Глава 3. Демократические республиканцы (Ледрю-Роллен)

Ледрю-Роллен, признанный глава демократических республиканцев, занявший после революции пост министра внутренних дел, с первых дней своего назначения вызвал у Герцена наибольшую симпатию из всех членов Временного правительства. Писатель отмечает, что еще в Риме, узнав о Парижских событиях и просматривая списки пришедших к власти политических деятелей, он лишь о Ледрю-Роллене мог сказать, что он будто что-то из себя представляет.⁸⁰ Позже, анализируя события весны 1848 года, Герцен сравнивает влияние на их ход двух главных политиков того времени – Ламартина и Ледрю-Роллена – и подчеркивает верные устремления последнего (который «хотел во что б ни стало утвердить республику, […] шел в правительство для того, чтоб двигать вперед»⁸¹), в сравнении с трусостью и желанием остановить революцию первого.

Высоко оценивает Герцен деятельность Ледрю-Роллена, касающуюся выборов в Национальное собрание – издание им его знаменитого Циркуляра и напутствия комиссарам. Эти действия кажутся писателю совершенно правомерными и логичными для утверждения настоящей республики, а сам министр внутренних дел выступает в них как истинный ее защитник, который понял «опасность и нелепость предстоявших выборов», и, пользуясь своей громадной властью, вздумал их «из призрачных сделать действительными».⁸² Иного пути для прочного установления новой формы правления Герцен не видел: «Республика […] была провозглашена по праву революции, ее министры должны были действовать в духе республиканском. Если б все шли дружно и по одной дороге с Ледрю-Ролленом, если б, сверх того, и сам Ледрю-Роллен не сбился с нее, мы не сидели бы третий месяц в осадном положении и не видели бы улицы Парижа, устланные трупами»⁸³.

Напротив, Анненков, анализируя те же действия Ледрю-Роллена, находит их во многом непродуманными и в целом скорее вредными для дела республики. Литератор обращает особое внимание на путаницу, которую этот министр произвел в департаментах необдуманной посылкой своих комиссаров. «Почти не было города во всей Франции, который бы не возмутился ребячески-диктаторскими мерами, не раздвоился на две партии, и иногда после шума и сильной схватки, часто кровавой, как в Туре и Безансоне, Валенсе, Амьене и пр. – не выгонял одного, удерживал другого, выпроваживал всех, ибо в некоторых городах было даже по три комиссара, так что народонаселение иногда не знало, в котором из них сосредотачивается Правительство»⁸⁴. В этих негативных, в конечном счете, последствиях политики Ледрю-Роллена, как полагает Анненков, в полной мере отразилось его полнейшая бесталанность к административным делам, которая в глазах его сторонников оправдывалась тем, что он был «человеком-идеей», противостоявшим «с величавою энергией слабости умиротворительных мер других членов Правительства».⁸⁵ В глазах же самого Анненкова это не могло служить оправданием недальновидной политики; литератор указывает, в сущности, что Ледрю-Роллену лучше было бы продолжать заниматься журналистской деятельностью, «обычной ему издавна и более ему удачной, чем другой какой». Таким образом, Анненков вообще довольно низко оценивает политический потенциал Ледрю-Роллена, природа которого, по мнению публициста, характеризуется «желанием добра посредством дерзости, и слабостью, если попытка не удалась с первого раза»⁸⁶ – качествами, недопустимыми для сильного политического лидера.

Та же политическая слабость и недальновидность, по мысли Анненкова, неоднократно делала его невольным предателем собственного дела и интересов народа. Так, в событиях 16 апреля «Ледрю-Роллен был орудием уничтожения огромных социальных процессий, инструментом, снявшим последнее волнение революционного движения на улице, и, таким образом, против воли совпал с Маррастом и противоположной партией»⁸⁷; «в первый раз после революции социальная прогулка встретила отпор, и человек, уничтоживший ее с улицы, был Ледрю-Роллен».⁸⁸ В то же время, однако, Анненков не без завуалированного одобрения пишет о стойкости этого политика не соблазняться огромным успехом у парижан и отстаивать перед ними решение всего Временного правительства, хоть оно шло вразрез с его собственными убеждениями: «Ледрю-Роллен тоже исполнил свой долг: он твердо объявил, несмотря на приманку этого триумфа, для него устроенного, что отложить выборы в Национальное собрание не может Правительство, не узнав прежде мнения всей Франции»⁸⁹.

Политика соглашательства и компромисса, столь характерная для Ледрю-Роллена, как передает Анненков, в полной мере нашла свое отражение в поведении его перед лицом вновь избранного, консервативного по сути, Национального собрания, которое относилось к нему с понятной неприязнью и хотело исключить из состава Правительства. На подобные толки Ледрю-Роллен, «в гневном роде, в котором он часто достигает истинного эффекта, вразумил Палату, что в недрах Правительства существовало только различие мнений и совершенное единство целей и намерений»⁹⁰; стало быть, сознательно или нет, этот политик упорно игнорировал различия в коренных устремлениях своей партии и партии «умеренных», что само по себе уже свидетельствовало о его готовности весьма гибко обходиться с собственными идеями.

Таким образом, по мнению Анненкова, несомненные идеологические разногласия не мешали Ледрю-Роллену следовать курсу всего Временного правительства, в целом более консервативного, и легко идти на компромисс с правыми республиканцами, когда речь шла о конкретных политических вопросах. С некоторой долей уверенности можно утверждать, что Анненковым готовность Ледрю-Роллена заглушить собственные политические амбиции, а вместе с тем, косвенно, и отступится от собственных идей в пользу необходимости сохранить правительственное достоинство и независимость в целом скорее воспринимается как положительная черта. Однако причины этой его способности Анненков усматривает в том, что Ледрю-Роллен объективно мало что из себя представлял как политик. Это мнение литератора прекрасно видно, к примеру, из следующей цитаты: «Демонстрация объяснила мне вопрос: каким образом в революционное время вдруг самые пустые личности, именно даже вследствие своей односторонности и ограниченности, могут быть подняты страстями на огромную высоту и заимствовать от обстоятельств блеск, который сами по себе совершенно не имеют. Ледрю-Роллен пояснил мне множество лиц 93 года»⁹¹. Во время апрельских событий в Париже Ледрю-Роллен, как полагает Анненков, мог сделаться диктатором Франции, но «отступил перед страшною ответственностью решительного поступка»⁹² – отступил потому, что его личные качества не могли позволить ему стать реальным правителем.

Герцен, в свою очередь, относится к фигуре Ледрю-Роллена с большей симпатией, оценивая его собственный политический потенциал куда более высоко: «в нем был этот беспокойный дух, подрывающий старое, ломающий без оглядки, дерзкий в отношении к прошедшему, – словом, тот дух, который заслужил ему ненависть всей буржуазии»⁹³ – дух, который мог бы сделать его истинным лидером республики. Говоря о тех же апрельских событиях, Герцен утверждает, что Ледрю-Роллену «следовало захватить диктатуру и спасти революцию»⁹⁴. В его компромиссе с остальными членами Временного правительства Герцен видит поэтому «убийство республики»⁹⁵, а сам Ледрю-Роллен становится предателем народного дела.

Однако глубже вникая в смысл происходивших во Франции в 1848 году событий, Герцен видит бессмысленность даже такой республики, которую бы устроил Ледрю-Роллен, приди он к власти. Обращаясь к некому юному собеседнику в статье «Vixerunt!» из цикла «С того берега», мыслитель замечает: «Сделайся уличный бунт, провозгласи французы Ледрю-Роллена президентом, вы опять взойдете в восторг. Пока вы молоды, это простительно, но оставаться в этом направлении надолго я не советую, вы сделаетесь смешны. У вас натура живая, восприимчивая – переступите последний забор, отрясите последнюю пыль с сапогов ваших и убедитесь, что маленькие революции, маленькие перемены, маленькие республики недостаточны, круг действия их слишком ограничен, они теряют всякий интерес. Не надобно им поддаваться, все они заражены консерватизмом»⁹⁶.

Таким образом, Герцен, с одной стороны, достаточно высоко оценивает политический потенциал Ледрю-Роллена и вообще с определенной симпатией пишет об этой личности, но с другой – исходя из своих убеждений о невозможности построения настоящей социальной республики в формах существующего общественного строения, без его коренной ломки, не верит в творческие силы деятелей, подобных Ледрю-Роллену, чья роковая ошибка состоит в том, что, «увлеченные благородной любовью к ближнему, к свободе, увлеченные нетерпением и негодованием, они бросились освобождать людей прежде, нежели сами освободились; они нашли в себе силу порвать железные, грубые цепи, не замечая того, что стены тюрьмы остались. Они хотят, не меняя стен, дать им иное назначение, как будто план острога может годиться для свободной жизни»⁹⁷.