Гора сострадания

 

Как явствует из источников, в повседневной жизни, протекавшей за рамками занятий, Абу-Ханифа уделял много внимания простым единоверцам. Желающих (особенно из-за пределов Куфы, не избалованных его постоянным присутствием) получить консультацию у Абу-Ханифы было настолько много, что они шли к нему неустанным потоком. «Люди обступали его», и все так хотели задать свой вопрос, что «возвышали голоса». Бывало, что Имам даже не мог управиться с нахлынувшей на него толпой. Однако как со своими студентами, так и с теми, кто приходил к нему с вопросами, ученый был всегда терпелив, а его ответы были лаконичны и исчерпывающи. Он был «малословен, умея раскрыть вопрос о запретном и дозволенном». При этом ответы его были не только емкими, но и мгновенными. «Ей-богу! Меня удивляла, - говорил египетский ученый аль-Ляйс ибн Сад, - не столько правильность его ответа, сколько быстрота, с которой он давал его». Люди шли к Абу-Ханифе не только потому, что он был выдающимся факихом, но и «был, ей-богу, в своем сердце, - говорил один из его современников, - огромным (джалиль), большим (кабир) и великим ('азым)», то есть человеком широкой души. Поэтому он «больше других сострадал и любил». «Абу-Ханифа был неповторимым в свое время. И если бы земля разверзлась под ним, то она разверзлась бы под одной из гор знания, щедрости, сострадания, набожности и преданности Богу». Гора сострадания - вот кем был он для своих современников, и они шли к нему именно поэтому. В устах Абу-Ханифы право было не казенным, лишенным человечности, а таким, каким оно и должно быть: справедливым и милосердным. Сталкиваясь с равнодушием и формализмом официальных судей, люди искали правду у величайшего предстоятеля. Очень показательна в этом плане история о том, как Имам помог обманутой женщине, которую с ребенком на руках бросил муж, женившийся на ней без соблюдения необходимых формальностей и которая потому не могла защититься в суде. Конечно, многое в подобных историях могло быть преувеличено, приукрашено и даже вымышлено. Но все же, вне сомнений, они свидетельствуют о большом авторитет ученого в народе. Однако не следует думать, что Абу-Ханифа помогал людям во благо милосердия, но в ущерб истине. Истину Абу-Ханифа не оставлял никогда, стремясь всегда говорить правду, какой бы она пи была. И многим это было не по душе. «Если бы не страх перед Богом, - сознался однажды Абу-Ханифа, - что знание исчезнет, то я никогда не давал бы фетвы: для [некоторых] людей это было бы радостью, а для меня - грехом». Поэтому решения факиха иным были нелицеприятны. Именно им ученый адресовал: «Кто гневается на меня, того пусть Бог самого сделает муфтием!». Даже опасность и угроза для жизни не могли склонить Имама на сделку со своей совестью. Он не соглашался с куфийским губернатором Ибн-Хубайрой, зная, что будет подвергнут телесному бичеванию и тюремному заключению, о чем уже шла речь выше. Он не боялся сказать, что заблуждался сам аль-Хасан аль-Басри, в кругу его почитателей (!) и, выслушав очень грубые оскорбления, настаивать на своем: «аль-Хасан аль-Басри ошибся, а Абдаллах ибн Масуд был прав!». И, наконец, он не боялся отстаивать свои убеждения перед свирепыми сектантами, видя, как они уже обна¬жают из ножен свои мечи. Вот почему один из его последователей мог так уверенно сказать: «Мне не страшно за себя, ибо Абу-Ханифа не привнесет ничего сомнительного в Божью религию!». «Абу-Ханифа был человеком великой надежности, широкой души, который ради Божьего дела мог пожертвовать всем. Во имя Бога он мог снести и удары мечей». Впрочем, со временем идеи, проповедуемые величайшим предстоятелем, будут растасканы по мелочным толкованиям его многочисленных последователей и многое из того, чему он учил, предано забвению. В эпоху средневековья даже ученикам Имама было тяжело разделять широту взглядов величайшего предстоятеля. К примеру, сегодня уже мало кто помнит, что Абу-Ханифа - перс, живший в окружении персов, - считал допустимым в рамках канонической молитвы чтение Корана, равно как и призыв на молитву, не на арабском языке, как это принято, а в переводе на персидский. На протяжении же последующих веков мусульманские книжники, напротив, запрещали перевод Корана не то чтобы в ритуальных целях, а вообще как способ его постижения. И все это несмотря на то, что величайший предстоятель ими же был признан столпом мусульманского правоверия, хотя очевидно, что сей его образ был значительной частью соткан из тщательно отобранных нитей.