1. На уровне звуковых единиц.

Фонетические изменения подчиняются закону Бодуэна де Куртенэ: во всех позициях число гласных уменьшается, число согласных увеличивается.

• В первой половине XVIII в. различались фонемы [э] и [иэ], к концу XVIII в. обе фонемы сливаются в одну: <е>.

• В XVIII в. оканье было узаконено для высокого стиля, в начале XIX в. Фонемы (а и о) в позиции без ударения стали реализоваться одинаково.

• Эканье в конце XIX - начале XX в. сменилось úканьем.

• В безударных окончаниях имен и глаголов, после мягких согласных, до первой трети XX в. различалось больше гласных.

• В XIX в. достаточно устойчиво сохранялось [о] безударное в заимствованных словах (поэт, торшер). Позже и на эти слова распространилось аканье.

• В XIX-XX вв. все чаще встречаются случаи редукции безударных гласных до нуля (папортники, всё-тки, выслужвается).

• Оговорки в виде уподобление соседних безударных гласных.

• «Разговорный язык» (исследованный в работах группы Е. А. Земской) безжалостно поступает с индивидуальными различиями гласных.

• Еще недавно, в первой трети нашего века, после согласных [ш, ж] различались три безударные гласные: [у, ы, ы^э], теперь к ним прибавилась четвертая: [а]. Раньше произносилось [жы^эра], теперь - [жара]. Это единственный случай среди изменений гласных в XVIII-XX вв., противоречащий закону Бодуэна де Куртенэ.

 

2. На уровне признаков звуковых единиц.

Усиливается значение немаркированных единиц (имеющая нулевой признак).

Согласные [т, с, ш] (и другие глухие) выступают в конце слова, в позиции неразличения глухости / звонкости; поэтому у согласных этого типа глухость - знак нулизации признака. = >[д, з, ж] и [т, с, ш] различаются как единицы, обладающие признаком звонкости, и единицы, не обладающие им.

Теперь во всех позициях нейтрализации по твердости / мягкости нейтрализованная единица представлена твердым согласным. Твердость становится знаком немаркированности по данному противопоставлению.

 

3. На уровне целых высказываний, «устных текстов».

Волнообразная смена установки на экспрессию и установки на норму в течение последних трех веков. Господство экспрессивной фонетики → обилие вставок из иносистем. (Норма существует, но ценятся отступления от нее).

В иную, в следующую эпоху - противоположные устремления: ценится норма, ее категоричность, ее конструктивная ясность и определенность.

В экспрессивный период особенно активно воздействие на речь социальных факторов.

! Эпоха экспрессии сменяется нормативной, а, следовательно, все вольности предыдущей эпохи канонизируются в разных типах речи, каждый из которых получает свою кодификацию.

• Эпоха Петра I - разгул экспрессивной речи

• Ломоносовский период -высокий подъем нормативности. Теория трех стилей.

• Сентиментализм, предромантизм, романтизм - снова, на иной ступени, господство экспрессивной фонетики.

• Следующая эпоха (творчество А. С. Пушкина 30-х годов, Лермонтов, Тютчев, журнальная проза 30-50-х годов «Словарь церковнославянского и русского языков» 1847 г.) укрепляет норму.

• Эпоха демократических реформ снова дает взрыв экспрессии.

• Торжество нормативности в 80-90-е годы, причем нормативности часто застойно-бесплодной.

• До конца (или до середины?) 30-х годов XX в. - экспрессивность.

Всеобщая карусель, хоровод, ярмарка разнонаправленных фонетизмов, их сплетение, их борьба и братство - в экспрессивный период. Разъединение элементов речи, - в следующую, нормативную эпоху, отчисление их в разные четко отделенные речевые подразделения и выработка в каждом из них своих особых норм.

Современная лингвистика не в состоянии ответить на следующие вопросы: Куда же устремлены изменения в русском литературном произношении? Чем направляется это движение? Какова причина, какова цель этой динамики?

Идея о том, что язык становиться «все лучше и лучше» вызывает сомнения.

↓ Академик Г.В. Степанов советует осмысленнее подходить к употреблению понятия «прогресс» в лингвистических исследованиях; он призывает искать подлинные причины и стимулы языкового развития.

«В оптимистических концепциях эволюция языка связывалась с общим великим законом усложнения материи и идеальной сферы деятельности человека и определялась как прогресс: более развитому мышлению и сознанию необходимо должен соответствовать более содержательный и лучше устроенный механизм языка... Подобно биологу, спрашивающему, "по какому праву млекопитающее - будь то даже человек - более прогрессивно и более совершенно, чем пчела или роза?", лингвист может усомниться в своем праве поставить литературный национальный язык выше бытового диалекта или жаргона. Многие биологи отвечают отрицательно на вопрос о том, прогрессирует ли жизнь в своих превращениях, и утверждают, что, начиная с некоторой степени дифференциации материи, нельзя научно установить никакого первенства среди таких выдумок природы, как млекопитающее, насекомое, цветок или кристалл» [6].