Линия немецкой защиты на Нюрнбергском процессе

Нюрнбергский процесс был абсолютно беспрецедентным в истории человечества. Чтобы подготовить и провести такой сложный судебный процесс, необходима была колоссальная работа. Как указывает Н.С. Лебедева, до самого крупного – Нюрнбергского – процесса в разных странах были проведены процессы над фашистами-преступниками: «В июле - ноябре 1945 г. во многих странах Европы были проведены судебные процессы над коллаборационистами и военными преступниками»³.

Первые суды прошли в Великобритании, в дальнейшем – в Норвегии, в США, во Франции и пр. Как правило, суду подвергались граждане данной страны, которые выступали на стороне фашизма и тем самым способствовали уничтожению и принижению своих соотечественников. Эти процессы представляли собой «черновик» Нюрнбергского, подготовку к нему, и именно сама возможность судить военных преступников привела к мысли об устройстве такого грандиозного и беспрецедентного процесса, каким являлся Нюрнбергский.

В августе был опубликован список военных преступников, включавший 22 имени, - крупные деятели гитлеровской Германии, люди, ответственные за принимаемые решения.

Инициатором процесса выступила Великобритания, первой осуществившая суд над нацистскими преступниками. Однако подготовленный проект обвинения первоначально включал в себя только обвинение в нарушении разного рода международных конвенций. «Далее шла речь о создании подсудимыми специальных организаций, таких, как СА, гестапо, гитлерюгенд, и системы концлагерей для подавления всякого сопротивления в своей стране и в целях уничтожения еврейского населения. Этот набросок был составлен до того, как было разработано и принято определение видов преступлений, подпадающих под юрисдикцию трибунала. Вследствие этого в проекте ничего не говорилось о ведении фашистской Германией агрессивных войн, но лишь о нарушении ею тех или иных договоров и соглашений. Не было учтено также и различие между военными преступлениями и преступлениями против человечности. Сама форма документа не соответствовала достигнутой на Лондонской конференции договоренности относительно обвинительного заключения - т.е. что оно должно включать в себя все сведения относительно инкриминируемых подсудимым обвинений, а не быть лишь краткой обвинительной формулой, как это принято в англо-американской процессуальной системе. Проект, естественно, вызвал возражения со стороны советской и других делегаций и не мог быть принят даже в качестве основы для дискуссии»⁴.

Лидирующей стороной в Нюрнбергском процессе, безусловно, выступал Советский Союз. Именно по инициативе советской стороны расширялись и дополнялись пункты обвинения, туда было вписано ведение агрессивной захватнической войны. Достаточно увидеть список пунктов обвинения, чтобы понять, как мало можно было противопоставить этому скрупулезному перечислению преступлений против человечества:

ПРЕСТУПЛЕНИЯ ПРОТИВ МИРА

Подготовка агрессии

Агрессия против Австрии

Агрессия против Чехословакии

Агрессия против Польши

Агрессия против Норвегии и Дании

Агрессия против Бельгии и Нидерландов

Агрессия против Греции

Агрессия против Югославии

Агрессия против СССР

Германское сотрудничество с Италией и Японией. Агрессия против США

ВОЕННЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Преступное попрание законов и обычаев войны об обращении с военнопленными

Советского Союза, Польши, Чехословакии, Югославии, Франции и других стран

Ограбление Чехословакии

Разграбление частной и общественной собственности в Польше

Организация разрушения и разграбления культурных ценностей

Разрушение и разграбление культурных ценностей Чехословакии и Польши

Разрушение и разграбление культурных ценностей народов СССР

Разрушение исторических памятников древних русских городов5

Список пунктов обвинения внушителен, сам процесс беспрецедентен: никогда осуждению не подвергалось руководство целой страны. В докладе Председателя Государственного Комитета Обороны СССР (от 6 ноября 1943 г.) говорилось, что «Советское правительство вместе с правительствами союзников должно будет:

– освободить народы Европы от фашистских захватчиков и оказать им содействие в воссоздании своих национальных государств;

– предоставить освобожденным народам Европы полное право и свободу самим решать вопрос об их государственном устройстве;

– принять меры к тому, чтобы все фашистские преступники, виновники нынешней войны и страданий народов, в какой бы стране они ни скрывались, понесли суровое наказание и возмездие за совершенные ими злодеяния.

– установить такой порядок в Европе, который бы полностью исключал возможность новой агрессии со стороны Германии;

– создать длительное экономическое, политическое и культурное сотрудничество народов Европы, основанное на взаимном доверии и взаимной помощи, в целях восстановления разрушенного немцами хозяйства и культуры»⁶.

Что же могла противопоставить обвиняемая сторона выдвигаемым и достаточно справедливым идеям? Зачем понадобились защитники, хотя, казалось бы, и так все было ясно? Чтобы разъяснить это, сравним ситуацию аргументирования в суде с различными другими ситуациями, когда применяется обоснование своей точки зрения.

Научная аргументация зависит от того, в какой сфере науки она разрабатывается – в естественной или в гуманитарной. В естественной науке ученый опирается на аксиомы и основанные на этих аксиомах теоремы. Кроме этого, для подтверждения своей гипотезы ученый ставит эксперимент. Если он доказал ту или иную идею с помощью научной аргументации, аудитория не может не присоединиться к этой идее. Гуманитарная наука структурой своей аргументации близка судебной риторике: аудитория имеет право свободного выбора. Например, в философии существует множество концепций познания, в филологии – различные модели устройства языка, в социологии – разные варианты осмысления процессов в обществе. Люди, читая об этих концепциях в книгах и слушая лекции ученых, принимают решение, к кому из них присоединиться. В суде обвинитель и защитник также обосновывают свою точку зрения, а суд присяжных или судья выбирают, чья точка зрения им ближе. Причем как в науке, так и в ситуации судебной риторики определяющим фактором может быть не убедительность аргументов, а личное обаяние оратора, политическая ситуация в стране и другие подобные нюансы⁷. С другой стороны, в судебной риторике предметом аргументации является конкретная ситуация, по поводу которой необходимо принять решение. Разные концепции философии, филологии и других гуманитарных наук сосуществуют: одна концепция не отменяет другую, а предлагает альтернативное описание того же самого объекта. В естественной науке новые открытия отменяют старые представления: так, господствовавшая в XVIII веке теория флогистона сейчас не признается. Иными словами, в гуманитарной науке не может быть окончательного ответа на вопрос, например, как устроен язык. В судебной аргументации сосуществование разных концепций (обвинителя и защитника) длится только до принятия решения судом: после этого истинной считается только одна из них.

Кроме этого, нельзя не заметить еще об одном важном отличии сторон в судебном процессе и их аргументации от дискуссий различных ученых. Ученый стремится представить свое вúдение ситуации как истинное, претендует на знание того, как действительно устроены процессы и объекты, которые он описывает. В практике судебной риторики такой задачей обладает только государственный обвинитель. Защитник, представляющий интересы какой-либо стороны, может стремиться к обратному: скрыть истинный ход развития событий. Его задача – защитить человека, доверившего ему свою судьбу, даже в случае, если этот человек виновен. Ученый также может быть тенденциозен, участвовать в политической борьбе, но, в отличие от судебного оратора, он представляет не интересы предмета своей речи, а свои собственные (специалист по французскому языку, баллотирующийся в ректоры, представляет интересы не французского языка, а коллектива своего факультета). Таким образом, ученые равны между собой в аргументативной ситуации науки (они оба стремятся найти истину), а судебные ораторы не всегда: в уголовных делах один из них стремится найти истину, второй – защитить подсудимого. В гражданских делах представители двух разных сторон оба стремятся не столько к установлению истины, сколько к созданию наиболее благоприятных условий для своей стороны.

Дидактическая аргументация необходима для обучения. Объясняя ученикам ту или иную мысль, преподаватель прибегает к различным аргументам. Мысль не может обсуждаться: она уже дана. В отличие от научной аргументации, здесь первостепенное значение имеет личность преподавателя: если аудитория не воспринимает его как авторитетный источник, она не поверит его аргументам. Ученики в школе часто не любят тот или иной предмет из-за того, что им антипатичен учитель, преподающий этот предмет. В судебной практике личность защитника или обвинителя важна, но не до такой степени. Часто присяжные видят выступающего перед ними человека первый раз в жизни. Более важным элементом аргументации представляется личность подсудимого – ведь именно его судьбу в итоге должен решить суд. При этом выводы из аргументации не известны заранее, они спорны.

Диалектическая аргументация используется в дискуссии. Задача ее участников – с помощью честных и убедительных аргументов найти ответ на поставленный вопрос, найти решение проблемы. Стороны дискуссии равноправны, аргументы каждой должны быть выслушаны с одинаковым уважением, а исход дискуссии не известен заранее. На практике же, если дискуссия осуществляется публично и в устной форме, у говорящего часто нет возможности подобрать наиболее достойный аргумент, и он использует первый, пришедший ему в голову. Стараясь произвести впечатление на своего оппонента и на слушателей, участник дискуссии может отвлекаться от темы, переходить на личности и применять множество других приемов, которые дают ему тактическое преимущество, но не характеризуют его как честного оратора. Дискуссия может вообще потерять предмет обсуждения и скатиться на уровень «А ты кто такой? – А ты кто такой?». В судебной риторике существует четкий и ясный предмет аргументации – деяние, которое необходимо рассмотреть и принять по нему решение. Обвинитель и защитник не имеют права опускаться до потери предмета обсуждения (хотя в реальности это часто происходит): процедура суда регламентирована, и судья следит за порядком осуществления этого регламента. Помимо этого, итогом дискуссии не всегда является принятие решения: во многих случаях оба участника остаются при своем мнении, и дискуссия не имеет конкретного результата. Суд же, сколь бы долго он ни длился, должен прийти к некоему решению.

Судебная риторика, таким образом, имеет дело со свободной, беспристрастной аудиторией. При этом данной аудитории представляется не одна-единственная точка зрения, а как минимум две противоположных. Одним из основных принципов права является принцип “audiatur et altera pars” – «следует выслушать и другую сторону». В уголовных делах есть обвинитель и защитник, в гражданских – точка зрения одной и другой стороны. Это означает, что на выступающего в суде возложена очень серьезная ответственность – оперируя только аргументами, он должен присоединить к своей точке зрения аудиторию, имеющую выбор между как минимум двумя позициями.

Как бы ни относились обвинители к обвиняемым, предоставление им адвокатов было неотъемлемой частью судебного процесса как такового. Как указывает А. И. Полторак, далеко не каждый адвокат удовлетворял строгим требованиям суда:

«На Нюрнбергском процессе каждый подсудимый мог быть представлен адвокатом по собственному выбору. Каждого спросили, какого конкретно защитника он хотел бы иметь.

Легко спросить, а попробуйте-ка ответить на этот вопрос. Бывших правителей Германии мало интересовала адвокатская корпорация: они хорошо знали ей цену в условиях режима беззакония и произвола. Впрочем, Геринг мог вспомнить нескольких немецких адвокатов, известных ему по Лейпцигскому процессу. Тех самых, от которых так энергично и настойчива отказывался Димитров по принципу «боже, избавь меня от друзей, а от врагов я сам избавлюсь». Нет, нет, в Нюрнберге такие защитники Герингу были не нужны.

Возникли затруднения и иного порядка. Многие германские адвокаты, когда к ним обратились с предложением принять на себя защиту главных военных преступников, вежливо, но решительно отказались от этой «чести». Других же, которые сами предложили свои услуги трибуналу, пришлось отвести – они оказались лично замешанными в нацистских преступлениях.

И все-таки проблема защиты была успешно разрешена. Каждый подсудимый имел своего адвоката, а тот еще и помощника. Как справедливо заметил один из обвинителей, такую счастливую возможность подсудимые, будучи у власти, редко предоставляли даже своим соотечественникам»⁸.

Линия защиты сводилась к тому, чтобы представить действия собравшихся как нелегитимные. Речи немецкой защиты на Нюрнбергском процессе интересны тем, что в них представлен так называемый статус отвода – «четвертый статус» судебного измерения, чрезвычайно редко применяющийся в судебной практике.

Статусом называется состояние слушателей по отношению к теме речи: знают ли они, что случилось, понимают ли, чем это является, готовы ли принимать решение.

В статусе установления главный вопрос – об истине. Необходимо понять, как происходило дело. Истинно ли, что его совершил этот человек? Все вопросы, на которые отвечает статус установления, можно опровергнуть с позиции «истинно-ложно»: оспорить, что это совершил данный человек.

В статусе определения возникает вопрос о подведении данного случая под норму закона. В статусе установления суждения подчиняются закону «исключенного третьего»: либо данный человек совершил данное действие, либо не совершил – третьего не дано. В статусе определения данное действие может иметь признаки, позволяющие отнести его сразу к нескольким категориям (например, покушение на убийство можно одновременно рассматривать как нанесение тяжких телесных повреждений). Возникает вопрос о присущности – какие свойства важнее, к какой норме ближе данное деяние, какой закон к нему применить?

В статусе оценки основной вопрос – о понимании. Даже человек, совершивший убийство, может быть оправдан. Например, закон утверждает, что такого человека надо осудить, но оценив ситуацию, в которой он находился (скажем, убитый многие годы мучил его, издевался над ним), суд должен принять решение. Решение может быть принято на основании сравнения с другими ситуациями или противопоставления им.

Упрощенно статусы можно определить как три состояния аудитории по отношению к теме речи. Состояние I – аудитория пока ничего не знает, ей надо разъяснить, что произошло. Этот статус носит название статус установления – оратор устанавливает, кто, когда, как, где, с помощью чего совершил преступление. Состояние II – аудитория уже знает, что случилось, теперь нужно правильно квалифицировать это дело. Что это – покушение на убийство или нанесение тяжких телесных повреждений? Превышение пределов самообороны или умышленное убийство? Задача оратора – определить, чем является данное дело, подвести его под норму закона, и соответствующий статус называется статусом определения. Состояние III – слушателям уже известно, что произошло и как это квалифицировать. Возникает главный вопрос судебной речи – так осудить или оправдать того, кто это совершил? Как оценить его действия? Этот статус называется статусом оценки. Выделяется еще один вспомогательный статус – статус отвода. В нем решается вопрос, а имеют ли право судьи принимать решение по данной теме? Задача этого статуса – не столько показать некомпетентность судей, сколько воздействовать на эмоции слушателей, призвать их заглянуть в собственную душу. Слова Христа «Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень» апеллируют именно к этому статусу.

Именно в статусе отвода действовала линия немецкой защиты. Все уже было установлено и определено, им оставалось лишь взывать к беспрецедентности процесса и пристрастности его участников. «Доктор Штамер начал издалека. Он говорил об ужасах мировых конфликтов (конечно избегая упоминать о том, кто же развязал эти конфликты), о пострадавших нациях. И решительным тоном заключил, что пора-де, давно пора установить наказуемость агрессии.

- Человечество добьется, - воскликнул он с пафосом, - что в будущем эта идея не будет только требованием, а станет международным законом! - Но тут же с наигранной скорбью в голосе, как бы сетуя на довоенных политиков и юристов, обращаясь к судьям, продолжал: - К сожалению, многочисленные благие пожелания установить наказуемость агрессии остались пока еще гласом вопиющего в пустыне.

Адвокат обрушился на печальной памяти Лигу Наций, которая во всех случаях, когда к ней обращались по поводу агрессии того или иного государства, обнаруживала полную неспособность воздействовать на агрессора. Штамер считал это не случайным. Все дело, оказывается, в том, что нет до сих пор такого международного документа, который провозгласил бы агрессию международным преступлением. Но если бы даже и существовал закон, осуждающий агрессию, то и в этом случае, по мнению Штамера, можно было бы говорить об ответственности государства, а не отдельных физических лиц, являющихся лишь агентами этого государства, действующими от его имени.

Наконец, адвокат почтительно напомнил, что трибунал состоит из судей стран-победительниц, и этим якобы исключается их беспристрастность. Меморандум защиты заканчивался следующими словами:

- Трибунал должен собрать мнения признанных во всем мире авторитетов в вопросах международного права относительно законности этого процесса»⁹.

Защищать преступников нацизма было невозможно: вряд ли их действия можно было бы оправдать типичными аргументами защиты. Во многих судебных делах решение принимается не на основе нормы закона, а на основе нравственной или религиозной нормы. Часто убийцы, в виновности которых не было ни малейшего сомнения, были оправданы судом присяжных потому, что адвокат взывал к совести, долгу, вере. Известен анекдотический рассказ о Ф.Н. Плевако. Ему якобы пришлось говорить речь о священнике, укравшем белье. Вина священника доказана, он пойман с поличным, и соответствующая норма закона существует. Плевако будто бы сказал одну-единственную фразу: «Он столько раз отпускал вам ваши куда более тяжелые грехи, неужели вы, господа присяжные заседатели, не отпустите ему этот маленький грех!» И священник был оправдан.

Однако такое оправдание было вряд ли возможно в ситуации Нюрнбергского процесса. У обвинителей нашелся грамотный ответ на попытку отменить сам процесс как таковой:

Представитель обвинения уже на второй день судебного разбирательства подчеркнул, что Международный военный трибунал действует не только от имени четырех держав, представленных в нем, но и от имени пятнадцати других стран, присоединившихся к соглашению и Уставу трибунала в целях «использования международного права для того, чтобы противодействовать величайшей угрозе нашего времени – агрессивной войне». Главный американский обвинитель Джексон добавил к этому:

- Здравый смысл человечества требует, чтобы закон не ограничивался наказанием мелких людей за совершенные ими незначительные преступления. Закон также должен настичь людей, которые приобретают огромную власть и используют ее преднамеренно и совместно для того, чтобы привести в действие зло, которое не щадит ни один домашний очаг в мире.

Очень аргументированной была речь Романа Андреевича Руденко. Он не оставил камня на камне от утверждения защиты, будто нет на свете такого международного закона, который рассматривает агрессивную войну как преступление. Главный советский обвинитель сослался на резолюции Лиги Наций, на подписанный еще в 1928 году многосторонний пакт Бриана-Келлога, в котором прямо сказано: «Высокие договаривающиеся стороны торжественно заявляют от имени своих народов, что они осуждают обращение к войне для урегулирования международных споров и отказываются от таковой в своих взаимных отношениях в качестве орудия национальной политики»¹⁰.

После того, как избранная тактика не увенчалась успехом, защита избрала тактику «итальянской забастовки»:

• бесконечные просьбы об отсрочке процесса и переносе заседаний;

• вызов в суд множества свидетелей, зачастую не имевших отношения к делу;

• попытка опорочить свидетеля в глазах суда.

В своих попытках деморализовать и выставить в невыгодном свете свидетелей защита применяла следующие некорректные приемы:

Многовопросие – задается множество вопросов, что приводит к потере определенности темы обсуждения. Задача – забросать оппонента вопросами с таким расчетом, что его физическая невозможность ответить с подобной скоростью выдается за незнание и некомпетентность.

Вопросы от дурака – спорщик прикидывается незнающим и просит объяснить, что имеется в виду. Как правило, эффективно тогда, когда оппонент употребляет термин, значение которого он сам не очень четко представляет себе или тогда, когда само собой разумеющееся ставится под сомнение.

Подведение под противоречие – доказательство того, что довод противника несостоятелен, так как он не соответствует действительности (пример Аристотеля – «Негр черен, но у него белые зубы, следовательно, он одновременно и черный, и не черный»).

Вопросы с целью изменить объем обсуждаемого понятия – один термин подменяется другим.

Возражение наперед – несогласие с тем, чего противная сторона еще не высказала.

Чтение в сердцах – озвучивание мыслей, приписываемых оппоненту и делание выводов на их основании.

Ложное подозрение – приписывание оппоненту негативных (по отношению к конкретному человеку или с точки зрения общественной морали) помыслов.

Категорическое несогласие – отказ выслушать любые доводы собеседника до того, как он их произнес.

Переход на личность – отказ противнику в праве на подобные высказывания.

Навязанное следствие – соединение причинно-следственной связью фактов, которые на самом деле не являются причиной и следствием. Подразумевается, что существует цепь суждений, которые позволяют сделать такой вывод.

Просеивание фактов – в обсуждении опускаются факты, которые невыгодны для отстаивания своей точки зрения.

Конструирование подозрений – на основании недостаточных сведений делаются выводы.

Игра гиперболой и литотой – либо намеренно преувеличенная, либо намеренно преуменьшенная оценка ситуации.

Иронический повтор – превращение утверждения противника в вопрос с помощью интонации.

Подведение утверждения противника под категорию чего-либо сомнительного или презираемого – зачеркивание аргумента противника с помощью броского слова-ярлыка («Это национализм! Дискредитация! Ретроградство!).

Опровержение не самого положения противника, а его плохих доводов – это выдается за опровержение по существу дела.

Опровержение общего положения с помощью одного примера, который для этого непригоден.

Пример может быть на самом деле:

а) не соответствующим истине (рассказы о привидениях);

б) не подходить под данное положение;

в) не противоречить данному положению.

В результате такой тактики ведения процесса защите не удалось обеспечить достойную поддержку в соответствии с законом – пытаясь играть на общественном мнении, адвокаты мало чего смогли добиться.

Как указывал еще создатель системы приемов некорректного спора – эристики – Артур Шопенгауэр, применение этих приемов может быть эффективным в определенном контексте, однако оно является «одноразовым» - изменяется отношение к человеку, применяющему их в жизни и в диалоге, и с помощью их использования можно выиграть сиюминутную «словесную дуэль», но не победить в целостном споре, а тем более нельзя выстроить грамотную линию защиты в таком проблемном судебном процессе.