Примечания

1. См., например: Материалы международной конференции: Советская внешняя политика. 1917–1991 // Новая новейшая история. 1992. № 6; Системная история международных отношений: в 4 т. 1918–2000. М., 2000.

2. Иноземцев В. К воссозданию вестфальской системы: хаос и порядок в международных отношениях (Статья первая) // Мировая экономика и международные отношения. 2005. №8. С. 15.

3. Хрестоматия по новейшей истории: в 3 т. Т. 1. 1917–1939. Документы и материалы. М., 1960. С. 182.

4. См.: Романов В.В. В поисках нового миропорядка: внешнеполитическая мысль США (1913–1921 гг.). М.; Тамбов, 2005. С. 110-132.

5. См.: Печенкин С.В. Теоретическое обоснование права наций на самоопределение в работах левых социал-демократов (1909–1915 гг.) // Научные труды преподавателей и студентов исторического факультета. Вып. 1. Воронеж, 2007. С. 107-112.

6. Например: Шишкин В.А. Становление внешней политики послереволюционной России (1917–1930-е годы) и капиталистический мир: от революционного «западничества» к «национал-большевикам»: Очерк истории. СПб., 2002; Нежинский Л.Н. В интересах народа или вопреки им? Советская международная политика в 1917–1933 годах. М., 2004.

7. См.: Печенкин С.В. Версальско-Вашингтонская и Московско-Азиатская системы международных отношений: столкновение национальных интересов или идеологий? // Чичеринские чтения. Идеология и национальные интересы в системе внешнеполитических координат XIX–XX вв. Тамбов, 2008. С. 199-205.

8. Системная история международных отношений: в 4 т. Т. 2. Документы. 1910–1940-х годов. М., 2000. С. 10-12.

9. http://www.hrono.info/dokum/191_dok/chicher1919.html; См.: Чичерин Г.В. Статьи и речи по вопросам международной политики. М., 1961. С. 98-125.

10. Мальков В.Л. Новый курс или старый курс? Российская внешняя политика в 1917/1918–1922 гг. // Чичеринские чтения. Российская внешняя политика и международные отношения в XIX–XX вв. Тамбов, 2002. С. 187.

11. Там же. С.185.

12. См.: Шишкин В.А. Власть. Политика. Экономика. Послереволюционная Россия (1917–1928 гг.). СПб., 1997. Гл. III. Национальная политика. Соединение.

13. Мальков В.Л. Указ. соч. С. 191.

14. Документы внешней политики СССР. (Далее ДВП СССР) Т. 1. 7 нояб. 1917 – 31 дек. 1918 г. М., 1957. Док. № 5.

15. Там же. Док. № 9.

16. Там же. Док. № 13.

17. Там же. Док. № 22.

18. Там же. Док. № 27.

19. Там же. Док. № 39.

20. Там же. Док. № 73.

21. Там же.

22. Романов В.В. Указ. соч. С. 105-106.

23. Там же. С. 107.

24. ДВП СССР. Т. II. 1 янв. 1919 г. – 30 июня 1920 г. М., 1958. Док. № 217, 228, 229.

25. Там же. Док. № 16.

26. Там же. Док. № 243, 244.

27. Там же. Док. № 248.

28. Там же. Док. № 249.

29. ДВП СССР. Т. III. 1 июля 1920 г. – 18 марта 1921 г. М., 1959. Док. № 6.

30. Там же. Док. № 344.

31. ДВП СССР. Т.V. 1 янв. 1922 г. – 19 нояб. 1922 г. М., 1961. Док. № 107, 108.

32. Там же. Док. №108.

Птицын А.Н.

Распад Габсбургской империи в исторической памяти народов Центрально-Восточной Европы

Габсбургская империя на протяжении всего периода Нового времени определяла жизнь народов Центрально-Восточной Европы. В общественном сознании этих народов сформировался образ империи как своеобразного «общего дома» и «оплота против нашествий с Юга, Запада и Востока». Несмотря на наличие в Дунайской монархии достаточно серьезных национальных противоречий, подавляющее большинство ее населения и представителей национальных элит вплоть до окончания Первой мировой войны разделяло идею о необходимости сохранения единого государства. Однако военное поражение Австро-Венгрии привело ее осенью 1918 г. к распаду.

Крах империи означал разрыв сложившихся веками исторических связей, распад единого политического, экономического и культурного пространства. Небольшие государства, возникшие на развалинах Австро-Венгрии, на десятилетия погрузились в пучину экономических, политических и национальных проблем. Они, в большинстве своем, оказались неспособны обеспечить своему населению тот уровень жизни и ту степень безопасности, которые существовали в последние десятилетия Габсбургской монархии. После распада империи в регионе надолго наступила эпоха нестабильности.

Поэтому вскоре после распада Австро-Венгрии в общественном сознании ряда народов Центрально-Восточной Европы стало формироваться достаточно четко выраженное чувство ностальгии по ушедшей империи. В наибольшей степени оно оказалось присуще немцам, венграм и евреям – то есть тем народам, положение которых после 1918 г. существенно ухудшилось.

Для австрийских немцев гибель империи представлялась колоссальной национальной катастрофой. Возникшая в 1918 г. Австрийская республика оказалась «государством, которого никто не хотел», «государством вопреки желанию» его жителей [1]. Население этой республики было убеждено в нежизнеспособности этого государства и выступало за присоединение к Германии. Только прямой запрет со стороны государств-победителей помешал осуществлению аншлюса еще в 1919 г. Судетские же немцы оказались гражданами «второго сорта» в Чехословакии и поэтому имели не менее веские причины с тоскою вспоминать Австро-Венгрию и мечтать об аншлюсе.

Для венгров распад империи также стал национальной трагедией. Особенно тяжело они переживали то обстоятельство, что по условиям мирного урегулирования Венгрия потеряла существенную часть своих исторических земель и значительное количество венгерского населения оказалось в составе соседних государств.

Кроме того, ностальгические воспоминания об империи Франца-Иосифа были свойственны представителям весьма многочисленного в регионе еврейского населения. Австро-Венгрия была одним из немногих государств в мире, где евреи пользовались всеми правами и чувствовали себя достаточно комфортно и безопасно. В новых государствах, возникших на развалинах Габсбургской монархии, они столкнулись с национальным неравноправием. Позднее ужасы холокоста заставили уцелевших евреев еще с большей тоской вспоминать времена Франца-Иосифа.

Что касается славянских народов Австро-Венгрии, то среди них «габсбургская ностальгия» была распространена гораздо слабее. В наименьшей степени она была выражена у чехов, которые обрели после распада империи вожделенную национальную независимость. Отношение многих чехов к ушедшей империи иллюстрирует знаменитый роман Я. Гашека «Похождения бравого солдата Швейка». В то же время, среди хорватов и словенцев, оказавшихся на вторых ролях в новой Югославии, чувства неудовлетворенности своим положением зачастую трансформировались в тоску по прошлому.

Ностальгия по Австро-Венгрии была достаточно четко выражена в общественном сознании ряда народов Центрально-Восточной Европы в течение нескольких десятилетий после ее распада. Примечательно, что это чувство было свойственно и их представителям, оказавшимся в этот период в эмиграции в США и других странах.

Ностальгические чувства наиболее ярко представлены в мемуарной литературе. Самым блистательным образцом подобного рода литературы являются воспоминания С. Цвейга «Вчерашний мир», в которых Габсбургская империя рубежа XIX–ХХ вв. предстает как «мир надежности», чуть ли не аналог утраченного «золотого века» [2].

Сами мемуары создавались уже в годы Второй мировой войны, поэтому оценка событий 1914–1918 гг. представляет собой результат ретроспективного рассмотрения. Следует отметить, что образ Австро-Венгрии, нарисованный писателем, значительно расходится с общепринятым в историографии. Для С. Цвейга (кстати, еврея по национальности) эта страна – вовсе не «тюрьма народов» и «больной человек Европы». Наоборот, Дунайская монархия предстает в рассматриваемом сочинении как уникальное государство, главными принципами существования которого являются идеи терпимости, компромисса, мультикультурности. Мемуарист, что характерно, почти не упоминает о наличии острых межнациональных противоречий в империи. Более того, он убежден, что сохранение Австро-Венгрии отвечало коренным интересам населяющих ее народов. И дальнейшее существование этой империи было вполне возможным, если бы не «поступь рока» – вступление страны в Первую мировую войну. Эту войну С. Цвейг рассматривал как трагедию всего человечества, ставшую первопричиной последующих катастроф ХХ в.

Особенно горькие страницы мемуаров посвящены распаду Двуединой империи. Этот событие, по мнению С. Цвейга, стало следствием поражения в войне, политики стран Антанты и сепаратистских устремлений национальных элит. Возникшую же после войны Австрийскую республику он считал, в сущности, нежизнеспособным государством, которое представляло собой лишь «обезображенный остов» прежней империи, причем еще и «кровоточащий из всех вен» [3]. Мирные договоры, подписанные после окончания войны, писатель считал несправедливыми, сравнивая их с бомбой замедленного действия, заложенной под будущее Европы.

Достаточно явно «тоска по империи» прослеживалась в многочисленных газетных и журнальных публикациях австрийской и венгерской прессы в межвоенный период. Великолепными памятниками ушедшей империи стали литературные произведения австрийских писателей этого времени (прежде всего, Р. Музиля и Й. Рота [4]). Реминисценции «имперской идеи» можно проследить также в живописи, музыке и театральном искусстве Австрии и Венгрии. Следует отметить, что составной частью «имперской ностальгии» является так называемый «габсбургский миф», продолжавший существовать и после исчезновения Австро-Венгрии. Так, например, межвоенная Венгрия продолжала формально считаться королевством, хотя престол оставался незанятым.

Примечательно, что ностальгия по ушедшей империи была свойственна не только представителям интеллектуальной элиты, но и многим «простым людям». Об этом свидетельствует, в частности, богатый эмпирический материал, собранный в работе современного британского историка К. Цвиича «Похищение Центральной Европы (глазами очевидцев и пострадавших)» [5].

Естественно, что с годами чувство «тоски по империи» слабело. Однако его реминисценции можно было наблюдать и в последующее время, в частности, в восторженном отношении многих жителей рассматриваемого региона к идее «единой Европы».

Бесспорно, что образ Австро-Венгрии, рисуемый исторической памятью, отличался высокой степенью идеализации. Но главное, он соответствовал заветному стремлению людей к созданию стабильного и устойчивого социального пространства, к безопасности, сохранению межнационального мира. Впрочем, почти то же самое можно сказать и об образах других исчезнувших империй в общественном сознании входивших в их состав народов. Возможно, что «имперская ностальгия» коренится в глубинах человеческой психики и отражает некое имманентное стремление к единству, цельности и стабильности социального бытия.