Глава 2. Идеология Ришелье

Обратимся к Франции второй половины XVI – начала XVII вв. Охваченная гражданской войной, страна переживала глубокий упадок. «Я вижу страшную, ужасную трагедию, которую хотят представить во Франции как в театре, подобную тем, что были в прежние времена» - пишет Этьен Паскье. Принцы и сеньоры играют свои роли, а «бедный французский народ служит зрителем и оплакивает в антрактах свои бедствия»²³. Ему вторит Дюплесси-Морне, описывающий упадок нравов, рост насилия, продажность законов и все более глубокий кризис²⁴. Они говорят об одном и том же: если бы кто заснул и проспал лет 25, то, проснувшись, он не узнал бы ни Франции, ни самого себя. Такое впечатление, что некогда великое королевство вернулось в далекие времена гоббсовской «войны всех против всех». Единственное лекарство, которое может остановить разложение – мир, и многие видят единственным источником и гарантом этого мира короля. Государь должен подняться над конфликтом и, следовательно, над всеми. Он должен защитить народ от знати, знать от междуусобных распрей и все королевство – от внешних врагов. Это направление мысли, конечно, не единственное. Целое движение тираноборцев XVI века защищало идею более строгого ограничения монархии и даже развило доктрину тираноубийства, оправдывая вооруженное сопротивление (в конце концов, от рук убийц погибли Генрих III и Генрих IV).

Однако идея сильной королевской власти была популярна, ее воспринял молодой Ришелье, когда он еще только стремился к власти. Тогда малолетство Людовика XIII и бездарное регентство Марии Медичи привели к новым всплескам сепаратизма высшей знати, от которых Франция только успела отдохнуть во время правления Генриха IV. Единство Франции было только географическим. «Гугеноты чувствовали себя в государстве наравне с Вашим Величеством, вельможи вели себя так, будто небыли подданными Вашего Величества, а наиболее могущественные губернаторы – так, будто являлись самовластными правителями у себя в провинциях²⁵» - напоминал много лет спустя кардинал своему королю.

Как я собираюсь показать в этой главе, теория и практика его министерства создали идеологию власти, вполне отвечавшую запросам своего времени.

Практика

Я начну с практики, а не с теории, поскольку у самого Ришелье первое всегда предшествовало и определяло второе. Посмотрим на конкретные действия министра-кардинала, и слова, которыми они сопровождались. Какие идеи утверждались этими поступками?

При изучении карьеры Ришелье у историков сложилось мнение, что в 1624 году, когда он был введен в королевский Совет, у него еще не было четко определенной программы. Но что именно мы считаем «четко определенной программой»? Нечто вроде «Манифеста коммунистической партии» или «25 пунктов НСДАП»? Это вне политической практики XVII века. Программа как список задач была сформулирована Ришелье пост-фактум, в знаменитыхстроках «Завещания»:

Я обещал Вам употребить все свое искусство и всю власть, коей Вы изволили бы меня наделить, на то, чтобы сокрушить гугенотскую партию, сбить спесь с вельмож, заставить всех Ваших подданных исполнять свой долг и возвести Ваше имя среди других народов на такую высоту, на какой ему надлежит находиться.

Блюш называет эту программу «всего лишь способом проиллюстрировать аксиому государственного права капетингской Франции: вера, закон, король²⁶». В самом деле, она не оригинальна. Но здесь важно оговориться, что эти задачи не исчерпывают всей обширной деятельности премьер-министра. Важно не упустить церковную и культурную политику кардинала, а также все то, что касается королевской власти, но не подходит под заголовок ее укрепления.

Идеи Ришелье обретали четкие формы «по мере поступления проблем», если можно так выразиться. Это становится понятным в свете того, что Ришелье был непревзойденным практиком. Блеск его мысли не в риторике, не в глубине, а в быстроте реакции. Однако глупо полагать, будто бы кардинал стал первым министром, вовсе не представляя, что делать. Кое-что можно проследить уже в его речи, произнесенной на ассамблее Генеральных Штатов 1615 года, когда молодой Ришелье (тогда еще не кардинал и не герцог, а епископ Люсонский) выступал от первого сословия.

Он выразил желание, чтобы во Франции установилось «мирное сожительство католиков и протестантов при условии неукоснительного соблюдения последними законов государства²⁷» - вот веротерпимость, за которую его будут ругать современники и хвалить потомки. В то же время епископ Люсонский надеется, что «церковь вновь обретет весь свой блеск» - начало его особенной деятельности в русле Контрреформации, его желание видеть сильную национальную церковь как помощника французского государства. Как дворянин, он ждет, что «дворянству вернут его исключительные права и почести». Но что особенно важно, Ришелье говорит о государстве как естественном защитнике народа от беззакония – идея, которая также появится и будет развита в «Политическом завещании». Все традиционные для ка.рдинала формулировки – о торжестве разума и спасительном благоразумии – здесь тоже встречаются.

В конце речи он выразит желание первого сословия «видеть королевскую власть до такой степени укрепленной, чтобы она стала подобна скале, о которую разбивается все, что по ней ударяет». Власть короля, в понимании Ришелье, должна быть сильной, неделимой, верховной, единственной – абсолютной.

Такое желание было продиктовано политической ситуацией тех годов, которую я уже описаал. При участии Ришелье выходит декларация, дискредетирующая знатных мятежников как сеятелей раздора и разрушителей королевства. Уже тогда будущий кардинал оценил значение пропаганды. «Могут ли подданные стремиться к миру с оружием в руках? Это вправе делать только короли, но не их подданные.²⁸» Однако ставить грандов на место приходится не только словами, но и оружием, чем занялся лично Людовик XIII.

С одной стороны, идеи превосходства, неделимости и мощи монархической власти надо было распространять среди французов. В 1626 году была издана «Королевская декларация о снесении замков», по которой все укрепления внутри страны должны были быть снесены. Это очередной удар по провинциальному сепаратизму. Вот как звучит решение: «даже старые стены должны быть разрушены, сообразно с тем, насколько это будет признано необходимым для блага и спокойствия наших подданных и безопасности государства²⁹». Подданные больше не должны опасаться, что укрепления доставят им какое-либо беспокойство, а мятежники лишались важных пунктов обороны.

Нельзя было обойти вниманием и главного француза. Уже в 1620 году, по отзывам послов, Ришелье «упорно внедрял в сознание молодого короля такие понятия, как величие, слава, родина³⁰», при этом постоянно взывая к памяти Генриха Великого, его отца. Один из эдиктов отражает восприятие этих идей: король заявляет о желании навести такой порядок в делах, «который послужит восстановлению былого блеска и мощи моего королевства³¹». Его не всегда было нужно учить: временами в Людовике XIII просыпался настоящий монарх. Когда в 1620 году началось восстание в Нормандии, он заявил, что интересы «моего государства» и «моих подданных» требуют скорейшего вмешательства, и отправился в поход³². Этот случай – не единственный. В 1636 году ждали похода испанцев на Париж, и в столице началась паника. Сам Ришелье растерялся, а Людовик обнаружил неожиданную энергию и выполнил миссию «отца отечества». Он призвал население к всеобщей мобилизации, организовал оборону, принимал депутации ремесленников, разъезжал без охраны по улицам и поднимал боевой дух³³. Король уверенно чувствовал себя среди народной стихии.

Но были вещи, которым короля приходится учить. В 1629 году, перед началом похода против герцога Савойского, состоялось совещание. Здесь Ришелье говорил о том, что король обязан быть выше обычных человеческих слабостей, защищая идею государственной целесообразности в противовес симпатиям и антипатиям³⁴. События показывают, что государь был прилежным учеником. Во время тяжелой болезни 1630 года, он продиктовал свою последнюю волю – Гастон должен сохранить Ришелье во главе совета, потому что этого требуют интересы Франции. А В 1632 году был казнен герцог Монморанси, один из знатнейших людей королевства. Людовик не мой сдержать слез, но на чей-то вопрос ответил: «Я не был бы королем, если бы позволил себе иметь личные чувства». Наконец, после смерти Ришелье премьером был назначен его протеже - кардинал Мазарини, хотя никаких теплых чувств король к нему не испытывал.

Кардинал и личным примером утверждал превосходство государственных интересов. В критический момент ларошельской кампании он выделяет из собственных средств 1,5 миллиона ливров на нужды армии и получает от кредиторов 4 миллиона ливров. Так король и его первый министр личным примером показывали людям, как следует отдавать дань государству и общественному благу.

Итак, общими усилиями короля и кардинала пестрой и разобщенной партии мятежников была противопоставлена единая сила, предводительствуемая королем, получившим поддержку всех противников войны и раздоров. С открытым сопротивлением знати в 1620-х годах было покончено, впереди были многочисленные заговоры против короля и кардинала. В 1631 году король одновременно смещает ненадежных губернаторов Бургундии, Пикардии и Прованса, замещая их более надежными и преданными людьми.

«Кардинал не собирался унижать знать, - справедливо замечает Блюш. – Он только хотел видеть ее деятельной, верной, дисциплинированной, готовой служить государству³⁵». Именно к этому направлению политики Ришелье относятся эдикты против дуэлей – пережитка «дворянской вольницы». Прежде всего «осуждалось понимание дуэлянтами природы чести как качества, назависимого от воли монарха и стоящего выше интересов отечества³⁶». Первый министр пытается перевоспитать второе сословие, на которое опирается государство. Чести личной, рыцарской он хотел противопоставить честь служащего, верноподданного монарха. Дуэльт – это акт неповиновения, оскорбление государя, ведь дворянин обязан беречь свою жизнь для него. В правление Людовика XIII было выпущено несколько указов с угрозами строжайшего наказания. Яркий пример – эдикт 1626 года. Здесь сказано, что дуэли не нарушают божеский закон, но и вредны для государства. Поэтому всякий, сделавший вызов, должен быть изгнан на три года и лишен половины имущества. Более тяжелые проступки, с привлечением вторых и третьих секундантов, караются смертью и – самое страшное – лишением дворянства, которое распространяется и на потомков.

Реализация этого указа столкнулась с сопротивлением дворян, которое при всем упорстве Ришелье оказалось очень трудно преодолеть. В знак протеста граф де Бутвиль-Монморанси и еще пять человек устроили поединок на Королевской площади, и на это оскорбление король ответил самыми суровыми мерами. Людовика засыпали просьбами о помиловании, но он и кардинал остались непреклонны – Бутвиль и Шапелль были казнены в 1627 году. Сам Ришелье пишет, что в то время он находился в огромном душевном смятении и «едва не уступил всеобщему сочувствию». Одно это показывает, насколько сложно было сдерживать грозные обещания. В самом деле, даже железной воле кардинала не удалось победить эту язву королевства. Дуэль пережила не только Ришелье и Людовика, но и старый режим вообще³⁷. Перевоспитать дворян, внушить им превосходство интересов государства не удалось, но сама попытка составляет важную часть реконструируемой нами идеологии.

Нантский эдикт 1598 года даровал гугенотам, помимо прочего, право владения несколькими крепостями. Со временем они превратились в подобие городов-государств, представляших потенциальную оппозицию французской монархии. Мы уже упоминали о религиозной толерантности Ришелье. Но здесь было дело в другом – искоренение сепаратизма, начавшись с борьбы со знатью, должно было закончиться борьбой с протестантами, тем более, что их лидеры скомпрометировали себя союзом с мятежниками³⁸. Центральный ее эпизод – осада Ла-Рошели. Отсутствие религиозной подоплеки в этих действиях правительство неустанно подчеркивало в официальных документах³⁹. В этом – новаторство Ришелье: хотя он считает кальвинизм заблуждением, для него принципиально важна лишь лояльность протестантов по отношению к королю. Эта составляющая его политики будет отвергнута Людовиком XIV, который отменит Нантский эдикт в 1685 году.

После взятия Ла-Рошели в 1629 году был издан Алесский, он Нимский эдикт, который поличил противоречивые оценки в историографии. Его иногда считают прологом к отмене Нантского эдикта, а иногда особой милостью короля к побежденным⁴⁰. С точки точки зрения правительства это действительно не мир, а милость. Хотя гугеноты лишаются всех крепостей и «мест безопасности» (они уничтожались за их счет), им оставлены свободы совести и вероисповедания, что король подтвержил торжественной клятвой. Это очевидное продолжение описанной выше политики. Важно было пресечь сепаратизм – и только. Обращение заблудших Ришелье считал делом церкви, а не королевской армии.

Утверждая превосходство королевской власти в борьбе с мятежниками-католиками и мятежниками-гугенотами, Ришелье так же сталкивался с местными штатами и Парижским парламентом, который не оставил своих претензий на более широкие полномочия (он называл себя «Генеральными штатами в малом размере»⁴¹). На ассамблее нотаблей в 1626-27 годах выяснилось, что межсословные противоречия оказываются выше государственных интересов. Это огорчило Ришелье, как и позиция штатов. Люблинская считает, что с этого момента штаты перешли в оппозицию к королевской власти⁴², с этим яростно спорит Хеншелл. Так или иначе, Ришелье не отказывается от сотрудничества с ними, но многого не ждет. В «Завещании» чувствуется его недружелюбное отношение к штатам. Он пишет, что королль сумел «правомерно иобоснованно обуздать некоторые выходки Парижского парламента, которые во многих других случаях сходили ему с рук⁴³». А в главе о реформе духовного сословия осуждает намерение парламентов передать духовные и церковные вопросы в ведение корлевских судов⁴⁴. «Я охотно умолчал бы о стремление парламентов объявить неправосудным любое судебное решение, вынесенное вопреки их постановлениям…если бы не был вынужден показать, что этот обман совершенно неприемлем, поскольку, выдвигая подобное притязание, они равняют свою власть с властью их короля⁴⁵». Ришелье хотел бы ограничить полномочия парламентов до справдедливых пределов, «предписанных им разумом и Вашими законами». В 1641 году, в конце жизни кардинала, выходит эдикт, запретивший парламентам вмешиваться в государственные дела и администрацию. Король напоминает, что единственная функция парламента – судебная, и что во все остальные сферы власти они вмешиваться не должны. Парламенту предписывается регистрировать указы без права обсуждения или внесения изменений. Запрещается формула «мы не должны и не можем», так как это «оскорбительно для авторитета государя⁴⁶». Однако преамбула декларации важнее, чем конкретные меры, она выражает чрезвычайно важные идеи: «так же как эта абсолютная власть возносит государства на высшую ступень, эта слава развеивается, как только власть слабеет». В правление Генриха IV Франция «вновь обрела свою изначальную силу и показала всей Европе, что держава, воплощенная вличности сюзерена, является источником славы и величия монархий⁴⁷».

В 1629 был составлен так называемый «кодекс Мишо» - по сути, первый опыт кодификации законов. В нем говорилось о королевской власти как о единственной и бесспорной, подтверждались суверенные права государей⁴⁸. Четко были ограничены права губернаторов. Кодекс был встречен в провинциях с неодобрением, парижский парламент зарегистрировал его только после прямого нажима со стороны короля.ъ

По замыслу Ришелье, абсолютная власть монарха должна существовать не только во Франции, но и в головах французов. Для этого он использовал все доступные ему способы. Уже в XVI веке французские короли были озабочены созданием собственного имиджа, если можно так выразиться. Как показывает И.Я. Эльфонд в своей статье⁴⁹, со времен Генриха II правители сознательно и последовательно контруировали властные мифы. Для этого использовались роскошь и великолепие, изобразительное искусство и в меньшей степени – литература. Ришелье продолжает это дело, но последнему средству уделяет особенное внимание. Энтони Леви пишет о культурном оптимизме, охватившем Францию в 1610-30х годах: в этой обстановке Ришелье разворачивает пропаганду национального единства под эгидой сильной королевской власти. Он создал Французскую академию, покровительствовал Сорбонне, поощрял театр (в пьесах с помощью очевидных аллегорий у зрителей формировалось нужное мнение). Размах строительства, содействие образовательным учреждениям (особенно техническим) и неутомимое коллекционирование живописи – все это было частью плана по формированию культурного единства Франции. И этот он до сих пор мало исследован. Его следов на удивление мало в «Завещании»: возможно, кардинал сознавал, что Людовику говорить об этом бесполезно, это выше его возможностей. После смерти Ришелье он отменил пенсии деятелям искусства под тем предлогом, что это его больше не касается.

В 1631 году была основана La Gazette, еженедельная газета с новостями об иностранных проишествиях и внутренних делах Франции. Она имела большой успех⁵⁰, ведь до этого издавалась только Mercure de France, выходившая всего раз в год. Помимо просвещения читателей, газета имела целью восхваление монаршей власти. Король и его первый министр сами писали туда заметки, разумеется, анонимно. Это был мощный инструмент влияния на общественное мнение, что было так важно перед вступлением Франции в Тридцатилетнюю войну. Так же в распоряжении кардинала была армия писателей, полемистов и памфлетистов. Он писал сам и подсказывал другим, что писать⁵¹, способствуя формированию литературного французского языка, чему он уделял огромное внимание. «Ришелье пытался осуществлять государственное руководство культурой, направляя ее развитие в нужном правительству русле⁵²» - пишет об этом Черкасов. Блестящая идея кардинала в том, что единое государство не мыслится без единого языка и культуры.

Король стремится к абсолютной власти не ради выгоды. Он – защитник своих подданных как друг от друга, так и от внешних врагов. Одна из причин того, что в провинции посылают интендантов – необходимость справиться с произволом чиновников или правительственных войск в отношении простых людей⁵³. Король был «сувереном, а на более глубоком уровне гарантом процветания и защитой нации⁵⁴».

Теория

Посмотрим теперь, как теоретические основания рассмотренной выше политики были сформулированы Ришелье в его «Политическом завещании». Замечу сразу, что не стоит искать совсем строгого соответствия основных идейных пунктов в его деятельности и в «Завещании». Этот труд в его черновом виде, как он дошел до нас, не претендовал на охват всех замыслов кардинала. Как было сказано выше, это в большей степени учебник, чем политический трактат или манифест. Поэтому, отбрасывая практические советы, мы будем смотреть на идеологическую подоплеку текста. Что здесь можно обнаружить?

Царство Божие и царство земное. «Царство Божие – первооснова управления государством⁵⁵», недвусмысленно заявляет Ришелье в начале второй части. Для него это истина, которую «каждый прекрасно понимает разумом», она настолько очевидна, что не нуждается в доказательствах. Под Царством Божием здесь благодать Святого Духа в верующем человеке, т.е. классический смысл Нового Завета («Царствие Божие внутрь вас есть», Лук. 17:20-21). «Не найдется человека, не чувствующего, что природа начертала эту истину в его сердце».

Утверждение Божьего владычества в своей державе – вот задача монарха. Пекущийся об этом правитель быдет осыпан благословениями и сделан счастливым. А если «король не покоряется законам Творца, то нечего ждать, что подданные будут покоряться его законам⁵⁶». Лучший способ достичь этой цели – дать поданным личный пример добродетели, «этот наглядный закон, обязующий сильнее, чем все законы». Благопристойный образ жизни государя подействует на подданых лучше, чем любые указы – убежден Ришелье. Как напишет Ларошфуко в своих «Максимах»: «Нет ничего заразительнее примера». Вместе с тем необходимо строго наказывать неприличное поведение и особенно ханжество, которое пагубно для государства.

Исходя из этого, король должен «нести ее [религию] в народ» и добиваться обращения тех людей, что сбились с пути истины – то есть протестантов. Однако здесь кардинал демонстрирует свою позицию веротерпимости, предлагая избегать крайних мер и использовать «разумные средства», не устраивая потрясений, которые могли бы нанести вред государству.

Итак, утверждать истинное богопочитание своим личным примером и тщательным контролем – вот основа государственного управления.

Разум. Mens sidera volvit (разум вращает светила)– эта фраза была на реверсе серебряной медали, выпущенной в 1631 году⁵⁷. С другой стороны – легкоузнаваемый профиль кардинала. Фраза эта вполне могла бы стать его девизом, ведь апелляция к рассудку встречается в «Завещании» почти на каждой странице. Благоразумие велит, разум требует – вот основные формулировки, обосновывающие те или иные поступки власти. Гимном рациональности является вторая глава II части, «в которой показано, что политикой государства должен руководить разум».

«Человек…должен всегда поступать лишь согласно велениям разума, иначе он пойдет наперекор своей природе, и, следовательно, наперекор тому, кто ее создал.⁵⁸» Здесь кроется понимание разума не как оков, удерживающих грешную и истерзанную страстями душу в рамках христианских норм, но как природной, естественной, врожденной рассудительности, отличающей его от животных. Если Господь возвысил человека, он ожидает от него сохранения и даже приумножения этой рассудительности. Она склоняет людей к повиновению, более того, «подданные не могут не любить государя, есжели знают, что всеми его действиями руководит разум⁵⁹».

Разум требует сотворить порядок из хаоса. Он – единственная настоящая движущая сила, которая должна побуждать и заставлять действовать тех, кто находится на государственной службе⁶⁰». В высшей степени это относится к королям, которые должны быть разумны всегда и во всем. Они более всех прочих должны остерегаться смертельного врага разума – страстей, ибо те ослепляют, заставляют «принимать тень за отбрасывающий ее предмет⁶¹».

Однако благоразумие – не просто черта, а дар Божественной премедрости. Мудрость и прозорливость людей имеют свои пределы, поэтому они должны положиться на благость Духа Божия, который «ведет их как будто за руку к их собственным целям». Когда собственных сил недостаточно, Бог не откажет в помощи своим творениям.

Разум Ришелье имеет мало общего с разумом будущей эпохи Просвещения. Последний стремиться возвыситься над природой человека и природой вообще, а в крайних случаях – противопоставить себя Богу. Кардинал, не колеблясь, называл бы это гордыней безумца. Для него разум освещает божественное присутствие в человеке, является тропой, следование по которой приближает человека к Творцу. В чем-то он поход на разум Декарта, la lumiere naturelle.

Может показаться, что идея слишком проста. Надо всего лишь не идти против природы, слушать голос рассудка – и тогда царство станет справделивым, подданные - любящими, государь – мудрым, благочестивым и богоугодным. Но как опытный министр, Ришелье сознает, что это гораздо проще сказать, чем сделать. «Чем талантливее человек, тем больше он ощущает возложенное на него бремя государственного управления» - в это случае, как и в других, он прозрачно намекает на себя. Монтень писал по этому поводу: «После тех лиц, которые занимают самые высокие посты, я не знаю более несчастных, чем те, что им завидуют»…

Государь. Фигура государя – центральная в концепции Ришелье, что естественно для убежденного роялиста. Власть королю дарована Небом, и только оно выше монарха. Бог – «опора и основание» государства, а король – проводник божественной воли. «Всякий признает, что его могущество несравнимо с могуществом верховного правителя».

Особе короля посвящена глава VI второй части. Она напоминает нам о том, что свое «Завещание» Ришелье писал для конкретного короля, и поэтому речь идет о конкретных недостатках Людовика XIII. Монарх прежде всего должен покоряться воле Творца, но кардинал не заостряет на этом внимание, поскольку «призывать Ваше величество к благочестию совершенно излишне» - он и так достаточно добродетелен. Более того, ему нужно избавляться от излишней щепетильности в таких вопросах и уметь успокаивать свою чересчур чувствительную совесть, потому что «благочестие, необходимое королям, должно быть свободно от колебаний». Далее Ришелье подмечает такую черту характера Людовика: он тверд и уверен в важных делах, но исполняется тревоги и волнения из-за мелочей, что вредит его здоровью. А ведь король должен «обратить ум к великим делам…и оставить все мелкие заботы⁶²».

Всесильный кардинал позволяет себе критиковать своего монарха, оправдывая это еще и тем, что завещание предполагает большую искренность. Несколько страниц посвящено тому, как важно не злословить о своих поданных (король был вспыльчив), а также «затворять свои уши для злословия и клеветы».

Тут проявляется прагматизм Ришелье, его гибкость, поскольку те советы, которые он дает, справедливы не вообще всегда, а в данном конкретном случае. Например, когда кардинал советует воздерживаться в будущем от войн, он делает это потому, что учитывает хрупкое здоровье и нетерпеливый нрав Людовика, а также легкомыслие французов, которое «ничем нельзя победить, кроме личного присутствия государя». Таким образом, давая рекомендации, он отталкивается от текущей ситуации.

Государь возвышается над своими подданными, как и над своими страстями, в любом споре принимая «сторону одного лишь разума…Им нельзя поступать иначе, не утратив права именоваться верховными судьями и правителями, ибо, становясь участниками ссоры, они в какой-то степени низводят себя до уровня своих подданных⁶³».

Помимо личных своих достоинств, монарх должен сиять и внешним блеском, так как иностранцы судят о могуществе государя лишь по виду его окружения⁶⁴. Наведение порядка в государстве начинается с наведения порядка в семье, то есть при дворе. Ришелье критикуте излишнюю простоту в обиходе Людовика XIII, когда мебель старая и простая, обеды безыскусны и скромны, а придворные должности занимают люди сомнительного происхождения. Как всегда в своем общении с королем, кардинал обращается к памяти покойного Генриха IV, чтобы доказать, что все должно быть иначе. Надо снова сделать престижными придворные должности, чтобы дворяне стремились оказаться ближе к королю. Как и во всех других делах, нужна «твердая и неизменная воля…дабы двор обрел первозданный блеск».

Государь должен особенно беречь свое доброе имя. «Малейший ущерб такого рода приводит к тому, что великому государю оказывается уже нечего терять⁶⁵» - категорично заявляет кардинал. Для него репутация – самое весомое достояние властителей, поэтому надо очень осторожно заключать договоры и «свято выполнять» их. Более того, иногда лучше рискнуть интересами государства, чем нарушить слово, несмотря на то, что осторожность также является добродетелью государей⁶⁶.

При этом Ришелье неустанно напоминает Людовику, что тот – король французов, а не испанцев, немцев или итальянцев. Он подчеркивает их национальное своеобразие, достоинства и недостатки, как и то, что король обязан о них заботиться, внимать их нуждам.

Можно заметить, что за советами министра кроется более простое наставление – подражать Господу: «короли, совершенства который не беспредельны, а ограниченны, совершили бы большую ошибку, если бы не стали подражать его примеру⁶⁷». Как Господь созал из тьмы и пустоты свет и твердь, так монарх из хоса создает порядок в королевстве. Господь умеет каждого наставит на верный пусть сообразно его предназначению, а монарх должен дать каждому ровно такое занятие, к какому он пригоден. Господь одновременно милостив и строг, так и король должен быть снисходителен к недостаткам своих подданных, но строго наказывать их за проступки.

Видеть в этом тенденцию к обожествлению правителя, как это иногда делают – крайне неверно. Король в этом случае поступает только как верный христианин, стремящийся уподобиться Иисусу Христу. А в деле управления государством может ли быть пример лучше и идеал достойнее, чем управляющий человечеством Бог?

Raison d’etat. Raison d'etat, Reason of State, Ragione di Stato, что по-русски обычно переводится как «интересы государства» (хотя точнее было бы «доводы государства») – название одной и той же идеи, берущей начало, как принято утверждать, в «Государе» Макиавелли (хотя такая фраза там не встречается. Бешеная популярность прагматичного флорентийца после посмертной публикации его работы (1532) как у его последователей, так и у противников привела к тому, что в Италии вышло 6 трактатов и эссе под названием Ragione di Stato⁶⁸; полемика, особенно бурная в середине XVI века, продолжалась и в начале следующего.

Суть ее заключалась в соотношении политики и морали. Должен ли государственный деятель всегда блюсти нравственность? С точки зрения Макиавелли, государь «должен приобрести умени отступать от добра и пользоваться им смотря по необходимости». Его критики, среди которых было достаточное количество лицемеров и ханжей, утверждали обратное – мораль не позволяет делать исключений ни для кого.

Что же до Ришелье, в его работах фраза raison d'etat встречается всего три раза⁶⁹. Можно принять предположение Блюша, что кардинал избегал этой формулировки сознательно, так как она уже имела отрицательное значение и ассоциировалась с недоброкачественным макиавеллизмом. Чаще всего кардинал пользуется фразой intèrêts publics, т.е. публичный, общественный интерес.

Общее между двумя понятиями в том, что Ришелье сознательно противопоставляет их интересам частным. Например, не без некоторого самодовольства говорит, как в такой-то ситуации следовал государственному интересу вопреки личным. Он осуждает периоды французской истории, когда правители поступали иначе⁷⁰. Но еще хуже, когда власть имущие не пренебрегают государственными интересами, а превращают в свои собственные и «вместо того, чтобы ставить частную выгоду в зависимости от общей, неправедно и дерзостно поступают наоборот⁷¹».

С точки зрения Ришелье, для пренебрежения моралью есть единственный повод: «как всякий человек, на чью жизнь покушаются, вынужден прибегать в любым средствам, помогающим ему защититься, та и любой государь имеет право делать то же самое, дабы не погубить государство⁷²». Таким образом, хотя он и предписывает государю свято беречь репутацию, но предоставляет обходной путь. Для Ришелье «целесообразность легко становилась категорическим моральным императивом», что объясняет особенность этого пункта в его мировоззрении.

Подданные. В первой части «Завещания» Ришелье рассматривает положение каждого сословия и предполагаемые реформы. По мнению Тьерри⁷³, кардинал думал ускорить движение Франции к равенству, но это не так. «Великое французское королевство не сможет процветать, ежели ваше величество не расставит составляющие его сообщества в надлежащей последовательности: на первое место – Церковь, на второе – дворянство, а на третье – чиновников, которые идут во главе народа⁷⁴». Каждому сословию отведена своя ниша, они не равны. При этом каждый должен заниматься тем, к чем пригоден. Так что монархия отнюдь не превращается у в уравнительную, как полагает Авенель⁷⁵.

Духовенство – незаменимый помощник государства. Церковная политика Ришелье была подробно изучена Шаповаловой Е.В.. Я согласна с ее выводом, что в концепции Ришелье церковь играла роль структуры, встроенной в государство. Это не умаляло ее авторитета, поскольку речь шла об уменьшении римского влияния⁷⁶. Раз Царство Божие – основа королевства, вполне логично, что в духовной сфере влияние церкви поощряется, в том числе и в сфере образования. Ришелье хочет видеть французскую церковь обновленной и вновь обретающей силу под крылом государства, не сливаясь с ним, она – священная супруга суверенного властелина.

Дворяне – один из важнейших нервов государства, и их надо держать в строгости, чтобы они с пользой служили государству, прежде всего в военном деле. Среди них следует сохранять и культивировать чувство чести, которой они должны больше все дорожить. Но за проступки их следует лишать и чести и привилегий⁷⁷.

Народ же Ришелье сравнивает с мулом, что можно было бы принять за жестокосердие, если бы не последующие фразы о том, что ноша его должна быть посильной, не чрезмерной. Более того, «во времена большой нужды для государства верховные правители должны, насколько это возможно, взять сперва от изобилия богатых, прежде чем до крайности обескровить бедняков⁷⁸».

Кардинал выстраивает модель королевства так, что все поданные приносят определенную пользу государству, и оно платит им той же монетой. Оно защищает народ от дворян и дворян – от сильных чиновников. Король должен стремиться к тому, чтобы «под сенью ваших законов слабейшие из Ваших подданных, пусть они и безоружны, чувствовали себя в такой же безопасности, как и люди вооруженные». Могущественный государь, которого уважают и боятся, гарантирует подданным внутреннюю и внешнюю безопасность: «Общественные интересы обязывают тех, кто руководит государством, править им таким образом, чтобы обезопасить его не только от любой беды…но и от страха перед напастями, который способен охватить государство⁷⁹». Обязанные заботиться о подданных, король не может без них обойтись. Последней составляющей могущества государей, пишет Ришелье, должно быть владычество над сердцами⁸⁰.

Ришелье ни на минуту не забывает, что пишет о французах. Он учитывает их недостатки и отдает должное их преимуществам. Для него важна национальная, а не религиозная принадлежность: само слово «подданные» - светское, надконфессиональное. Шаповалова называет это «начальным этапом секуляризации французской национальной идеи⁸¹» - возможно, справедливо, но не будем забывать, что король все еще является сакральной фигурой.

Попробую теперь сформулировать основные обнаруженные идеи максимально кратко. Во главе Франции стоит разумный и добродетельный государь, обладающей верховным неделимым суверенитетом, который дарован ему Господом. Мудрый государь, первый из французов, выше всего ставит честь и интересы государства, которые суть интересы общего блага. Его абсолютная власть имеет целью верховный суд, защиту и безопасность населения. Никто не смеет не повиноваться ему или нарушать его прерогативы. Он заботится о духовном и телесноми благосостоянии подданных, их безопасности и достатке.