Историзм литературоведения в трудах а.В. Михайлова

Объектом полемики выступают две противоположные методологические тенденции. Это, с одной стороны, литературоведческая герменевтика, развиваемая на Западе, с другой – историзм отечественной науки советского времени. Суть полемики открывает направленность методологических усилий ученого: стремление разработать пути к постижению «авторского» смысла произведения. Дискуссионное обсуждение и сопоставление «историчности» и «историзма» задает движение и логику разработки исследователем его собственной концепции науки.

Сущность научного метода А.В. Михайлова – «разделение горизонтов». Это позволит «историзму» осуществлять «обратный перевод» произведения с языка его культуры на язык современной мысли.

Ключевые методологические положения ученого дают основание утверждать, что в его работах продуман принцип историчности, потенциально обеспечивающий релевантность результатов научного исследования произведений прошлого.

Сопоставительный анализ работ изучаемого автора с другими исследованиями по исторической поэтике (1960–1990-е годы) показывает: принцип историзма постепенно менялся по существу и на путях объединения исторического и системного подходов становился историчной «внутренней мерой» науки: в русской традиции исторической поэтики сложился теоретико-методологический принцип историчности.

В распространенной в европейской герменевтике «сознательной установке на анализ отдельного произведения» (Г. Мюллер, Э. Штайгер, Ф. Мартини) Михайлов обнаруживает слабое место – она «аисторична», снимает дистанцию между «своим» и «чужим». Все это обусловлено «мышлением истории», которое присуще немецкой национальной традиции в целом. Ее общая черта – соотносить все индивидуальное с «вневременной абсолютностью», когда «конкретность бытия» выводится «из идеи, из логоса, из Всего», и уже «нельзя сказать, что „Все“ исторично» (с.92). Потому историческая поэтика, задуманная В. Шерером практически одновременно с Веселовским, в Германии так и не смогла сложиться.

Обратившись к русской традиции, ученый выявляет по сути противоположное «мышление истории». Это «субстанциальность», чувство «изначальной целостности бытия», в котором все «отдельное» органично сливается с «общим», а не противопоставлено ему. Карамзин, Гоголь, Пушкин, Батюшков, Баратынский, Тютчев, Фет, Гончаров, Достоевский воспринимают творчество как «свободу», и история переживается «свободно» от существующих вне ее неподвижных начал, от «вечности» (работы «Н.М. Карамзин в общении с Гомером и Клопштоком»; «Гоголь в своей литературной эпохе»). «В русской мысли идея историчности глубоко сливается с бытием»: на основе этой «онтологической предпосылки» в России развивались идеи А.Н. Веселовского. Поэтому именно «субстанциальное мышление истории» выступает для Михайлова творческой предпосылкой исторической поэтики.

«Историческая» поэтика должна основываться, по мнению Михайлова, на определенном представлении об истории, от которого зависит, в свою очередь, и сама способность научного сознания быть «историчным». «Субстанциальное мышление истории», очевидно, не может выступать основанием в силу того, что в нем фиксируется только некое общее ощущение по отношению к истории; это скорее интуитивное ее видение, нежели осознанное убеждение, требующее философской и методологической продуманности.

Мышление истории, чтобы стать «фундаментом» науки, должно быть конкретизировано, содержательно прояснено. И историю при этом следовало бы представлять так, чтобы стало возможным найти адекватный подход к смыслу произведения в свете его историчности.

Ученый считал, что этим условиям отвечает представление об истории как «смыслопорождающем процессе»: здесь «сама» история, а не ее современные интерпретаторы, ограниченные рамками собственных теорий, «порождает» историко-культурные смыслы.

Особое значение концепции истории Г. Шпета для Михайлова обусловлено тем, что эта концепция, имея феноменологические корни, была, тем не менее, сформирована «онтологизмом русской традиции». «В таком онтологизме традиционно русская субстанциальная цельность, – отмечает Михайлов, – как мыслительная основа еще усилена и философски прояснена . Шпет, по мнению ученого, «одновременно оставался верен Гуссерлю этапа его классических довоенных трудов и был исключительно своеобразен» (с. 533). Осмысление действительности как исторической, – говорит он, – «должно было резко контрастировать с аисторизмом мышления довоенного Гуссерля». По Гуссерлю, историчность принадлежит к структуре ego, это его априорная черта. Потому и наука должна быть не эмпирической, а априорной, и ее главной целью является описание не событий или фактов, а «образцов», которым эти факты следуют, а именно неизменных, вневременных сущностей феноменов: они не будут искажены историчностью сознания и, следовательно, явят достоверные результаты исследования. Путь к научно обоснованному познанию лежит, таким образом, через отказ всему эмпирическому в смысловой значимости.

То, что историчность кладет пределы нашему пониманию, для Михайлова не подлежит сомнению, но этот тезис ведет к иным, чем у его немецких предшественников, выводам. К произведению прошлого следует суметь подобраться как бы «изнутри» истории, а для этого ее нужно представлять вне всякой априорности, то есть найти ее «основание» в ней самой. И здесь получает свое принципиальное философско-методологическое значение мысль Г. Шпета: «История ведь и есть в конце концов та действительность, которая нас окружает и из анализа которой должна исходить философия» (с. 528).

«История как окружающее»: таково основание науки, формулируемое Михайловым в связи с этой полемикой Шпета с Гуссерлем. Чтобы понять историю, нужно искать ответ «у нее самой», а не с помощью наших представлений, будь то теоретических или эмпирических. И здесь тоже мысль Шпета дает предметные ориентиры: «культурное сознание», в котором взаимодействуют все «части» действительности, и Слово как его выражение. Слову доверено устанавливать «порядок» в содержании культурного сознания и его формах. Слово (то есть и мысль «субъекта») «вписано» в культуру, культура – в меняющуюся «действительность», действительность – в историю как целое. «Это главное, – писал Михайлов, – осмысление действительности как исторической» «в резком контрасте с аисторизмом Гуссерля». История тем самым уже не «горизонт познания», заведомо ограниченный и ограничивающий, а часть предмета научного исследования, внутри которого оказывается Слово, понятое в широком культурном плане.

Поиск не априорного подхода к изучению истории культуры определяет отношение Михайлова и к последующей традиции «историчности». Для него стало глубоко значимым новое решение проблемы, данное М. Хайдеггером в книге «Бытие и время» (1927) и в более поздних работах, к которым мы также обращаемся: не ego, а «бытие-здесь», свободное от априорности, выдвигает философ на первый план. Историчность раскрывается как «фундаментальный способ человеческого существования», которому не предпослана никакая трансцендентальная структура. История есть история Бытия, заведомо превышающего все претензии сознания субъекта на раскрытие (философской, научной) истины.

А.В. Михайлов решает эту проблему следующим образом. Он выявляет общее, единое основание, которому подчинены в равной мере и «субъект» познания, и его «объект» – история как эмпирическая действительность. И то, и другое включено в онтологическую сферу истории как «смыслопорождения»; они «историчны» в том отношении, что «сама» история ими управляет. При этом очень важно, что история, как кажется, – единственное из возможных оснований науки, претендующей на историчность, которое не несет в себе априорности, поскольку онтологически она – беспрерывное изменение, неостановимое и непредсказуемое превращение самой действительности.

Потому история и может быть понята не как прошлое, замкнувшее на себе свои «смыслы», а как «жизнь», как «окружающее» – и нас сегодня, и произведения давно ушедших эпох. Таким образом, „онтологическая предпосылка“ отечественной науки (свойственное ей „субстанциальное мышление истории») определила „основание“ этой науки – целостное видение истории как „окружающей действительности“, „жизни“. В зависимости от этого оказываются и представления о предмете науки о литературе.

Изучая наследие исторической поэтики в целом, Михайлов пришел к выводу, что существуют два противоположных варианта подхода к произведению. В одном случае «первый шаг» делается «от прошлого», и содержательным мерилом истории литературы выступают ранние стадии словесности (А.Н. Веселовский); это «историческая поэтика – 1». Второй вариант, «историческая поэтика – 2», напротив, предполагает «шаг от современности», и произведения любой эпохи рассматриваются в свете той ценностной меры, которую задают исключительно теории наших дней. По убеждению Михайлова, ни то ни другое не отвечает «движущейся» природе предмета науки о литературе, поэтому ее «первоочередной» задачей он называет «сближение, опосредование истории и теории литературы».

Суть этой формулировки, мы полагаем, такова: «теория» противостоит «истории» литературы до тех пор, пока создает «неподвижные» методологические концепции – не сориентированные на исторически изменчивое Слово и на ее собственную историчность. Налицо конфликт между предметом науки и ее методом, и способ его разрешения, очевидно, должен заключаться как раз в «сближении» предмета и метода. Оно произойдет при условии, что место объективирующей и «неподвижной» займет «движущаяся», историчная мера.

Методологическая система современного литературоведения:

1. Методы, ориентированные на изучение текста

• Структурализм

• Структурно-семиотическая школа: Ю. Лотман

• Деконструктивизм

2. Методы, ориентированные на изучение контекста

• Неомифологизм

• Психоаналитика и психопоэтика

• Социокультурный подход

Методы, ориентированные на изучение отношения коммуникации

• Рецептивная филология

• Феноменологическая школа

• Философская методология М. Бахтина

• Религиозное литературоведение

1 Манохин Д. Специфика литературоведческого дискурса // Современный дискурс-анализ. [Электронный ресурс]. – URL: http://www.discourseanalysis.org/st16.html/ – Заглавие с экрана (дата обращения 30.01.13).

2 Репрезентация // Энциклопедия эпистемологии и философии науки / гл. ред. и сост. И.Т. Касавин. – М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. – С. 826.

3 Щирова и Гончарова. С. 260–261.

4 Герменевтический подход к тексту описывается на примере работ Г. И. Богина, а когнитивный - Джонсона-Лэйерда, Т. А. ван Дейка и У. Кин- ча. Из отечественных работ когнитивной направленности упоминается моно­графия Н. В. Рафиковой «Психолингвистическое исследование процессов по­нимания текста». Тверь, 1999.

5 Залевская А. А. Текст и его понимание. Тверь, 2001. С. 70.

6 Кухарено В. А. Лингвистическое исследование английской художественной речи. Одесса, 1973.

7 Ср., например, далее традиционный структурный анализ, который ориентировал на поиск универсальных текстовых структур, и структурный анализа у деконструктивистов, напротив, считающих, что текст не является неизменной данностью.

8 Селиверстова О. Н. «Когнитивная» и «концептуальная» лингвистика: их соотношение // Язык и культура. Факты и ценности. М., 2001. С. 295.

9 Щирова и Гончарова С. 279.

10 Iser W. The Implied Reader. L., 1978. P. 241; Iser W. The Range of Interpretation. N. Y., 2000. P. 157.

11 Лихачев Д. С. Очерки по философии художественного творчества. СПб., 1996. С. 58.

12 Лукин В. А. Художественный текст. Основы лингвистической теории и элементы анализа. М., 1999. С. 136.

13 Арнольд И. В. Стилистика декодирования. Л., 1974. С. 28.

14 Руднев Ю. Концепция дискурса как элемента литературоведческого метаязыка // Филологический проект: Научные записки из желтого дома. [Электронный ресурс] – URL: http://zhelty-dom.narod.ru/literature/txt/discours_jr.htm/ – Заглавие с экрана (дата обращения 20.01.13).