"Братик плачет, потому что его не было, когда был папа..."

Лариса Лисовская -- 6 лет.

Сейчас -- библиотечный работник.

Вспомню о моем папе... И о моем братике...

Папа был в партизанах. Фашисты его схватили и расстреляли. Маме женщины

подсказали, где их казнили: папу и еще несколько человек. Она побежала туда,

где они лежали... Всю жизнь вспоминала, что было холодно, ледяная корка на

лужах. А они лежали в одних носках...

Мама была беременная. Ждала нашего братика.

Нам надо было прятаться. Партизанские семьи арестовывали. Забирали с

детьми... На крытых брезентом машинах...

Долго сидели у соседей в погребе. Уже начиналась весна... Лежали на

картошке, а картошка прорастала... Заснешь, а ночью росточек выскочит и

щекочет возле носа. Как жучок. Жучки у меня жили в карманах. В носочках. Я

их не боялась ни днем, ни ночью.

Вышли мы из погреба, и мама родила братика. Он подрос, начал говорить,

и вспоминаем мы папу:

-- Папа был высокий...

-- Сильный... Как подбросит меня на руках!

Это мы с сестрой говорим, а братик спрашивает:

-- А я где был?

-- Тебя тогда не было...

Он начинает плакать, потому что его не было, когда был папа...

"Первой пришла эта девочка..."

Нина Ярошевич -- 9 лет.

Сейчас -- учитель физкультуры.

В доме все переживали большое событие...

Вечером к старшей сестре приходил жених свататься. Все до ночи

обсуждали, когда свадьба, где молодые будут расписываться, сколько позвать

гостей. А с самого утра отца вызвали в военкомат. Уже по деревне зашумели --

война! Мама растерялась: как быть? Я только об одном думала: пережить бы

этот день. Мне еще никто не объяснил, что война - это не день и не два, а

это может быть очень долго.

И вот лето, жаркий день. Хочется пойти на речку, а мама нас собирает в

дорогу. У нас был еще брат, его только забрали из больницы, там ему сделали

операцию на ноге, и он вернулся на костылях. Но мама сказала: "Надо идти

всем". Куда? Никто ничего не знал. Прошли километров пять. Брат хромал и

плакал. Ну, куда с ним? Повернули назад. Дома нас ждал отец. Мужчины,

которые утром ушли в военкомат, все вернулись, немцы уже заняли наш

райцентр. Город Слуцк.

Летели первые бомбы -- я стояла и следила за ними, пока они на землю не

падали. Кто-то подсказал, что надо открывать рот, чтобы не оглушило. И вот

открываешь рот, закрываешь уши и все равно слышишь, как они летят. Завывают.

Это так страшно, что кожа не только на лице, на всем теле натягивается.

Висело у нас на дворе ведро. Когда все утихло, сняли его: насчитали

пятьдесят восемь пробоин. Ведро белое, сверху им показалось, что это кто-то

стоит в белом платочке, и они стреляли...

Немцы въехали в деревню на больших машинах, заставленных березовыми

ветками. Так у нас, когда свадьбу играли, украшали. Наломают-наломают

березовых веток... Мы разглядывали их через плетень, тогда заборов не было,

а плетни. Из лозы. Присматривались... На обыкновенных людей вроде похожи...

Я хотела увидеть, какие у них головы? Почему-то у меня было такое

представление, что у них нечеловеческие головы... Уже ходили слухи, что они

убивают. Жгут. А они едут, смеются. Веселые, загорелые.

Утром делали физзарядку во дворе школы. Обливались холодной водой.

Закатали рукава, сели на мотоциклы и поехали. Веселые, загорелые...

За несколько дней за деревней возле молокозавода вырыли большую яму, и

каждый день в пять-шесть утра оттуда доносились выстрелы. Как начнут там

стрелять, даже петухи перестают петь, прячутся. Едем мы с отцом под вечер на

подводе, он придержал коня недалеко от той ямы. "Пойду, -- говорит, --

погляжу". Там и его двоюродную сестру расстреляли. Он идет, а я за ним.

Вдруг отец поворачивается, закрывает от меня яму: "Вернись. Тебе дальше

нельзя". Я только увидела, когда переступала ручей, что вода в нем

красная... И как вороны поднялись. Их было так много, что я закричала... А

отец после этого несколько дней ничего есть не мог. Увидит ворону и в хату

бежит, трясется весь... В лихорадке...

В Слуцке в парке повесили две партизанские семьи. Стояли большие

морозы, повешенные были такие замерзшие, что когда их качало ветром, они

звенели. Звенели, как замерзшие деревья в лесу... Звон этот...

Когда нас освободили, отец ушел на фронт. Ушел с армией. Уже без него

мне сшили первое платье за войну. Сшила его мама из портянок, они были

белые, она их покрасила чернилами. На один рукав чернил не хватило. А мне

хотелось показать подружкам новое платье. И я стояла в калитке боком, то

есть хороший рукав показывала, а плохой прятала к дому. Мне казалось, что я

такая нарядная, такая красивая!

В школе впереди меня сидела девочка Аня. У нее погибли отец с матерью,

она жила с бабушкой. Они были беженцы, из-под Смоленска. Школа ей купила

пальто, валенки и блестящие галоши. Учительница принесла и положила все это

ей на парту. А мы сидели притихшие, потому что ни у кого из нас не было ни

таких валенок, ни такого пальто. Мы завидовали. Кто-то из мальчишек толкнул

Аню и сказал: "Повезло как!" Она упала на парту и заплакала. Плакала навзрыд

все четыре урока.

Вернулся с фронта отец, все пришли посмотреть на нашего папу. И на нас,

потому что к нам вернулся папа.

Первой пришла эта девочка...

"Я -- твоя мама..."

Тамара Пархимович -- 7 лет.

Сейчас -- секретарь-машинистка.

Всю войну я думала о маме. Маму я потеряла в первые дни...

Мы спим, а наш пионерский лагерь бомбят. Выскочили из палаток, бегаем и

кричим: "Мама! Мама!" Меня воспитательница за плечи трясет, чтобы

успокоилась, а я кричу: "Мама! Где моя мама?" Пока она меня к себе не

прижала: "Я -- твоя мама".

У меня на кровати висели юбочка, белая кофточка и красный галстук. Я их

надела, и мы пошли пешком в Минск. По дороге многих детей встречали

родители, а моей мамы не было. Вдруг говорят: "Немцы в городе..." Повернули

все назад. Кто-то мне сказал, что видел мою маму - убитую.

И тут у меня провал в памяти...

Как мы доехали до Пензы -- не помню, как меня привезли в детдом -- не

помню... Чистые страницы в памяти... Помню только, что нас было много, спали

по двое на одной кровати. Если одна заплакала, то и другая плачет: "Мама!

Где моя мама?" Я была маленькая, меня хотела удочерить одна нянечка. А я

думала о маме...

Иду из столовой, дети все кричат: "Приехала твоя мама!" У меня в ушах:

"Твоя ма-а-а-ма... Твоя ма-а-а-ма..." Мама мне снилась каждую ночь. Моя

настоящая мама. И вдруг она наяву, но мне казалось, что это во сне. Вижу --

мама! И не верю. Несколько дней меня уговаривали, а я боялась к маме

подходить. Вдруг это сон? Сон!! Мама плачет, а я кричу: "Не подходи! Мою

маму убили". Я боялась... Я боялась поверить в свое счастье...

Я и сейчас.. Всю жизнь плачу в счастливые моменты своей жизни.

Обливаюсь слезами. Всю жизнь... Мой муж... Мы живем с ним в любви много лет.

Когда он сделал мне предложение: "Я тебя люблю. Давай поженимся"... Я - в

слезы... Он испугался: "Я тебя обидел?" - "Нет! Нет! Я - счастливая!" Но я

никогда не могу быть до конца счастливой. Совсем счастливой. Не получается у

меня счастье. Боюсь счастья. Мне всегда кажется, что оно вот-вот кончится.

Во мне всегда живет это "вот-вот". Детский страх...