"Мы даже не знали, как хоронят... А тут откуда-то вспомнили..."

Михаил Шинкарев -- 13 лет.

Сейчас -- железнодорожник.

У наших соседей была глухая девочка...

Все кричат: "Война! Война!", а она прибежит к моей сестре с куклой,

песенки поет. А уже даже дети не смеялись. "Вот хорошо, - думал я, - она

ничего не слышала про войну".

Свои красные значки октябрят и красные галстуки мы с друзьями завернули

в клеенку и закопали в кустах возле речки. В песке. Тоже - конспираторы!

Каждый день приходили на то место.

Немцев боялись все, даже дети и собаки. Мама клала яйца на скамейке

возле дома. На улице. Тогда они не заходили в хату. Не спрашивали: "Юде?" У

нас с сестрой были черные кучерявые волосы...

Купались в речке... И увидели, как со дна поднимается что-то черное.

Именно этот момент! Решили: затопленное бревно, а оно, это что-то,

подталкивалось течением к берегу, и мы рассмотрели руки, голову... Мы

увидели, что это - человек. Мне кажется, никто не испугался. Не вскрикнул.

Вспомнили, как взрослые говорили, что в этом месте погиб наш пулеметчик и

вместе со своим "дегтярем" упал в воду.

Всего несколько месяцев войны... А у нас уже не было страха при виде

смерти. Вытащили пулеметчика на берег и похоронили. Кто-то сбегал за

лопатой, и вырыли яму. Закопали. Постояли молча. Одна девочка даже

перекрестилась, у нее бабушка когда-то прислуживала в церкви, и она знала

молитвы.

Все сделали сами. Одни, без взрослых. А до войны мы даже не знали, как

хоронят. А тут откуда-то вспомнили.

Два дня ныряли за пулеметом...

"Собрал в корзинку..."

Леонид Сиваков -- 6 лет.

Сейчас -- слесарь-инструментальщик.

Уже солнышко взошло...

Пастухи собирали коров. Каратели дали время выгнать стадо за речушку

Грезу и стали ходить по хатам. Заходили со списком и по списку

расстреливали. Читают: мать, дед, дети такие-то, по стольку лет... Проследят

по списку, если одного нет, начинают искать. Под кроватью ребенка найдут,

под печкой...

Когда всех найдут, тогда стреляют...

У нас в хате собралось шесть человек: бабушка, мама, старшая сестра, я

и два младших братика. Шесть человек... Увидели в окно, как они пошли к

соседям, побежали в сени с братиком самым маленьким, закрылись на крючок.

Сели на сундук и сидим возле мамы.

Крючок слабенький, немец сразу оторвал. Через порог переступил и дал

очередь. Я разглядеть не успел: старый он или молодой? Мы все попадали, я

завалился за сундук...

Первый раз пришел в сознание, когда услышал, что на меня что-то

капает... Капает и капает, как вода. Поднял голову: мамина кровь капает,

мама лежит убитая. Пополз под кровать, все залито кровью... Я в крови, как в

воде... Мокрый...

Слышу: заходят двое. Пересчитывают: сколько убитых. Один говорит: "Тут

одного не хватает. Надо искать". Стали они искать, нагнулись под кровать, а

там мама припрятала мешок жита, а за ним я лежу. Вытянули они мешок и пошли

довольные. Забыли, что одного по списку не досчитались. Они ушли, я потерял

сознание...

Второй раз пришел в себя, когда загорелась наша хата...

Мне стало невыносимо жарко и тошнота такая. Вижу, что в крови, а не

понимаю, что я раненый, боли не чувствую. Полная хата дыма... Как-то я

выполз в огород, потом к соседу в сад. И только тут почувствовал, что у меня

ранена нога и перебита рука. Боль ударила! Какое-то время опять ничего не

помню...

Третий раз вернулось сознание, когда услышал страшный женский голос...

Мычали телята. Пищали свиньи, кричали и горели раненые куры... А

людских голосов не слышно... Один этот крик... Я пополз на него...

Крик висел и висел в воздухе. Кто-то кричал так, что, мне казалось, он

не останавливается. Полз по этому крику, как по ниточке, и приполз к

колхозному гаражу. Никого не вижу... Крик откуда-то из-под земли идет...

Тогда я догадался, что кто-то кричит из смотровой ямы... Из глубины...

Встать я не мог, подполз к яме и перегнулся вниз... Полная яма людей...

Это все были смоленские беженцы, они у нас жили в школе. Семей двадцать. Все

лежали в яме, а наверху поднималась и падала раненая девочка. И кричала. Я

оглянулся назад: куда теперь ползти? Уже горела вся деревня... И никого

живого... Одна эта девочка... Я упал к ней... Сколько лежал, не знаю...

Слышу - девочка мертвая. И толкну, и позову -- не отзывается. Один я

живой, а они все мертвые. Солнце пригрело, от теплой крови пар идет.

Закружилась голова...

Лежал так долго, то есть сознание, то его нет. В пятницу нас

расстреляли, а в субботу приехали из другой деревни дедушка и мамина сестра.

Они нашли меня в яме, положили на тачку. Тачка подскакивает, мне больно, я

хочу кричать, а у меня нету голоса. Я мог только плакать... Долго не

разговаривал. Долго... Семь лет... Что-то немного шептал, но никто не мог

разобрать моих слов. Через семь лет стал одно слово выговаривать хорошо,

второе... Сам себя слушал...

Там, где был наш дом, дедушка собрал в корзинку косточки. Полной

корзинки даже не было...

Вот рассказал вам... И это все? Все, что осталось от такого ужаса?

Несколько десятков слов... Звуки... Я всегда в недоумении... Однажды прочел

где-то, не помню уже где, упоминание о древнегреческом философе Кратиле,

который так разуверился в словах, что со средины своей жизни использовал

только жесты. Говорил жестами. И ни одного слова...

Я его понимаю...