"Принесли ее по кусочку..."

Валя Змитрович -- 11 лет.

Сейчас -- рабочая.

Вспоминать не хочу... Не хочется вспоминать, никогда не хочется...

Нас было семеро детей. До войны мама смеялась: "Сонейко светит, все

дети вырастут", началась война -- плакала: "Такой лихой час, а детей в хате,

что бобу..." Юзику -- семнадцать лет, мне -- одиннадцать, Ивану -- девять,

Нине -- четыре года, Гале -- три, Алику -- два, Саше -- пять месяцев. Дитя

грудное, оно еще грудь сосало и плакало.

Тогда я не знала, это нам после войны люди рассказали, что родители

наши были связаны с партизанами и с нашими военнопленными, которые работали

на молочном заводе. Там работала и мамина сестра. Я одно помню: у нас сидели

ночью какие-то мужчины, и, видимо, свет просвечивал, хотя окно было

занавешено толстым одеялом, раздался выстрел -- и прямо в окно. Мама

схватила лампу и спрятала под стол.

...Мама что-то нам пекла из картошки, из картошки она могла сделать

все, как сейчас говорят, сто блюд. К какому-то празднику готовились. Я

помню, что в доме вкусно пахло. А отец косил у леса клевер. Немцы окружили

дом и приказывают: "Выходи!" Вышли мама и мы, трое детей. Маму начали бить,

она кричит:

-- Дети, идите в хату.

Ее поставили к стенке под окном, а в окне -- мы.

-- Где твой старший сын?

Мама отвечает:

-- Торф копает.

-- Поехали туда.

Они заталкивают маму в машину и сами садятся.

Галя выбежала из хаты и кричит, к маме просится. Бросили и ее к маме в

машину. А мама кричит:

-- Дети, идите в хату...

Прибежал с поля отец, видно, ему передали люди, взял какие-то документы

и бегом за мамой. И тоже крикнул нам: "Дети, идите в хату". Как будто хата

нас спасет или там есть мама. Ждали мы во дворе... К вечеру залезли кто на

ворота, кто на яблони: не идут ли наши папа с мамой и сестра с братом?

Увидели -- бегут с другого конца деревни люди: "Дети, кидайте хату и бегите.

Ваших родных уже нет. А за вами едут..."

По картофельному полю поползли к болоту. Сидели там ночь, стало

всходить солнце: что нам делать? Я вспомнила, что в колыбельке мы забыли

маленькую. Пошли в деревню, забрали маленькую, она была живая, только

посиневшая от крика. Брат Иван говорит: "Корми". Чем я буду ее кормить. У

меня же грудей нет. А он испугался, что она умрет, и просит: "Попробуй..."

Заходит соседка:

-- Детки, вас будут искать. Идите к тете.

А тетя наша жила в другой деревне. Мы говорим:

-- Пойдем искать тетю, а вы скажите, где наши мама с папой и сестричка

с братиком?

Она нам рассказал, что их расстреляли... Они лежат под лесом...

-- Но вам туда не надо, детки.

-- Мы будем уходить из деревни и зайдем попрощаться.

-- Не надо, детки...

Проводила она нас за деревню, а туда, где лежали наши родные, не

пустила.

Через много лет я узнала, что маме выкололи глаза и вырвали волосы,

отрезали грудь. На маленькую Галю, которая спряталась под елку и не

отзывалась, напустили овчарок. Те принесли ее по кусочку. Мама еще была

живая, мама все понимала... На ее глазах...

После войны остались мы с сестричкой Ниной вдвоем. Нашла я ее у чужих

людей, забрала к себе. Пришли в райисполком: "Дайте нам комнатку, мы будем

жить вдвоем". Дали нам коридор в рабочем общежитии. Я работала на фабрике,

Нина в школе училась. Никогда я ее по имени не назвала, всегда: "Сестричка".

Она у меня одна. Единственная.

Вспоминать не хочу. А рассказать свою беду людям надо. Трудно плакать

одной...