаянного преступника, его душевная агония перед смертью —

одна из любимых тем г-жи Радклифф и ее современников.21 Мо-

ралистический тон сохранился и у Байрона; его герой, хотя

«благородный злодей», но все-таки «злодей». Когда Корсар оста-

ется наедине с самим собой, как рассказывает поэт в биографи-

ческой характеристике, им овладевают муки встревоженной

совести: «Шаги его поспешны, глаза подняты к небу, руки судо-

рожно сжаты», «щеки пылают, лоб от волнения покрылся вла-

гой» (С. 235—248). Заключенный в темницу, в ожидании казни

он вспоминает о совершенных преступлениях; в такую минуту,

говорит поэт, ты видишь перед собой «открытую гробницу —

обнаженное сердце человека» (С. 934—961). Из таинственного и

мучительного прошлого Лары возникает грозное ночное виде-

ние, которое наводит такой ужас на его больную совесть

157

(L. 214). В ночь перед приступом Альп один из всего лагери

не может найти себе покоя и «завидует» воинам, спокойно ус-

нувшим накануне решительной битвы и не тревожимым сове-

стью (S. 350 и сл.). В «Гяуре» изображению душевных стра-

даний героя, связаппых с воспоминаниями о прошлом, посвя-

щепа едва ли не самая значительная часть поэмы. После смерти

Лѳилы и Гассана Гяур «еще живет и дышит, по не дыханием

человеческой жизни: змея обвивается вокруг его сердца, и от ее

укусов все мысли его восстали друг на друга» (1194). «Огонь

неутоленный, неутолимый пылает вокруг него и в самом сердце

его; никто не услышит и никто не сумеет пересказать всех му-

чений этого внутреннего ада» (751). Как скорпион, окружен-

ный огненным кольцом, он извивается, истерзанный отчаянием,

«не подходя к земному существованию, не имея надежды на не-

бесное, вверху — окруженный мраком, внизу — отчаянием, во-

круг него — пламя, внутри его — смерть» (436). Лучше физи-

ческие страдания, чем эта «мрачная пустота»: быть осужденным

«вечно созерцать пустое небо, без единого облака и без солнца»;

«лучше погибнуть во время бури, чем, как разбитый корабль,

медленно догнивать на прибрежных утесах» (957—970). Нако-

нец, тот же мотив появляется и в судьбе «антагониста», ко-

нечно, не в таком широком развитии, как в характеристике

гороя. Описывается уныние Гассана после смерти Лейлы: «Мрач-

ный Гассан покидает свой гарем и. не склоняет более своих взо-

ров па лица женщин. Весь день он проводит па охоте, но радо-

стей охотников не разделяет...» (G. 439). Более обстоятельна

картина душевного состояния герцога Азо после казни жены и

сына, завершающая «Паризину»: «С тех пор никогда слеза не

орошала его ланит, и никогда улыбка не появлялась на лице

его» (Р. 537). «Он преступил за грани радости и страдания:

здесь на земле ему оставались только бессонные ночи и мучи-

тельные дни; ум его уже умер для хвалы и порицания, сердце

избегало себя и не хотело покориться судьбе, но забыть было

уже не в силах» (545). «Нечем было ему заполнить глубокую

расселину, болезненно зиявшую в его душе» (571). В заключе-

ние — эффектное сравнение — дерево, разбитое молнией, которое

никогда уже не пустит свежих ростков (579—586).

Мотив раскаяния встречается и у Пушкина, но ослабленный

и отодвинутый из центра художественного внимания. В призна-

ниях кавказского пленника он звучит вместе с другими моти-

вами разочарования, но не развивается в широкие и мрачные

картины душевного отчаяния, как в «Гяуре». Сравнения, напо-

минающие отрывки психологического портрета Гяура, лишепы

эмфазы, мелодраматической экспрессивности, более элегичпы,

чем у Байрона:

Ты видишь след любви несчастной,

Душевной бури след ужасной;

Оставь меня, но пожалей

158

О скорбной участн моей!..

И гасну я, как пламень дымный.

Забытый меж пустых долин...

Душевное состояние Гирея после смерти Марии, как было

уже сказано (ср. с. 133), напоминает Гассана (и Азо):

Но в сердце хана чувств иных

Таится пламень безотрадный...

Терзания преступной души могли бы сделаться предметом

изображения в «Цыганах», но рассказ о судьбе Алеко обрыва-

ется как раз в том месте, с которого начинается повествование

«Гяура», и только в последней картине дается сдержанный на-

мек на душевные переживания героя, выходящие за пределы

поэмы («убийца страшен был лицом»). Ближе всего к тради-

ционному изображению преступной души подходит Пушкин

в «Братьях-разбойниках», давая картину предсмертного бреда

терзаемого совестью разбойника («Пред ним толпились приви-

денья, Грозя перстом издалека...» и т. д.). Однако мотив этот

слишком распространенный, чтобы можно было говорить о пря-

мом влиянии поэзии Байрона.

В результате подробного описания отдельных психологиче-

ских тем напрашивается вывод, который был уже сделан кн. Вя-

земским и другими современниками Пушкина: характеристика

героя в «южных поэмах» слагается из байронических мотивов,

но мотивы эти не развиты в более подробные описания и худо-

жественно ослаблены в связи с общим ослаблением внимания

к душевному миру героя. Но можно говорить об ослаблении

байронических мотивов и в другом отношении. В соответствии

с общим стилем «восточных поэм», их романической фабулой,

их стремлением к преувеличенной экспрессивности в описа-

ниях, в выражении лица героя, движениях, жестах и позах опи-

сание душевных состояний стремится также к мелодраматическим

эффектам, к лирической эмфазе и гиперболе. Если изобра-

жается любовь, поэт настаивает на том, что это любовь всепо-

глощающая, бесконечно страстная, единственная; если нена-

висть, то непримиримая и губительная, не находящая успокое-

ния даже после смерти ненавистного врага; если храбрость, то

храбрость безумная, нечеловеческая; если отчаяние, то столь

глубокое, что душа, охваченная им, уже пе способна пи к какой

радости жизни; самое неожиданное рыцарское благородство со-

единяется в душевном облике героя с самыми чудовищными пре-

ступлениями; вообще крайности сосуществуют в этом мире

исключительных переживаний, не примиренные и не мотивиро-

ванные психологически, по объединенные общим эмоциональ-

ным тоном поэмы, одинаковым напряжением выразительных

контрастов, без полутонов, без смягчающих и индивидуальных

159

оттенков и переходов. Пусть перед героем лежит поверженный

враг: он может, как Лара, добить его («он ненавидел борьбу,

которая не приводила к цели и оставляла в живых побежден-

ного врага»), может, как Гяур, жадно всматриваться в его черты

и искать в них отражения душевной муки и предсмертного от-

чаяния; в таких случаях поэт эмфатически подчеркивает всю

исключительную, нечеловеческую напряженность чувства нена-

висти, владеющего героем, противопоставляя мысленно такое

отношение более обычному среди людей, когда ненависть перед

лицом смертп уступает место милосердию и состраданию. Или,

напротив, герой в таком же положении может почувствовать жа-

лость к своему сопернику, как Конрад: «спящего» он не захочет

убивать даже для того, чтобы спасти себя от верной смерти, и

ужаснется женщины, ради него совершившей убийство; тогда

поэт выдвигает необычайное благородство, красоту души раз-

бойника, сохранившуюся в нем несмотря на преступления, и

противополагает его «гордую» душу неразборчивости в средст-

вах его товарищей, которые рады спасению вождя и не разде-

ляют его благородных предрассудков. И в том, и в другом

случае — в добре и зле, в ненависти и великодушии — подчеркива-

ется исключительное, поражающее воображение: мелодрамати-

ческие эффекты невероятных добродетелей и пороков, не

похожих на обыдепные переживания. Не следует пытаться при-

мирить эти противоположности в психологическом единстве

«человеческой личности» героя: они оправдываются художест-

венным единством поэмы, построенной на романической фабуле

и на элементарных контрастах, однообразно преувеличенных

психологических мотивов.

В этом отношении, как мы видели, герои Пушкина не могут

сравниться с героем «восточных поэм». Пушкин не только пере-

двинул центр внимания с душевпого мира героя на окружаю-

щую обстановку и второстепенных для Байрона действующих

лиц, он изменил самый стиль, в котором трактуются эти психо-

логические темы, снизил тот патетически декламационный топ,

в котором Байрон говорит о любви и ненависти, восторгах п

страданиях своих героев, из демонического перевел их обратно

в человеческий мир. Критика 20-х гг., ощущавшая поэмы Пуш-

кина на фоне нового байроповского искусства, конечно, сразу

почувствовала эту перемену. Если в кавказском пленнике, Ги-

рее и Алеко современники единодушно усматривали «тень ге-

роев Байрона» (выражение Шевырева: Мскв, 1841, ч. 5, с. 258)

или «дань, собранную Поэтом пашим с различных образов, по-

лучивших вещество под кистью Бейрона» (СО, 1824, ч. 92,

с. 272) или по крайней мере «некоторое сходство с героем Бей-

рона» (кн. Вяземский о «Кавказском пленнике»), то все они

в то жо время ощущали и существенное различие. Герои Бай-

рона, пишет критик «Сына отечества» по поводу «Полтавы»

(1829, ч. 125, с. 42), «существа мрачные», «презирающие чело-

160

вечество», они «дышат не воздухом, а пламенем, и душа их,

как адамант, несгораема среди пожара страстей, железное сердце

неприкосновенно ударам рока. Одним словом, у Байрона во всем

крайности, которые пли приводят душу в ужас, или трогают ее

до глубины, или возбуждают неизъясппмую холодность к чело-

вечеству. .. Напротив того, у Пушкина (кроме характера Заремы

в «Бахчисарайском фонтане») вовсе пет сильных, пламенных,

мрачных характеров Байроповскпх». Из многочисленных сход-

ных отзывов приведу еще ироническое замечание Надеждина

(BE 1829, ч. 165, с. 21): «К чести нашего Поэта должно ска-

зать, что подобное величие ему чуждо. Он еще не перерос скуд-

ной меры человечества... Его герои в самых мрачнейших произ-

ведениях его фантазии, каковы „Братья-разбойники" и „Цы-

ганы", суть не дьяволы, а бесенята...».

Мы вернемся еще раз к этому вопросу при изучении стиля

«южных поэм».

5

Герой «восточных поэм», неподвижный в своем внешнем об-

лике и внутреннем душевном строе, однообразно повторяет ус-

ловный художественный идеал — мрачного величия, таинствен-

ного, эффектного и устрашающего. Образ героини стилизован

в другом направлении: оп осуществляет видение безусловной

красоты и женственности, нежной и страстной, такое же одно-

образно обобщенное и лишенпое индивидуальных оттенков.

В поэмах встречаются те же формы описания внешнего об-

лика героини, которые были отмечены для героя, с той су-

щественной разницей, что эти описательные мотивы занимают

гораздо меньше места в рассказе: 1. Статический и обобщенный

«портрет», предпосылаемый рассказу и не связанный с опреде-

ленным моментом развития действия (портрет Лейлы: G. 473—