XVII вв. Наши предки "государствами" называли те области, которые когда-то

были самостоятельными политическими единицами и затем вошли в состав

Московского государства. С этой точки зрения, тогда существовали

"Новгородское государство", "Казанское государство", а "Московское

государство" часто означало собственно Москву с ее уездом. Если же хотели

выразить понятие всего государства в нашем смысле, то говорили: "все великие

государства Российского царствия" или просто "Российское царство".

Любопытно, что Шуйский совсем не употреблял этих последних выражений, говоря

об избрании своем; выбирали его "всякие люди Московского государства", а не

"все люди всех государств Российского царствия", как бы следовало ему

сказать и как писали и говорили при избрании Михаила Федоровича в 1613 г. В

этом, пожалуй, можно видеть осторожность со стороны Шуйского. Он как будто

хотел обмануть наполовину и не хотел обманывать совсем. Но обмануть

законностью своего избрания Шуйскому не удалось. Для народа, конечно, не

могла остаться тайной настоящая обстановка избрания Шуйского: вся Москва

вплоть до малого ребенка знала, что посажен Василий не всем народом, а своей

"кликой", и что его не избрали, а выкрикнули. В избрании и поведении

Шуйского была непозволительная фальшь, и эту фальшь не могли не чувствовать

московские люди.

Много было обстоятельств, мешающих народу относиться доверчиво к новому

правительству. Личность нового царя далеко не была так популярна, как

личность Бориса. Новый царь захватил престол, не дожидаясь земского собора,

а многие помнили, что Борис ожидал этого собора шесть недель. Новый царь

очень сбивчиво и темно говорил как о самозванстве, так и о свержении

Дмитрия, про которого сам же прежде свидетельствовал, что это истинный

царевич. Наконец, необычайность самых событий, разыгравшихся в Москве,

способна была возбудить много толков и сомнений. Все это смущало народ и

лишало новое правительство твердой опоры в населении. Силой самих

обстоятельств Шуйский должен был при своем воцарении опереться на боярскую

партию и не мог опереться на весь народ, в этом и заключалось его несчастье.

Народ, признавая Шуйского царем, не был соединен с ним той нравственной

связью, той симпатией, которая одна в состоянии сообщить власти несокрушимую

силу. Шуйский не был народом посажен на царство, а сел на него сам, и

народная масса, смотря на него косо, чуждалась его, давала возможность

свободно бродить всем дурным общественным сокам. Это брожение, направляясь

против порядка вообще, тем самым направлялось против Шуйского, как

представителя этого порядка, хотя, может быть, представителя и неудачного.

А дурных соков было много во всех общественных слоях и во всех местах

Русской земли. Та часть боярства, которая с Шуйским была во власти,

проявляла олигархические вкусы, ссылая на дальние воеводства не угодных ей,

не приставших к заговору и верных Лжедмитрию бояр (М. Салтыков, Шаховской,

Масальский, Бельский), давала волю своим противобщественным личным

стремлениям. Современники говорят, что при Шуйском бояре имели больше

власти, чем сам царь, ссорились с ними, -- словом, делали, что хотели.

Другая часть боярства, не попавшая во власть, не имевшая влияния на деле и

недовольная вновь установившимся порядком, стала, по своему обыкновению, в

скрытую оппозицию. Во имя кого и чего могла быть эта оппозиция? Конечно, во

имя своих личных выгод и раз Уже испытанного самозванца. Не говоря уже о

казачестве, которое жило в лихорадке и сильно бродило, раз проводив

самозванца до Москвы, -- и "русский материк", как выражается И. Е. Забелин,

т.е. средние сословия народа, на которых держался государственный порядок,

были смущены происшедшими событиями и кое-где просто не признали Шуйского во

имя того же Дмитрия, о котором ничего достоверного не знали, в еретичество и

погибель которого не верил, а Шуйского на царство не хотели. И верх и низ

общества или потеряли чувство правды во всех политических событиях и не

знали, во имя чего противостать смуте, или были сами готовы на смуту во имя

самых разнообразных мотивов.

Смута в умах очень скоро перешла в смуту на деле. С первого же дня

царствования Шуйского началась эта смута и смела царя, как раньше смела

Бориса и Лжедмитрия. Но теперь, во время Шуйского, смута имеет иной

характер, чем имела она прежде. Прежде она была, так сказать, дворцовой,

боярской смутой. Люди, стоявшие у власти, спорили за исключительное

обладание ею еще при Федоре, чувствуя, как будет важно это обладание в

момент прекращения династии. В этот момент победителем остался Борис и

завладел престолом. Но затем и его уничтожила придворная боярская интрига,

действовавшая, впрочем, средствами не одной придворной жизни, а вынесенная

наружу, возбудившая народ. В этой интриге, результатом которой явился

самозванец, таким образом, участвовали народные массы, но направлялись и

руководились они, как неразумная сила, из той же дворцовой боярской среды.

Заговор, уничтоживший самозванца, равным образом имел характер

олигархического замысла, а не народного движения. Но далее дело пошло иначе.

Когда олигархия осуществилась, то олигархи с Шуйским во главе вдруг

очутились лицом к лицу с народной массой. Они не раз для своих целей

поднимали эту массу; теперь, как будто приучась к движению, эта масса

заколыхалась, и уже не в качестве простого орудия, а как стихийная сила,

преследуя какие-то свои цели. Олигархи почувствовали, что нити движений,

которые они привыкли держать в своих руках, выскользнули из их рук, и почва

под их ногами заколебалась. В тот момент, когда они думали почить на лаврах

в роли властей Русской земли, эта Русская земля начала против них

подниматься. Таким образом, воцарение Шуйского может считаться поворотным

пунктом в истории нашей смуты: с этого момента из смуты в высшем классе она

окончательно принимает характер смуты народной, которая побеждает и

Шуйского, и олигархию.

Если следить хронологически, постепенно за развитием смуты в этот новый

период, то невольно теряешься в массе подробностей, но, внимательно к ним

присматриваясь, получаешь возможность различить здесь три основных факта: 1)

первоначальное движение против Шуйского, в котором первая роль принадлежит

Болотникову; 2) появление тушинского вора и борьба Москвы с Тушином и 3)

иноземное вмешательство в смуту. Эти факты, однако, не сменяются постепенно

один другим, а развиваются часто параллельно, рядом. Когда Болотников,

потеряв шансы на успех, сидит еще крепко в осаде от Шуйского, является

тушинский вор; в разгаре борьбы Шуйского с вором являются на Руси шведы и

поляки.

Обратимся сначала к первому из указанных фактов -- к движению

Шаховского и Болотникова. Еще не успели убрать с Красной площади труп

Лжедмитрия, как разнесся слух, даже в самой Москве, как это ни кажется

странным, что убили во дворце не Дмитрия, а кого-то другого. Еще ранее, в

самый день переворота, один из приверженцев самозванца, Михаил Молчанов,

бежал из Москвы, пробрался к литовской границе и явился в Самбор

распространять слухи о спасении царя. На себя брать роль самозванца Молчанов

вовсе не желал, а подыскивал кого-нибудь другого, кто решился бы выступить в

такой роли и был бы к ней способен.

Слухи о Дмитрии сделали положение Шуйского сразу очень шатким.

Недовольных было очень много, и они хватались за имя Дмитрия; одни потому,

что искренно верили в спасение его при перевороте, другие потому, что кроме

его имени не было другого такого, которое могло бы их соединить и придать

восстанию характер законной борьбы за правду. Одновременно со слухами,

распускаемыми Молчановым, такие же слухи появились в северских городах и там

всего раньше вызвали действительную смуту. Князь Григорий Шаховской,

приверженец Лжедмитрия, сосланный за это на воеводство в Путивль, немедленно

показал Шуйскому неудобство такого рода наказания. Он объявил в Путивле, что

Дмитрий жив, и сразу поднял против Шуйского весь город во имя этого Дмитрия.

По примеру Путивля очень скоро поднимаются и другие северские города, между

прочим Елец и Чернигов. В Чернигове начальствовал князь Андрей Телятевский,

который год тому назад долго не хотел перейти на сторону Лжедмитрия, а

теперь, когда Лжедмитрий был убит, сразу переходит на сторону его призрака,

не зная еще, когда и где этот призрак воплотится. Это его, быть может, и не

особенно интересовало, потому что поднялся он за Дмитрия исключительно по

неприязни к Шуйскому. Когда затем царские войска, посланные усмирить

мятежные города, были мятежниками разбиты, то к движению против Шуйского на

юг примкнули и другие города, в числе их Тула и Рязань. Дальше возникли

беспорядки в поволжских городах. В Перми явилась смута между войсками,

набранными для царя; они начали побивать друг друга и разбежались со службы.

В Вятке открыто бранили Шуйского и сочувствовали Дмитрию, которого считали

живым. Во многих местностях поднимались крестьяне и холопы. Смутами

пользовались инородцы, обрадованные случаем сбросить с себя подчинение

русским. Они действовали заодно с крестьянскими шайками. Мордва, соединясь с

холопами и крестьянами, осадила Нижний Новгород. В далекой Астрахани

поднялся на царя народ и казаки. В самой Москве было заметно брожение в

народе, хотя не доходившее до возмущения, но очень беспокоившее Шуйского.

Все эти волнения, происходя в разных местностях без всякой связи одно с

другим, различаются и мотивами, и деятелями: в них участвуют люди разных

сословий и положений, и преследуются очень разнообразные цели. Всех

серьезнее было движение на юге, в Северской земле. В центре его стоял

первоначально Шаховской. Поднял он движение во имя Дмитрия, но не находил

человека, который взял бы на себя его роль, а такой человек был ему

необходим, иначе движение в народе могло заглохнуть.

Боясь этого и узнав, что Молчанов выдавал себя за Дмитрия, Шаховской

звал его к себе, но Молчанов не ехал, и поднятое дело грозило неудачей. В

это время случай послал Шаховскому выдающуюся энергией и способностями,

любопытную личность Ивана Болотникова. Жизнь этого человека полна

приключений: он был холопом князя Телятевского, как-то попал в плен к

татарам, был продан туркам и несколько лет работал в Турции на галерах.

Затем неизвестно как освободился оттуда и попал в Венецию. Из Венеции он

пробрался через Польшу на Русь, но в Польше его задержали. Там он встретился

с Молчановым, и тот нашел его пригодным для своих дел человеком, сблизился с

ним и послал его в Путивль к Шаховскому. Шаховской принял Болотникова хорошо

и поручил ему целый отряд. Болотников скоро нашел легкое средство увеличить

свой отряд. Он призывает под свои знамена скопившихся на Украйне подонков:

гулящих людей, разбойников, беглых крестьян, холопей, -- обещает им именем

несуществующего Дмитрия прощение и льготы. Рассылая своих агентов и свои

грамоты, он везде, где может, поднимает низшие классы не только против

Шуйского и не только за Дмитрия, но и против высших классов и этим самым

сообщает смуте до некоторой степени характер социального движения.

При первой встрече Болотникова с царскими войсками у Ельца и Кром

победа осталась на его стороне, и это очень подействовало на успех восстания

в южной половине государства. Поднялись Тула, Венев, Кашира, Орел, Калуга,

Вязьма, некоторые тверские города, хотя сама Тверь и осталась верна Василию

Шуйскому. С особенной силой и энергией проявилось движение в Рязани, где во

главе этого движения стали: Григорий Сунбулов и дворяне, два брата Ляпуновых

-- Прокопий и Захар. Рязанское население отличалось, по отзывам сказателей

того времени, особенно храбрым и дерзким характером. Благодаря своему

географическому положению, Рязанской земле приходилось чаще других

подвергаться татарским нашествиям и быть оплотом Руси от татар. Немудрено,

что сложился у рязанцев такой суровый и воинственный характер и что

летописцы отзываются о них, как о народе удивительном по дерзости и "высоким

речам". Братья Ляпуновы были весьма типичными представителями своего края,

отличались замечательной энергией, действовали очень решительно и смело, и

действовали порывом, жили впечатлением, а не спокойной трезвой жизнью. По

своим выдающимся личным способностям Ляпуновы (особенно Прокопий) могли

стать во главе восстания в Рязани и сделать его опасным для Шуйского. И

действительно, в Рязани очень скоро составилось ополчение против Шуйского.

То же произошло и в Туле, где во главе восстания стал сын боярский Истома

Пашков. Как тульское, так и рязанское ополчение были, по преимуществу,

дворянскими и направлялись против боярского правительства Шуйского за

Дмитрия. На своем пути к Москве эти дворянские ополчения соединились с

шайками Болотникова, которые несли с собой общее разорение и вражду не

вполне политического характера. Они шли не только против правительства

Шуйского, но и против существовавшего тогда общественного строя. И немного

надо проницательности, чтобы понять, что в данном случае во имя Дмитрия

соединились социальные враги. Стремления холопей и гулящего люда, шедшего с

Болотниковым, были совершенно противоположны стремлениям дворянства, бывшего

тогда тем высшим классом, против которого возбуждал Болотников Украину.

Заранее можно было видеть, что этот союз Ляпуновых с Болотниковым должен был

прерваться, как только союзники ознакомятся друг с другом. Так и случилось.

Соединенные ополчения мятежников, подойдя к Москве, остановились в

подмосковном селе Коломенском. Положение Шуйского стало крайне опасным: вся

южная половина государства была против него и мятежные войска осаждали его в

Москве. Не только для подавления восстания, но даже для защиты Москвы у него

не было войска. В самой Москве недоставало хлеба, так как подвоз его был

прекращен мятежниками; открылся голод. "А кто же хотел терпеть голод для

Шуйского", -- метко замечает Соловьев (VI II, с. 163). Но на этот раз

Шуйский уцелел, благодаря тому что у его врагов очень скоро открылась рознь:

дворянское ополчение узнало симпатии и цели своих союзников по их

разбойничьему поведению. Болотников и не скрывал своих намерений: он посылал

в Москву грамоты и в них открыто поднимал чернь на высшие классы. Об этом мы

узнаем из грамот избранного при Шуйском патриарха Гермогена, который

говорит, что воры из Коломенского "пишут к Москве проклятые свои листы и

велят боярским холопам побивати своих бояр и жен их и вотчины и поместья им

сулят и шпыням и безыменником вором (т.е. черни) велят гостей и всех

торговых людей побивати и животы их грабити, и призывают их воров к себе и

хотят им давати боярство и воеводство и окольничество и дьячество".

Такое поведение и направление Болотникова и его шаек заставило

рязанских и тульских дворян отшатнуться от дальнейшего единения с ними и

перейти на сторону Шуйского, который был все-таки охранителем и

представителем государственного порядка, хотя, может быть, и несимпатичным.

Первые заводчики мятежа против Шуйского, Сунбулов и Ляпунов, первые же

явились к нему с повинной. За ними стали переходить и другие рязанские и

тульские дворяне. Тогда же на помощь Шуйскому подоспели дворянские ополчения

из Твери, из Смоленска; и дело Шуйского было выиграно. Он стал уговаривать

Болотникова "отстать от воровства", но Болотников бежал на юг, подошел к

Серпухову и, узнав, что там мало запасов на случай осады, ушел в Калугу, где

запасов было много. Оттуда он перешел в Тулу и засел в ней вместе с казачьим

самозванцем Петром, которого призвал к себе, не дождавшись Дмитрия. Этот

Петр был оригинальным самозванцем. Он явился при жизни Лжедмитрия среди

терских казаков и выдавал себя за сына царя Федора, родившегося будто бы в