
Записи о жалобах
Степень приверженности или отчужденности граждан страны зависит в некоторой мере от способа, каким правительство реагировало на жалобы в прошлом и каким образом оно будет, согласно ожиданиям граждан или подданных, реагировать на них в будущем.
Размышляя над наблюдениями, сделанными в 1950-51 гг. в провансальской деревне Пейран, Лоренс Уайль отмечал, что
…с начала истории Пейрана не было времени, когда контакт со внешним миром означал бы что-то другое, чем эксплуатацию и манипуляцию по отношению к индивиду. Бродячие орды, римляне, феодальные лорды – включая соседних папских правителей, агентов провансальских дворян и французских королей, режимов, установившихся в Париже 19 в. и парижской централизованной бюрократии ХХ в. – все они были одним неразрывным прошлым в туманной памяти деревни. Все они означали господство, непреоборимое для отдельного человека. В лучшем случае господство приносило непрошеные изменения жизненного уклада. В худшем оно приносило катастрофу. И потому стало привычным представлять власть людей как напасть сродни природным напастям: ненавистное правительство, равномерный мистраль, вышедший из берегов Дюранс.
Если граждане США и Великобритании намного более уверены, чем граждане Германии, Италии и Мексики, что они смогут предотвратить принятие национальным парламентом закона, который рассматривается ими как несправедливый или вредный, как отмечают Алмонд и Верба, эти различия, конечно, имеют что-то общее с тем, как жалобы удовлетворялись ранее. Конечно, эти различия в установках сейчас могут быть вплетены в политическую культуру этих стран; но политические культуры сами могут быть объяснены отчасти историческими записями.
Бремя жалоб в человеческих обществах не было неизменным. В течение одних периодов общественные институты порождали больше жалоб, чем в другие; более того, одни общества по различным причинам порождали меньше жалоб, чем другие. Таким образом, общее число жалоб может быть меньше, а приверженность выше либо из-за того, что социальные и экономические институты стремятся порождать меньшее число жалоб или из-за того, что в прошлом жалоб было больше, но правительство облегчило тяготы.
Вернувшись во французскую деревню через 10 лет, Уайль был удивлен заметными изменениями, произошедшими даже за этот краткий период:
Как только я побывал в сельской местности и поговорил с фермерами, я осознал важность изменения экономической ситуации и состояния умов населения коммуны. У них появилось новое осознание профессионального статуса и достоинства, отражавшее рост их профессиональных организаций и чувства солидарности с фермерами повсюду… Было очевидно, что французские фермеры пришли к согласию, что если они хотят действовать, то разговорами с избранными должностными лицами ничего не добиться… Наконец до них дошло, что самыми эффективными политическими представителями для них являются не традиционно избираемые должностные лица – депутаты и сенаторы – но сами фермеры, избранные на те или иные должности в профессиональных организациях… Раз нет надежды на возврат назад, неизбежность перемен принимается, то, наконец, становится возможным для народа посвятить свою энергию поиску новых решений своих проблем. Люди получили новый смысл свободы, чтобы действовать ради собственного благополучия. Отрицание старой политической системы, модернизация хозяйств, демонстрации на тракторах, развитие фермерских организаций есть, в определенной степени, проявления этого изменившегося настроения.
Примерно в течение столетия наиболее привлекающей внимание внутренней угрозой лояльности граждан было бремя тягот городского и (особенно в Италии) сельского пролетариата, бремя, грозившее отчуждением рабочего класса, если на эти тяготы не будет обращено внимание – или отчуждением средних классов, если таковые были. Проблема заключалась в том, как добиться лояльности рабочих классов демократическим институтам без отчуждения других социальных страт. Проблема стояла во всех десяти странах: Франция и Италия, в частности, не имеют выработанного решения, кажется, до сих пор, хотя постепенно они могут найти его. В Германии (и, возможно, в Австрии) приверженность демократическим институтам не походила проверки превратностями судьбы и может быть все еще отчасти слабой; но рабочие классы, в любом случае, столь же лояльны, как и иные большие социальные слои, и в этом узком смысле достигнуто решение проблемы политического отчуждения рабочих классов. В оставшихся шести странах проблема была решена, по крайней мере, в основном. Одним из самых значительных достижений этого века была интеграция рабочих классов в значительное число западных демократических систем и снижение в этих странах какой бы то ни было серьезной угрозы парламентской демократии, исходящей от конфликта между классами. Значение этого достижения для будущего оппозиции едва ли может быть преувеличено.
Даже если не брать Францию и Италию, интеграция городских и сельских рабочих в политическую жизнь не шла по одному шаблону. Вопреки разнообразию моделей, можно прояснить некоторые из основных аспектов этого процесса, изобразив упрощенную и схематизированную картину политической системы, могущей разрешить проблему завоевания лояльности рабочих классов демократическим институтам без отчуждения других страт, в частности средней и высшей. Можно с определенной вероятностью предположить, что эта проблема относительно хорошо разрешима при следующих условиях:
1. Поскольку городские (или сельские) рабочие классы увеличиваются и количественно, и возрастают их требования к политической системе, уже существует действующая парламентская система, поддерживаемая большим и лояльным средним классом, руководимая опытной и лояльной политической элитой.
2. Эти инкумбенты (средние классы и их лидеры) предотвратили жестокое и продолжительное разочарование деятельностью политической системы, мирно увеличивая степень участия рабочих классов в политической жизни путем
расширения избирательного права;
допуская появление политических лидеров рабочего класса;
позволяя им участвовать в выработке политических решений;
и соглашаясь с их вхождением в правительство.
3. Предприниматели и менеджеры накопили достаточно благ, что позволило уменьшить разочарование, вызываемое социальными и экономическими условиями эпохи ранней индустриализации посредством применения более эффективных технологии и организации.
4. Правительство прибегает к регулированию или предпринимает структурные реформы таким путем, чтобы уменьшить социальные и экономические источники разочарования для людей рабочих профессий, но в то же время без отчуждения других социальных страт.
6 из 10 стран, рассмотренных нами, в различной степени удовлетворяют этим общим условиям: Великобритания, Бельгия, Голландия, Норвегия, Швеция и США. Из них развитие пяти европейских стран было в основном сходным, в то время как США следовали своим путем. Во всех пяти североевропейских странах конституционная система с избираемым парламентом, поддержкой среднего класса и опытными лидерами, происходившими из среднего класса и аристократии, уже существовала, когда городские и сельские рабочие начали развивать политическое сознание и выдвигать свои требования. Во всех этих странах в период с 1885 по 1905 гг. сформировались жизнеспособные рабочие или социалистические партии, получавшие возраставшую поддержку со стороны рабочих классов. К концу этого периода или несколькими годами позже большинство рабочих во всех этих странах получили право голоса. Даже существующие партии среднего класса стали реагировать на требования новой страты, и они иногда поддерживали меры, направленные на устранение или, по крайней мере, на уменьшение злейших социальных и экономических зол нерегулируемого капитализма: законы о социальном страховании, правовая поддержка профсоюзов, расширение общественного образования и т.п. Эти реформы, однако, не предотвратили рост рабочих и социалистических партий. В течение 1-ой мировой войны и позже социалистические лидеры стали входить в коалиционные правительства. Хотя рабочие партии и их лидеры первоначально принимали участие в коалиционных правительствах лишь как младшие партнеры, в конце концов они добились достаточно большого количества голосов на выборах и количества мест в парламенте, так что, как крупнейшая или вторая крупнейшая партия в стране, они стали пользоваться значительным влиянием при определение правительственного курса – иногда как главная оппозиция правительству, иногда как партнер по коалиции, иногда как правящая партия. В крайних случаях, в Норвегии и Швеции, рабочие партии правили страной в течение трех десятилетий; в Великобритании победа в 1945 г. дала лейбористской партии возможность осуществить большую часть ее программы-минимум; в других странах, даже когда рабочие партии не входили в правящую коалицию непосредственно, они имели все основания надеяться, что смогут это сделать через несколько лет.
Таким образом, в этих пяти странах были выполнены два первых условия, указанных выше, и партии рабочего класса приобретали по ходу дела трезвый опыт управления своими странами. Тем временем были также выполнены и условия 3-4 – социально-экономическое развитие и правительственное регулирование и реформы. Во всех % странах рабочие партии стали свидетелями достижения многих своих непосредственных целей, в то время как их конечная цель – социалистическое общество – становилась все более и более гипотетической и риторической.
В США 4 условия, предложенных выше, также были выполнены – но в ином порядке и совершенно иным образом. Как и в пяти упомянутых странах, так и в США задолго до быстрой индустриализации, увеличившей рабочий класс от незначительного меньшинства до значительной доли населения страны, демократия была действующей системой управления страной, поддерживаемой «средним классом» (состоявшим преимущественно из фермеров) и возглавляемой лидерами, искусными в деле управления политическими институтами страны.
Но США выполнили второе условие – обеспечение участия возникшего рабочего класса в политической жизни – способом, который часто убеждал европейских социалистов в том, что эта страна проскочила «неизбежную стадию капиталистического развития» и скоро или поздно она должна будет вернуться и переписать свою историю в соответствии с североевропейской моделью. Сущностное различие состоит в том, что необычные условия США позволяли им добиться того же самого результата – интеграции рабочего класса в политическую систему – без опосредующей роли особой партии рабочего класса. Переход был далеко не мирным. «Американские рабочие, - писал Вал Лорвин, - должны были сражаться в более кровавых промышленных битвах, чем французские, за право профсоюзов существовать и работать». Тем не менее в целом рабочий класс США был, в целом, сильнее привержен политической системе; и хотя многие рабочие и социалистические партии создавались в расчете на городских рабочих, немногие просуществовали более десятилетия и ни одна не смогла опереться на длительную поддержку сколь-нибудь значительной доли рабочего класса.
Причины этого большого различия между США и европейскими демократиями, с которыми у США в других отношениях много общего, сложны. Один из них – факт, что рабочие уже получили полные политические права задолго до того, как возник городской пролетариат сколь-нибудь значительной численности; таким образом, рабочие никогда не были отчуждены от политической системы вследствие исключения из нее. К тому же на политической сцене уже существовали две национальные, укорененные партии, готовые, желающие и могущие рекрутировать рабочих как сторонников. Называть их «буржуазными» значит упустить важный момент. Если они были «буржуазными» - принадлежавшими к американскому «среднему классу» – по своим ориентациям – они никоим образом не были таковыми по организации и рекрутированию. Они явно не были партиями элиты или знати. Как правило, они были организованы повсюду вплоть до беднейших предместий больших городов; и они располагали совершенными техниками – в сущности, оказывали первоначальную социальную помощь – для завоевания и удержания лояльности своих последователей. Партия рабочего класса могла предложить отдаленные коллективные цели; но они не могли состязаться с немедленным паллиативом для удовлетворения конкретных индивидуальных социальных нужд и тягот. Наконец, в очень большой стране с децентрализованной федеральной системой государственного управления и партий многие из большинства неотложных законодательных требований профсоюзов должны были рассматриваться не Конгрессом, а законодательными собраниями штатов. Еще в 1830-е гг. (как показал Филип Тафт) профсоюзные лидеры поняли невыгодность партии рабочего класса в такой системе и преимущества работы через существующие партии.
Если США отличались от североевропейских стран способами включения рабочего класса в политическую жизнь, они отличались и в выполнении 3-го условия, поскольку в уменьшении разочарования рабочего класса больший акцент делался на действия частных лиц, а не на вмешательство правительства. Когда в расчет принимаются законы штатов, различие намного уменьшается. Но, вероятно, нужды рабочих благодаря действиям американских социальных и экономических институтов были в США меньшими, чем в Европе: относительно высокие зарплаты, быстро возрастающий жизненный уровень, свободные общественные школы и не столь строгие статусные барьеры, сдерживавшие недовольство, пропускавшие лидеров рабочего класса, позволявшие перенимать ценности среднего класса и побуждавшие профсоюзных лидеров сосредотачиваться на достижении выгод путем коллективных переговоров.
Наконец, две дополнительных черты американского общества, несомненно, способствовали выработке своего особенного решения. Сильный акцент на общей либерально-демократической идеологии, столь характерный для американской жизни, препятствовал росту идеологически различающихся партий. В соединении с этой идеологией этническое разнообразие промышленных рабочих классов способствовало фрагментации оппозиции с их стороны, развивая этнические идентификации и ослабляя сплоченность рабочего класса.
Таким образом, и в США, и в пяти североевропейских странах, в сущности, выполнены 4 условия, предложенных выше. Различными путями они смогли сохранить лояльность средних классов, завоевав в то же время лояльность рабочих классов.
Ни одна из оставшихся четырех стран, однако, не удовлетворяла этим четырем условиям. В Германии и Австрии не было выполнено 1-е условие; и поскольку оно не выполнялось, проблема в целом была намного дальше от решения, чем в США и пяти европейских странах.
В Германии, поскольку рабочие классы росли численно и увеличивали свои требования к политической системе, они противостояли не парламентской системе, поддерживаемой лояльным и значительным средним классом, а недавно созданному и почти бессильному имперскому законодательному собранию, подчиненному императору и его канцлеру. Парламентская система должна была дожидаться краха империи после 1-ой мировой войны; таким образом, ни средние, ни рабочие классы не находились достаточное время под опекой парламентской демократии до того, как на них неожиданно свалилась ответственность за деятельность республики.
Поскольку не выполнялось первое условие, не могло выполняться и второе. Но в германии возможность мирной интеграции рабочих классов была даже еще больше ухудшена характером предоставленного им избирательного права. Ибо хотя всеобщее избирательное право для мужчин было введено в Рейхе в том же самом году, когда Дизраэли предоставил его большей части британского городского рабочего класса, Пруссия утвердила введенную в 1849 г. трехклассовую систему, которая была циничной шуткой над участием рабочего класса в общественной жизни. Как заметил Штейн Роккан, «Трудно изобрести способ выборов, более направленный на отчуждение низших классов от национальной политической системы, чем тот, что был введен в 1849 г. в Пруссии». Более того, когда Бисмарк ввел всеобщее избирательное право для мужчин на выборах в имперское законодательное собрание, он стремился «явно не к тому, чтобы создать канал артикуляции интересов экономически зависимого слоя; его целью было усиление политики централизации путем привлечения поддержки по крайней мере явно выраженных классов германского общества… Есть масса свидетельств, делает Роккан вывод, - что это сочетание институтов было весьма дисфункциональным: расширение избирательного права, казалось, поощряло участие низших классов, но контраст между двумя системами выборов возбуждал широкое негодование и способствовал изоляции рабочих в постоянной оппозиции режиму».
Возможно, что в лучших обстоятельствах Веймарская республика смогла преодолеть неблагоприятное прошлое. Но ряд испытаний, ее постигших, сделал задачу укрепления лояльности не просто рабочих классов (что было более сложным), но также и других слоев, оказалась непосильной, и неудивительно, что Веймарская республика рухнула под тяжестью послевоенного кризиса. Политическое и социальное происхождение Первой республики в Австрии было ненамного лучше, и ее жизнь была почти столь же короткой.
Сегодня рабочие классы в Германии и Австрии представляются столь же интегрированными и столь же приверженными своим демократическим институтам, как и другие слои. В Германии, как показал Отто Киршхаймер, классовый антагонизм не является более политическим стимулом; и то, что поколениями рассматривалось как ведущая социалистическая партия Европы, сейчас едва ли по целям и стратегии отличимо от христианских демократов. В Австрии коалиционное правительство и «Proporz» дали старым врагам, двум «лагерям», очень большую долю участия в утверждении системы. Приверженность демократии может быть в каждой из стран не очень большой; но лояльность рабочего класса, как показывают свидетельства, не меньше, чем у других больших страт. Она не столь велика, так что можно сказать, что битва за лояльность была выиграна, и что она не была проиграна. Данные Алмонда и Вербы, кажется, показывают, что в Германии – и то же может быть справедливо в отношении Австрии – население ни отчуждено от демократических институтов, ни привержено им, но является скорее индифферентным или безразличным.
Как в Германии и Австрии, политическое развитие Франции и Италии не удовлетворяло четырем условиям, предложенным выше. В обоих странах два последних условия выполнялись плохо, по крайней мере, до недавнего времени. К тому же Италия в течение шестидесятилетнего дофашистского периода существования парламентской демократии едва ли удовлетворяла первому условию, поскольку ей не удалось создать большой и лояльный средний класс. Между тем – беспрецедентный факт, не имеющий, вероятно, аналогий в Западной Европе – насилие и репрессии государства против социалистов, анархистов, профсоюзов, других рабочих организаций должны были усилить недоверие и враждебность рабочих классов по отношению к парламентским институтам. Более того, Италия выполнила второе условие скорее поздно, отменив ограничения и введя всеобщее избирательное право для мужчин лишь в 1912 г.: результатом было резкое троекратное увеличение электората. 1-ая мировая война, последовавшая после выборов 1913 г. и быстрый коллапс парламентской демократии после войны означал, что в Италии, как и в Германии и в Австрии, борьба за лояльность фактически началась два десятилетия назад. Пока что, как делает ясным очерк Самуэля Барнса, исход не ясен.
Позволите мне завершить наше обсуждение тремя выводами:
Во-первых, в 7 из 9 европейских стран, рассмотренных нами, политика по отношению к страте рабочих привела к состоянию, которое имеет много общего с традиционным положением американских рабочих. Американцы, вероятно, считают желательными любые изменения, которые сблизили бы европейские системы с их собственной . Но проблема не столь проста.
Во-вторых, никто не может игнорировать очевидный факт, что вплоть до сего времени в Италии и Франции история шла иным путем. Еще не ясно, особенно в Италии, как крупнейшая группа избирателей рабочего класса, голосующая за коммунистов, мирно интегрируется в жизнеспособную политическую систему.
В-третьих, когда левые партии приобретают устойчивое большинство голосов, проблема лояльности сдвигается от рабочего класса к страте «белых воротничков»: низшим средним стратам, профессиональным группам, бизнесменам. Проблема возникнет в самой крайней форме в Италии, если там когда-либо будет коалиционное правительство с участием коммунистов. И как долго может быть отстранена от участия в правительстве вторая крупнейшая национальная партия, которую поддерживает больше всего рабочих физического труда? В гораздо более умеренной форме проблема стоит в тех странах, где левые партии стали крупнейшими партиями и контролируют правительство: наиболее значительны Швеция, Норвегия и США, где партии, представляющие консервативные средние классы, не в состоянии контролировать национальное правительство большую часть последних 30 лет. В какой степени консерваторы (в скандинавском или в совершенно ином американском смысле) станут политически отчуждены вследствие своего продолжительного исключения от участия в правительстве своих стран? Конечно, американские правые кажутся столь же полностью враждебными преобладающим тенденциям в современной американской политике, как когда-то рабочие классы США. И забастовка бельгийских докторов в 1964 г. показывает, как далеко может зайти в оппозиции правительству профессиональная группа.