"Только мамин крик слышала..."

Лида Погоржельская -- 8 лет.

Сейчас -- кандидат биологических наук.

Я всю жизнь вспоминаю этот день... Первый день без папы...

Хотелось спать. Мама подняла нас рано утром и сказала: "Война!" Какой

уже сон? Стали собираться в дорогу. Еще страха не было. Все смотрели на

папу, а папа наш вел себя спокойно. Как всегда. Он был партийный работник.

Каждому, сказала мама, надо взять с собой что-нибудь. Я ничего не сообразила

взять, а сестра младшая захватила куклу. Мама взяла на руки нашего

маленького братика. Папа догнал нас уже в пути...

Я забыла сказать, что жили мы в городе Кобрине. Недалеко от Бреста. Вот

почему война докатилась к нам в первый же день. Опомниться не успели.

Взрослые почти не разговаривали, шли молча, ехали на конях молча. И

становилось страшно. Идут и идут люди, много людей, и все молчат.

Когда папа нас догнал, мы немного успокоились. Папа у нас в семье во

всем был главный, потому что мама очень молодая, она в шестнадцать лет вышла

замуж. Она не умела даже готовить. А папа - сирота, он все умел. Я помню,

как мы любили, когда у папы было время, и он мог что-нибудь вкусное нам

приготовить. Для всех - праздник. Мне и сейчас кажется, что нет ничего

вкуснее манной каши, которую варил папа. Сколько мы ехали без него, столько

мы его ждали. Остаться в войну без папы - этого мы представить себе не

могли. Такая у нас была семья.

Обоз получился большой... Двигался медленно. Иногда все останавливались

и смотрели на небо. Искали глазами, где наши самолеты... Искали напрасно...

В середине дня увидели колонну каких-то военных. Они ехали на лошадях и

были одеты в новенькую красноармейскую форму. Лошади сытые. Большие. Никто

не догадался, что это диверсанты. Решили: наши! Обрадовались. Папа вышел к

ним навстречу, и я услышала мамин крик... Выстрела я не слышала... Только

мамин крик: "А-а-а-а! ы-ы-ы..." Мамин или не мамин голос? Мамин! Я помню,

что эти военные даже не слезли со своих лошадей... Когда мама закричала, я

побежала. Все куда-то побежали... Бежали молча. Я слышала только, как наша

мама кричит... Я бежала, пока не запуталась и не упала в высокой траве...

До вечера наши кони стояли. Ждали. А мы все вернулись на это место,

когда темнеть начало. Мама одна там сидела и ждала. Кто-то произнес: "Вы

посмотрите, она седая". Помню, как взрослые копали яму... Как потом нас с

сестренкой подталкивали: "Идите. Попрощайтесь с отцом". Я ступила два шага,

а дальше идти не смогла. Села на землю. А сестренка рядом со мной. Братик

спал, он был совсем маленький, ничего не понимал. А мама наша лежала на

телеге без сознания, нас к ней не пускали.

Так никто из нас и не видел папу мертвого. И не запомнил его мертвым. Я

всегда, когда вспоминала его, почему-то вспоминала в белом кителе. Молодого

и красивого. Даже сейчас, а сейчас я уже старше нашего папы.

В Сталинградской области, куда нас эвакуировали, мама работала в

колхозе. Мама, которая ничего не умела, не знала, как полоть грядки, не

отличала овес от пшеницы, стала ударницей. У нас не было папы, и у кого-то

еще не было папы. У другого не было мамы. Или брата. Или сестры. Или

дедушки. Но мы сиротами себя не чувствовали. Нас жалели и растили все. Помню

тетю Таню Морозову. У нее погибло двое детей, она жила одна. И она от себя

отрывала все для нас, как наша мама. А это же был совершенно чужой человек,

но за войну стал родной. Братик, когда подрос, говорил, что у нас нет папы,

зато у нас две мамы: наша мама и тетя Таня. Так мы все и росли... С двумя, с

тремя мамами...

Еще помню, как нас по дороге в эвакуацию бомбили, и мы бежали

прятаться. Мы бежали прятаться не к маме, а к солдатам. Кончится бомбежка,

мама нас ругает, что мы от нее убегаем. Но все равно, как снова начнут

бомбить, бежим к солдатам.

Когда освободили Минск, решили возвращаться. Домой. В Беларусь. Мама

наша -- коренная минчанка, но когда мы вышли на минском вокзале, она не

знала, куда идти. Это был другой город. Одни руины... Песок из камня...

Я уже училась в Горецкой сельхозакадемии... Жила в общежитии, жило нас

в комнате восемь человек. Все - сироты. Никто нас отдельно не селил, не

собирал -нас было много. Не одна комната. Помню, как мы ночью все кричали...

Я могла сорваться с койки и стучать в дверь... Куда-то рвалась... Девочки

меня ловили. Тогда я начинала плакать. И они следом. Всей комнатой ревем. А

наутро надо идти на занятия и слушать лекции.

А однажды на улице встретила мужчину, похожего на папу. Как мой папа.

Долго шла за ним... Я же не видела папу мертвым...