Я более благородных кровей, чем ты!

 

Ан-Нуман ибн Сабит, которому предстояло стать носителем этого великого титула, родился в Куфе, в семье эмигрантов, вы¬нужденных покинуть родную Персию и обосноваться в Ираке. Это стало неизбежным, ибо былая мощь Иранского государства не могла устоять под натиском мусульманского вторжения. И при халифе Усмане ибн Аффане (прав. 644-656) сасанидская власть окончательно была свергнута, а в состав халифата вошли еще не покоренные при Умаре ибн аль-Хаттабе (прав. 634-644) ее восточные земли. Для истории это означало конец эпохи великих завоеваний, а для деда Абу-Ханифы, Зуты, - порабощение. При взятии Кабула в 652 г. Зута был пленен арабским племенем таййимуллах-ибн-саляба и вместе со своим семейством переправ¬лен в Куфу. Отец Абу-Ханифы, Сабит, родился после пленения их рода, или, если пользоваться формулировками средневековых ав¬торов, уже «в Исламе», то есть после того, как Ислам пришел в их жизнь. Помимо Кабула, упоминается несколько городов в качес¬тве места рождения Сабита: Термез, Неса и Анбар. «Не исключа¬ется, что он жил во всех четырех городах, перевозимый туда, где сохраннее». Уже упоминавшийся внук Абу-Ханифы Исмаил отрицает по¬зорный для любого аристократа факт порабощения. «Клянусь Богом! - заявляет он. - Ярмо рабства никогда не падало на нас!» В этих словах чувствуется задетое самолюбие отпрыска знатного рода, который, однако, не объясняет, для чего же богач Зута на-всегда сорвался с обжитых мест и вместе со своей семьей предпри¬нял опасное и тяжелое путешествие в чужую страну. Впрочем, пленение Зуты продолжалось недолго. И, возмож¬но, оно длилось столь малый срок, что Исмаил решил им просто алъ-а'зам), ставшим, по сути, вторым именем ученого, особенно в тюркской и персидской среде. Не случайно квартал в Багдаде, где предано земле тело великого ученого, так и называется: аль-Азамий. Я более благородных кровей, чем ты! Ан-Нуман ибн Сабит, которому предстояло стать носителем этого великого титула, родился в Куфе, в семье эмигрантов, вы¬нужденных покинуть родную Персию и обосноваться в Ираке. Это стало неизбежным, ибо былая мощь Иранского государства не могла устоять под натиском мусульманского вторжения. И при халифе Усмане ибн Аффане (прав. 644-656) сасанидская власть окончательно была свергнута, а в состав халифата вошли еще не покоренные при Умаре ибн аль-Хаттабе (прав. 634-644) ее восточные земли. Для истории это означало конец эпохи великих завоеваний, а для деда Абу-Ханифы, Зуты, - порабощение. При взятии Кабула в 652 г. Зута был пленен арабским племенем таййимуллах-ибн-саляба и вместе со своим семейством переправ¬лен в Куфу. Отец Абу-Ханифы, Сабит, родился после пленения их рода, или, если пользоваться формулировками средневековых ав¬торов, уже «в Исламе», то есть после того, как Ислам пришел в их жизнь. Помимо Кабула, упоминается несколько городов в качес¬тве места рождения Сабита: Термез, Неса и Анбар. «Не исключа¬ется, что он жил во всех четырех городах, перевозимый туда, где сохраннее». Уже упоминавшийся внук Абу-Ханифы Исмаил отрицает по¬зорный для любого аристократа факт порабощения. «Клянусь Богом! - заявляет он. - Ярмо рабства никогда не падало на нас!» В этих словах чувствуется задетое самолюбие отпрыска знатного рода, который, однако, не объясняет, для чего же богач Зута на-всегда сорвался с обжитых мест и вместе со своей семьей предпри¬нял опасное и тяжелое путешествие в чужую страну. Впрочем, пленение Зуты продолжалось недолго. И, возмож¬но, оно длилось столь малый срок, что Исмаил решил им просто  пренебречь. Как бы то ни было, дед Абу-Ханифы получил сво¬боду. Более того, он, видимо, вновь сумел подняться по социаль¬ной лестнице. Все тот же Исмаил повествует, что в Куфе во вре¬мя торжеств по случаю народного праздника (то ли Науруз, то ли Махраджан) Зута преподнес четвертому праведному халифу Али ибн Абу-Талибу сладкие угощения. Это свидетельствует, во-первых, о материальном достатке деда Абу-Ханифы, во-вторых, о его прочном социальном положении, ибо далеко не каждый куфиец имел возможность угощать главу государства дорогими лакомствами. На этой встрече присутствовал и малолетний Сабит, сын Зуты. Достопочтенный Али произнес даже короткую молитву (ду'а) за мальчика, призвав на него и его потомство божественную бла¬годать. Помня о том, что именно от Сабита на свет появится «величайший предстоятель», никто не должен сомневаться в том, что такая молитва действительно была прочтена. Однако есть обстоятельство, побуждающее насторожено относиться к данной ис¬тории, - комментарий, которым сопроводил ее описание все тот же Исмаил ибн Хаммад. «Мы надеемся, - говорит он, - что Бог принял молитву Али ибн Абу-Талиба в отношении нас (фи-на)». Столь тенденциозная концовка дает пищу для тех же размышлений, что и его высказывания по поводу порабощения Зуты. Приняв Ислам и получив свободу, Зута и его семья тем не менее не могли стать полноценными членами арабского общества. Специфика последнего тех времен была такова, что бывшие рабы не могли влиться в его родоплеменную структуру и стать полноправными гражданами, а получали особый статус, нарекаясь словом навали (ед. ч. мавла.) Этот статус выражался в том, что мавали, подобно клиентам в римском праве, закреплялись за своими бывшими хозяевами-патронами, сохраняя от них личную зависимость, и ограничивались во многих, в первую очередь политических, правах. Таким образом, Зута стал мавлой (клиентом) племени таййи-муллах-ибн-саляба (ветвь арабского племени рабиа), юридическая зависимость от которого перешла также на его детей и внуков, среди которых был и Абу-Ханифа, взявших со временем патронаж одного из его лучших родов - кафал. Институт клиентов, безусловно, нарушал провозглашенный Кораном принцип равенства всех верующих независимо от происхождения'. Нередко ограниченность правового статуса мавали усугублялась унижениями и оскорблениями со стороны более полноценных членов общества. Чистокровные арабы относились к мусульманам-инородцам свысока, издевались над нечистым выговором, иными привычками в быту, порой под страхом смертной казни запрещали родниться с ними. Наиболее националистически настроенные арабы говорили; «Молитву делают недействительной трое - осел, собака и мавла», вынуждая подобным отношением ма¬вали строить себе даже отдельные мечети". Арабы такого типа не упускали возможности подчеркнуть свое «превосходство», забывая порой, что сами они были нередко потомками простых пастухов, неграмотных и неотесанных бедуинов. Поэтому, когда спустя время один из патронов Абу-Ханифы напомнит ему, что тот всего лишь его мавла, сын знатных предков, вспылив, ответит: «Клянусь Богом! Я более благородных кровей, чем ты!». Унижения выходцев из Ирана встречались повсеместно. Арабы «не называл и их по кунье, а звал и только по именам и прозвищам, - отмечает средневековый историк Ибн-Абдальбарр, - не шли с ними в одном ряду и не пускали их вперед в торжественных выходах, а если они присутствовали на трапезе, то сидели перед ними. Если же угощали мавлу из уважения к его возрасту, достоинствам и знанию, то сажали его в проходе для разносчика хлеба, чтобы не было ни от кого скрыто, что это не араб. Не звали их читать молитву над покойником, если присутствовал араб, даже если присутствовавший был ничтожным человеком. А тот, кто сватался к женщине из них, обращался не к ее отцу или брату, а к ее патрону, и если тот давал согласие - женился, а если нет - отказывался. А если ее выдавал замуж отец или брат без согласия своего патрона, то брак был недействительным; даже если он совокупился с ней, это считалось сожительством, а не браком». Со всем этим мракобесием пришлось столкнуться и Зуте, и Сабиту, а позднее и самому Абу-Ханифе. Когда на своей свадьбе Зуфар ибн аль-Хузайл, араб по происхождению и один из первых учени¬ков Абу-Ханифы, попросит своего учителя прочитать проповедь по случаю его венчания, родственники вознегодуют, сказав, что это могла бы сделать и родня, более благородная по крови. «Приди мой отец, я поставлю Абу-Ханифу превыше и его!» - отрежет Зуфар. И тем не менее именно происхождение из числа мавали будет способствовать в дальнейшем становлению Абу-Ханифы в качес¬тве мусульманского ученого. В ту эпоху многие персы были от¬мечены печатью мусульманской науки и знания. Причина этого кроется в том, что их униженное положение, препятствия продвижению по социальной лестнице оставляли порой единствен¬ный путь для самореализации - религиозную науку, где единс¬твенным критерием, вне зависимости от происхождения, была степень и глубина образованности. Несмотря на трудности усво¬ения тонкостей арабского языка и невзирая на насмешки арабов, мавали уверенно входили в первые ряды знатоков Корана и Сун¬ны. Уже в преддверии рождения Абу-Ханифы выходцы из Ирана составили авангард религиозной науки в целом и мусульманского фикха в частности. Именно из их большинства сложился основ¬ной корпус знатоков шариата в разных концах халифата. По этому поводу сохранилось немало свидетельств, ярких высказываний и метких сравнений. Но, пожалуй, интереснее всего констатация факта была запечатлена в известном историческом анекдоте - диалоге двух современников Абу-Ханифы. Однажды представитель династии аббасидских халифов Иса ибн Муса, страдавший на почве арабского национализма крайней ксенофобией, решил поинтересоваться у городского судьи Куфы Ибн-Абу-Ляйли о том, кто составлял цвет и гордость мусульманско-правовой науки в предшествующем им поколении: - Кто являлся факихом Басры? - спросил он у него. - Аль-Хасан ибн Абу-аль-Хасан, - был ответ. - А затем кто? - Мухаммад ибн Сирин. - А кто они [по происхождению]? - Мавали. Иса стал в таком же ключе расспрашивать о наиболее значимых цитаделях и ареалах распространения науки права: Мекке, Медине, Йемене, Хорасане, Сирии, аль-Джазире и др. Но каждый раз на его принципиальный вопрос «кто они [по происхождению]?», словно приговор, звучал неизменный ответ: «Мавали». После третьей неудачи «он изменился в цвете», и чем больше он слышал это не-навистное слово мавали, тем ему становилось все хуже и хуже: «его лицо стало серым», затем «он вскочил», и было видно, как «вены вздулись на его шее», затем «лицо его потемнело настолько, что стало чермым-чернущим», ввергнув в немалый ужас Ибн-Абу-Ляйлу, почувствовавшего приближение чего-то неладного. Обезумевший Иса «бился в ярости, задыхаясь от гнева», но, наконец, «переведя дыхание», решился на последний вопрос: - Кто факих Куфы?!! - Клянусь Богом! - вспоминал позднее попавший в передрягу судья. - Если бы я не был напуган, то ответил бы ему: «аль-Хакам ибн Утайба и Хаммад ибн Абу-Сулайман», но я заметил в нем недоброе и сказал: - Ибрахим и аш-Шаби. - А они кто?!! - отчаянно спросил Иса. - Арабы! - потворствовал чиновник. - Бог превелик!!! - вскрикнул тот, успокоившись.