"Жить хочу! Жить хочу!.."

Вася Харевский - 4 года.

Сейчас - архитектор.

От этих зрелищ, от этих огней... Это - мое богатство... Это - роскошь,

то, что я пережил...

Мне никто не верит... Даже мама не верила... Когда после войны стали

вспоминать, она удивлялась: "Ты не мог сам это запомнить, ты был маленький.

Тебе кто-то рассказал..."

Нет, я сам помню...

Рвутся бомбы, а я цепляюсь за старшего брата: "Жить хочу! Жить хочу!"

Боялся умереть, хотя что я мог тогда знать о смерти? Ну, что?

Сам помню...

Мама отдала нам с братом последние две картошины, а сама только

смотрела на нас. Мы знали, что картошины эти последние. Я хотел ей

оставить... маленький кусочек... И не смог. Брат тоже не смог... Нам было

стыдно. Ужасно стыдно.

Нет, я сам...

Увидел первого нашего солдата... По-моему, это был танкист, вот это

точно не скажу... И побежал к нему: "Папа!!" А он поднял меня на руки к

небу: "Сынок!"

Я все помню...

Я помню, как взрослые говорили: "Он - маленький. Не понимает". А я

удивлялся: "Какие странные эти взрослые, почему они решили, что я ничего не

понимаю? Я все понимаю". Мне даже казалось, что я понимаю больше, чем они,

потому что я не плачу.

Война - это мой учебник истории. Мое одиночество... Я пропустил время

детства, оно выпало из моей жизни. Я человек без детства, вместо детства у

меня была война.

Так в жизни меня потрясла потом только любовь. Когда я влюбился...

Узнал любовь...

"Через петельку для пуговицы..."

Инна Левкевич -- 10 лет.

Сейчас -- инженер-строитель.

В первые же дни... С самого утра...

Над нами рвались бомбы... На земле лежали столбы и провода. Люди

испуганные, все бежали из домов. Из своих домов все бежали на улицу, но все

равно предупреждали друг друга: "Осторожно -- провод! Осторожно -- провод!",

чтобы никто не зацепился, не упал.

Еще утром двадцать шестого июня мама выдавала зарплату, она работала

бухгалтером на заводе, а вечером мы уже были беженцами. И когда уходили из

Минска, то видели, как горела наша школа. Пламя бушевало в каждом окне...

Так ярко... Так... Так сильно, до самого неба... Мы рыдали, что горит наша

школа. Нас было четверо у мамы, трое шли пешком, а младшая "ехала" у мамы на

руках. Мама еще волновалась, что ключ взяла с собой, а квартиру забыла

закрыть. Она пыталась останавливать машины, кричала и просила: "Возьмите

наших детей, а мы пойдем защищать город". Не хотела поверить, что немцы уже

в городе. Город сдали.

Страшным и непонятным было все, что происходило на наших глазах. С

нами. Особенно смерть... Возле убитых валялись чайники и кастрюли. Поражало

их количество. Все горело... Казалось, что мы бежим по горящим уголькам... Я

всегда дружила с мальчишками. Росла сорванцом. Мне было интересно

посмотреть: как это летят бомбы, как это они свистят и как они падают. И вот

я ложилась на землю, накрывалась пальто и через петельку для пуговицы

наблюдала... Люди бегут... На дереве что-то висит... Когда я поняла, что это

что-то от человека на дереве висит, у меня был столбняк. Я закрыла глаза...

Сестре Ирме было семь лет, она несла примус и мамины туфли, страшно

боялась потерять эти туфли. Туфли были новые, бледно-розового цвета, с

граненым каблуком. Мама взяла их нечаянно, а может, потому что это была у

нее самая красивая вещь...

И с ключом, и с туфлями мы скоро вернулись назад в город, где все

сгорело. Скоро начали голодать. Собирали лебеду, ели лебеду. Ели какие-то

цветы! Быстро кончились дрова. Немцы сожгли большой колхозный сад за

городом, боялись партизан, так все ходили и обрубали там пеньки, чтобы хоть

немного принести дров. Нагреть дома печь. Из дрожжей делали печенку: жарили

дрожжи на сковородке, и у них появлялся привкус печени. Мама дала мне

деньги, чтобы я купила хлеба на рынке. А там старая женщина продавала

козлят, и я вообразила, что спасу всю нашу семью, купив козленка. Козленок

подрастет -- и у нас будет много молока. И я купила козленка, заплатив за

него все деньги, которые мне дали с собой. Я не помню, как мама меня ругала,

помню только, что мы несколько дней сидели голодные: деньги кончились.

Варили какую-то затирку, кормили ею козленка, я брала его с собой спать,

чтобы ему было тепло, но он замерзал. И скоро умер... Это была трагедия...

Мы очень плакали, не разрешали его уносить из дома. Сильнее всех плакала я,

считая себя виноватой. Мама вынесла его ночью тихонько, а нам сказала, что

козленка съели мыши.

Но в оккупации мы отмечали все майские и октябрьские праздники. Наши

праздники! Наши! Обязательно пели песни, у нас вся семья певучая. Пусть это

была картошка в мундирах, иногда один кусочек сахара на всех, но в этот день

старались что-то чуточку лучше приготовить, пусть назавтра останемся

голодными, но праздники мы все отмечали. Шепотом пели мамину любимую песню:

"Утро красит нежным цветом стены древние Кремля..." Это обязательно...

Соседка напекла пирожков для продажи и предложила нам: "Возьмите у меня

оптом, а продайте в розницу. Вы молодые, у вас ноги легкие". Я решила

взяться за это дело, зная, как маме трудно одной прокормить нас. Принесла

соседка эти пирожки, мы с сестрой Ирмой сидим и смотрим на них:

-- Ирма, тебе не кажется, что этот пирожок больше того? -- говорю я.

-- Кажется...

Вы не представляете, как хотелось попробовать кусочек.

-- Давай отрежем чуточку, а потом пойдем продавать.

Посидели так два часа, и нечего нести на рынок. Потом соседка начала

варить подушечки, это такие конфеты, их давно уже нет почему-то в магазинах.

Дала она нам продать эти подушечки. Опять мы с Ирмой сидим над ними:

-- Одна подушечка большая, больше других. Давай, Ирма, немножко ее

полижем.

-- Давай...

У нас было одно пальто на троих, одни валенки. Мы часто сидели дома.

Пробовали рассказывать друг другу сказки... Какие-то книжки... Но это было

неинтересно. А интересно нам было мечтать, как кончится война и как мы

станем жить после войны. Будем есть одни пирожки и конфеты.

Когда война кончилась, мама надела крепдешиновую кофточку. Как у нее

осталась эта кофточка, я не помню. Все хорошие вещи мы сменяли на продукты.

На этой кофточке были черные манжеты, мама спорола их, чтобы ничего не было

мрачного, а только светлое.

Сразу мы пошли в школу и с первых дней стали разучивать песни для

парада...