"Теперь будете мои дети..."

Нина Шунто -- 6 лет.

Сейчас -- повар.

Ай-ай-ай! Сердце сразу заболело...

До войны мы жили с одним папой... Мама умерла. Когда папа ушел на

фронт, остались с тетей. Тетя наша жила в деревне Задоры Лепельского района.

Через месяц, как папа нас привез к ней, она наткнулась глазом на сук,

выколола глаз. У нее получилось заражение крови, и она умерла. Наша

единственная тетя. И мы остались одни с братом, а брат был маленький. Мы с

ним пошли искать партизан, почему-то мы решили, что там наш папа. Ночевали,

где придется. Помню, когда была гроза, мы ночевали в стоге сена, вытянули

сено, сделали ямку и прятались там. Таких детей, как мы, было много. И все

искали своих родителей, даже если они знали, что родители убиты, все равно

говорили нам, что тоже ищут папу с мамой. Или кого-нибудь из родственников.

Шли... Шли... В какой-то деревне... В одной хате было открыто окно. И

там, видно, недавно пекли картофельные пироги. И когда мы приблизились, брат

услышал запах этих пирогов, он потерял сознание. Я зашла в эту хату, хотела

попросить кусочек для брата, потому что он бы не поднялся. А я бы его не

понесла, сил мало. В хате никого не нашла, но не удержалась и отломила

кусочек пирога. Сидим и ждем хозяев, чтобы не подумали, что мы воруем.

Пришла хозяйка, она жила одна. Она нас не отпустила, она сказала: "Теперь

будете мои дети..." Как она это сказала, мы тут же с братом за столом

заснули. Так нам стало хорошо. У нас появился дом...

Скоро деревню сожгли. Людей всех тоже. И нашу новую тетю. А мы остались

жить, потому что рано утром ушли за ягодами... Сидели на горке и смотрели на

огонь... Уже все понимали... Не знали: куда нам идти? Как найти еще одну

тетю? Только эту полюбили. Мы даже говорили между собой, что будем называть

нашу новую тетю мамой. Такая она хорошая, она всегда целовала нас на ночь.

Нас подобрали партизаны. Из партизанского отряда на самолете отправили

за линию фронта...

Что у меня осталось с войны? Я не понимаю, что такое чужие люди, потому

что мы выросли с братом среди чужих людей. Нас спасли чужие люди. Но какие

же они мне чужие? Все люди свои. Я живу с этим чувством...

"Мы целовали им руки..."

Давид Гольдберг -- 14 лет.

Сейчас -- музыкант.

Мы готовились к празднику...

В этот день намечалось торжественное открытие нашего пионерского лагеря

"Талька". Ждали в гости пограничников и утром отправились в лес. За цветами.

Выпустили праздничную стенгазету, красиво украсили входную арку. Место было

чудесное, погода прекрасная. У нас каникулы! Нас даже не насторожил гул

самолетов, который слышали все утро, такие ходили мы счастливые.

Вдруг нас строят на линейку и объявляют, что утром, когда мы спали,

Гитлер напал на нашу страну. В моем сознании война связывалась с событиями

на Халхин-Голе, это было что-то далекое и кратковременное. Без сомнения, что

наша армия непобедимая и несокрушимая, у нас лучшие танки и самолеты. Все

это нам говорили в школе. И дома. Мальчики вели себя уверенно, а многие

девочки очень плакали, испугались. Тем, кто постарше, поручили ходить по

отрядам и успокаивать их, особенно маленьких. Вечером мальчикам, которым уже

было четырнадцать-пятнадцать лет, выдали мелкокалиберные винтовки. Здорово!

Мы в общем-то загордились. Подтянулись. В лагере было четыре винтовки, по

три человека мы стояли и охраняли лагерь. Мне это даже нравилось. Я заходил

с этой винтовкой в лес, проверял себя - боюсь или не боюсь? Не хотел

оказаться трусом.

Несколько дней ждали, что за нами приедут. Не дождались никого и сами

пошли на станцию Пуховичи. На станции сидели долго. Дежурный сказал, что из

Минска ничего больше не прибудет, связь прервана. Вдруг бежит кто-то из

детей и кричит, что идет тяжелый, тяжелый состав. Мы стали на рельсы...

Сначала махали руками, а потом сняли галстуки... И махали красными

галстуками, чтобы остановить поезд. Машинист увидел нас и стал показывать

руками в отчаянии, что остановить поезд он не может, если станет, потом не

сдвинется. "Если можете, бросайте детей на платформы!" -- кричал он. На

платформах сидели люди, и они нам тоже кричали: "Спасайте детей! Спасайте

детей!"

Мы стали бросать к ним маленьких. Поезд только чуть медленнее поехал.

Открылись вагоны, оттуда тянули руки раненые, подхватывали малышей. И всех

до единого погрузили в этот поезд. Это был последний состав из Минска...

Ехали долго... Поезд шел медленно. Хорошо было видно... На насыпи

лежали убитые, сложенные аккуратно, как шпалы. В памяти осталось... Как нас

бомбили, как визжали мы и визжали осколки. Как на станциях нас кормили

женщины, они откуда-то уже знали, что едет поезд с детьми, и мы целовали им

руки. Как оказался с нами грудной ребенок, мать его убило при обстреле. И

как женщина на станции увидела его и сняла с головы платочек, отдала на

пеленочки...

Все! Баста! Сильно волнуюсь... Мне нельзя волноваться. Сердце больное.

Скажу вам, если не знаете: те, кто был в войну ребенком, часто умирают

раньше своих отцов, которые воевали на фронте. Раньше, чем бывшие солдаты.

Раньше...

Я уже столько своих друзей похоронил...