Умысел замыслу не товарищ

В. ХРИСТЕНКО: «В этом (желании предприимчивых людей заработать на финансовом кризисе. — Ред.) есть умы­сел. А то, что за этим стоит замысел, — это миф».

Такой уж у них промысел, у предприимчивых людей. Отсю­да и умысел. А то, что у них есть какой-то замысел, так это чистый вымысел. Или, если угодно, домысел (АиФ).

Коробка

Удодов купил коробку конфет. Открыл и залюбовался — конфеты были уложены очень красиво. «Укладчица № 5» зна­чилось на вложенной в коробку бумажке.

В тот же день Удодов поехал на кондитерскую фабрику.

• Простите, вы не укладчица № 5? — спрашивал он выхо­дящих с работы девушек.

• Нет, — отвечали девушки, — я — укладчица № 18, 26, 34...

Наконец, одна из девушек, рослая голубоглазая блондинка, ответила:

— Да, это я. А в чем дело ?

— Вы так красиво уложили конфеты, — сказал Удодов, -я приехал вас поблагодарить.

— Я — укладчица широкого профиля! — с гордостью призна­лась девушка.

Они пошли по улице вместе и случайно оказались у Удодовн дома.

• Ах, какой замечательный малыш! — воскликнула девуш­ка, наткнувшись в коридоре на плачущего ребенка. — Это ваш ?

• Соседский! — отмахнулся Удодов. — Сами уходят, а ре­бенка оставляют.

• Сейчас я его уложу! — сказала девушка, и через несколь­ко минут малыш уже спокойно спал у себя в кроватке.

• А почему это вы такой лохматый? — спросила девушка у Удодова и тут же красиво уложила ему волосы.

Время пролетело быстро. Удодов пошел провожать девушку.

— Ну-ка, очкарик, гони монету! — преградил им дорогу в темном дворе хулиган.

—Не беспокойтесь! — улыбнулась Удодову девушка и лов­ким приемом уложила хулигана на асфальт.

• Выходите за меня замуж! — решился вдруг Удодов. — Но учтите, я зарабатываю немного...

• Ничего! — сказала девушка решительно. — Уложимся!

(Эдуард Дворкин)

Неожиданность изображаемой в философской сказке Ф. Ис­кандера «Кролики и удавы» ситуации открывает простор для сближения полярных по стилистическому компоненту значе­ния однокорневых слов, используемых обычно в несоотносимых ситуациях, чем достигается сатирическая заостренность изображения. Ср. сближение в текстовой перспективе слов со­трясать, сотрясение и тряска:

Он получил сотрясение мозга. Это был первый случай та­кого рода заболевания в кроличьем племени.

— Сотрясение мозга ? — удивился Король неведомой болезни.

— Да, сотрясение, — подтвердили врачи.

— Значит, было что сотрясать? — догадался Король...

Он стал объявлять ежегодный конкурс на должность Ста­рого Мудрого Кролика. Как известно, Старый Мудрый Кролик попал на эту должность после того, как он получил сотрясение мозга от упавшего на его голову морковного желудя, когда он находился под сенью морковного дуба. Получив сотрясение мозга, кролик этот неопровержимо доказал, что в его голове было что сотрясать, и его назначили на эту должность.

...Интересно отметить, что во время ежегодного конкурса, в разгар тряски морковного дуба некоторые кролики, вовсе ни е чем не заподозренные, сами вбегали в зону падения желудей...

Нарочитое разложение составного термина, соотнесение его Части с родственными словами ведет к полной его детермино­логизации. Создается впечатление, будто автор специально поставил перед собой задачу показать богатство функциональных потенций ассоциативно-деривационных, эпидигматических сближений слов.

Там, где не оказывается необходимого в текстовой ситуации образования, автор прибегает к описательному обозначению ими создает свое с опорой на имеющиеся в языке средства.

Ср. случаи создания недостающего слова словообразовательного гнезда:

а) с опорой на лексему: против патриотического гнева было только одно оружие — перепатриотичить и перегневить патриота; буревестник — горевестник; почернильничать;

б) с опорой на компонент фразеологизма:

Впрочем, согласно изречению Задумавшегося, он ста­рался развивать в кроликах стрекачество, чтобы удлинять путь злу;

в) с опорой на словосочетание:

На этот раз среди Допущенных не было кролика, занимав­шего должность Старого Мудрого Кролика... На его месте те­перь сидел Находчивый, предложивший переименовать Старо­го Мудрого Кролика в Стармуда, что было встречено веселым одобрением.

Еще один способ повышения информационной нагрузки слова в тексте — разрыв его семантических связей с однокоренными словами, перестройка семного состава лексического значения в соответствии со сказочной ситуацией и вместе с тем придание ему обобщающего, символического значения в хара( теристике определенной категории людей: «Я из-за тебя потерял родину, то есть то место, где я имел прекрасную пишу, — прошипел удав».

Из семного состава значения выделенного слова выведены все семы системного уровня, кроме семы «место», и наведен и те, которые выражают скрытые смыслы, подчеркнутые и пей неозначностью слов автора, вводящих прямую речь.

В приведенных текстовых фрагментах отчетливо выявлялась способность однокорневых образований не только фиксировать тему текста, но и развивать ее, поскольку притягивание их друг к другу ни в системе языка, ни в тексте не означает дубли рования смысла, ибо гнездовая словообразовательная общность не влечет за собой идентичности лексических значений слов, обладающих свойством идиоматичности. Это относится и к от­ношениям паронимии, однокорневой синонимии и однокорневой антонимии и др.

Прозрачность значения корневой морфемы активно ис­пользуется в создании «говорящих», значащих фамилий героев в тексте: у Ю. Полякова в его романе-эпиграмме «Козлёнок в молоке» это — Пыльношлемов («общеизвестный несколькими грамотно организованными скандалами»), Медноструев (писатель-национал-патриот), Чурменяев (от «чур меня»), Горынин (глава писательского союза).

Однако эпидигматические отношения в лексике отнюдь не исчерпываются отношениями слов, имеющих корневую общность. Вообще звуковая форма слов активно вторгается в сферу их содержания, оказывая на него влияние по закону обратной связи, и это относится к таким группировкам слов, не имеющих структурно-словообразовательной общности, как омонимы раз­ных видов, парономазы: «семантические связи в данных услови ях реализуются в тех пределах, которые им изначально устанав шваютсвязи фонетические» [155, с. 78]. Семантизация звуковых связей, явления фоносемантики (С. Воронин, А.П. Журавлев, Ю.В. Казарин и др.) проявляют себя и в процессах становления языковой способности, и в организации ассоциативных полей в ЛВС и тексте. Так, попытки внести мотивацию в значения осва­иваемых слов, часто ограниченных в своем употреблении, отме­чал К.И. Чуковский (От двух до пяти): вертилятор вместо вентилятор, паукина вместо паутина, кружиика вместо пружинка, улиционер вместо милиционер, мазелин вместо вазелин, рогать вместо бодать, пальнатки вместо перчатки, отключить вместо отпереть, мокресс вместо компресс, грозительный палец вместо указательный. Основой мотивации в новообразованиях высту­пают признаки функционального назначения; пространствен­ной смежности, сходства; субъекта, орудия, средства действия и др., часто изоморфные с теми, которые лежат в основе внутри­словной деривации, хотя возможны и случайные звуковые сближения: «лодырь — тот, кто делает лодки, всадник — это ко­торый в саду, а козак, конечно, муж козы» (явления произволь­ной этимологизации).

Последнее связано с тем, что связь между звуком и смыслом носит нежесткий, вероятностный характер, а процесс практи­ческого овладения языком во многом является бессознатель­ным. Ср. еще фрагмент из повести Л. Кассиля «Кондуит»:

«Оська был удивительным путаником. Он преждевремен­но научился читать и четырех лет запоминал все что угодно, от вывесок до медицинской энциклопедии. Все прочитанное он запоминал, но от этого в его голове царил кавардак: непонят­ные и новые слова непонятно перекувыркивались... Он путал помидоры с пирамидами. Вместо «летописцы» он говорил «пистолетцы». Под выражением «сиволапый мужик» он разумел велосипедиста и говорил не «сиволапый», а «велосипый муж­чина...».

И я должен был догадываться, что у Оськи в голове спу­тались курага и Никарагуа, Балканы и каннибалы, шоколад и кашалот; артистку Сару Бернар он перепутал с породой coбак сенбернар. А извергом он называет вулкан за то, что он извергается».

Непроизвольные ассоциации по форме обнаруживаются в таких сближениях РАС, как карман — душман, коридор — мо­нитор, боль — моль, бред — вред, не во вред и др. Они выступа­ют одной из причин новообразований, оговорок, языковой игры: камазонки, мемуаразм, апофигей, отсидент, репрессанс, экстазм, изувековечить, ёгунь (от йогурт и окунь). Пусковым механизмом в этих процессах могут быть значения не только корневых, но и аффиксальных морфем: «Перекур? — готовно спросил Николай. Перетрёп? — подхватил кто-то из бригады. Перефлирт?» (М. Ганина. День первый и все остальные). В ос­нове создания текстовых смыслов может лежать любой фраг­мент звуковой формы слова:

Лев Глево... Лев Глебочич! Ну и имя у вас, батенька, язык вывихнуть можно...

Можно, — довольно холодно подтвердил Ганин (В. Набо­ков. Машенька).

Экзистен... Экзистеци... стенциализм, ну и словечко, ба­тенька, язык вывихнуть можно, проговаривая; слух можно сломать — вслушиваясь.

Причем очень хочется всадить в серединку слова — «он»: эк-зистенционализм. Наверное, хочется сказать, что это не я — экзистенци..., это он — экзистенци... Что-то в нем слышится зловещее. Экзи-стен-циализм... То ли стон, то ли стена, то ли стенка... Между тем — звучание значимо. В слово не зря впи­саны и стенка, и стон... Экзистенциализм — это рассказ о том, как существование становится сущностью, едва лишь существование поставят к стенке (Никита Елисеев. Мыс­лить лучше всего в тупике. Кое-что об экзистенциальных мотивах в нашей литературе).

Не менее активно обыгрывается явление парономазии: «Примерно с месяц Находчивый жил в числе Допущенных к Столу (ср. престол. — Н.С.), припеваючи и попиваючи лучшие королевские напитки...», омофонии: «— Что такое «обет молчания»? — Послеобеденный сон» (Ф. Искандер. Кролики и удавы).

Таким образом, использование ассоциативно-деривацион­ных сближений слов выступает эффективным способом сверты­вания текстовой информации и в силу большей экономности лексической объективации смыслов по сравнению с синтакси­ческой (учитывая перевод на уровень производного слова целых синтаксических конструкций с производящим), и в силу эксп­рессивных возможностей повтора как лингвистического явле­ния, и по причине жанровой оправданности обращения к нему.

Ср. другие случаи обыгрывания звуковой формы в создании неожиданных смысловых сближений: «Мрачный голод выжал и выжил совсем еще юного Бахтина на юг, в Белоруссию, в Витебскую губернию» (В.Н. Турбин), или: «Оргиевич» (В. Поляков) — сокра­щенно от «Владимир Георгиевич»; «Вам не стыдно, Евгений Мар­тынович? Вы второй раз обозвали нас курицами. — Это не имеет к сельскому хозяйству никакого отношения, — ответил он. — Кури­ца — значит курящая женщина» (В. Белов. Всё впереди).

Явления фоносемантики, случаи вторжения звуковой фор­мы слова в область смысла особенно значимы в поэтической речи, в создании рифмы и ритмического строя. Сосредоточен­ность на эпидигматических связях выступает как черта стиля поэтического мышления, например, Марины Цветаевой. Ср. некоторые фрагменты ее поэтических текстов:

«Возращу и возвращу сторицей... Русь кулашная — калаш­ная — кумашная..! Здесь, меж вами: домами, деньгами, дыма­ми, дамами, думами... Здесь многое спелось, А больше еще — расплелось».

Учитывая такое многообразие функций эпидигматов в орга­низации лексической системы и в системе коммуникации, есте­ственным представляется их включение в учебные тексты.

Рассмотрим подробнее проявление лексикосистемных свя­зей в учебных текстах и заданиях.