Мартин хайдеггер. Бытие и время

Мартин Хайдеггер. Последний представитель западной классической традиции философствования. Первый неклассический философ.

Почему последний?

Потому, что мощь философствования в этом имени, в этой фигуре, почти современной нам, нашему времени, нашей судьбе, классически максимальна. Здесь и «Бог не знает больше, чем я» — так со щедрой помощью Гете можно выразить (помимо всего прочего) существо классики, классического дела и классического результата. Такого именно масштаба, такой размерности классичность Хайдеггера.

Почему первый?

Потому, что никто из современных философов так радикально и решительно не отваживался и не имел сил взорвать классическую традицию философствования в ее, казалось бы, наиболее аподиктических, незыблемых и прочных пунктах.

Взрыв оказался «Большим». Так в космологии именуют точку и событие рождения Вселенной — Большой Взрыв, Big Bang, именно в такой орфографии: оба слова — с заглавной буквы.

Большой Взрыв, о котором мы ведем речь, имеет в истории философии собственное имя — «Zein und Seit», «Бытие и время». В нем рождается новый мир философствования — Вселенная Мартина Хайдеггера. Открываются захватывающие дух новые пространства, выстраиваются головокружительные, ergo, одновременноужасающие и озабочивающие перспективы. И это пространства и перспективы некоторого акта. После «Бытия и времени» оказывается совершенно невозможным философствовать так, как философствовали до него.

Кто же такой Мартин Хайдеггер? Сын ремесленника-бочара и звонаря Месскирхской городской церкви, юноша, воспитанный в строгих католических традициях, студент одного из старейших европейских университетов, азартный игрок в футбол? Толкующий «о том-о сем» провинциал, университетский профессор, первый национал-социалистический ректор, атеист, прорицатель, медиум, затворник?

5

Как нам ответить? Здесь, по-видимому, вернее всего будет последовать за самим Хайдеггером. Ибо он строжайше требует: «Вопрос должен быть поставлен». Значит, для правильного ответа необходимо завоевать или хотя бы определить перспективу, из которой задан вопрос и из которой можно надеяться получить ответ? Для этого, в свою очередь, нужно занять подступы, позволяющие дать такое определение.

Фактичность, составляющая искомый плацдарм, такова: Мартин Хайдеггер — философ. Требуемая перспектива ближайшим образом определяется следующим: философ — это его философствование, акт его осуществления в философии.

Двигаясь намеченным путем, мы непременно найдем, например, что философ как таковой не имеет биографии. Точнее, философствование как исполненное в неком уникальном и конкретном «кто», как исполнение философа, изначально «не имеет в виду» для себя и не касается его биографии. Как затребованное философствованием в качестве своего кардинальнейшего условия названное «кто» по себе не биографично.

Идя так дальше, можно утвердиться в следующем: вообще любое «представление» философа, строго говоря, невозможно. Иными словами, любые наличные обстоятельства философа как эмпирического человеческого существа (биологические, биографические, социальные, политические, национальные, культурные) не могут стать для нас в отношение к его философии и повести нас к ней в перспективе этого отношения вне того, что мы уже имеем в виду его философию.

Требование «иметь в виду философию философа», однако, нужно еще иметь силы выдержать. Ибо философия философа не есть ни наличное содержание его текстов, ни «система мысли», в таковых реализованная. Философия философа есть как раз та самая философская работа, акт и событие философствования. Мы имеем ее в виду (или она держит нас в виду себя), только включаясь в эту работу, принимая ее, участвуя в акте, в событии «Мартин Хайдеггер» самими собой, собственными потенциями, актуализируемыми в нас этим участием.

Постараемся отметить другие (кроме биографического) пункты приложения усилий по вынесению приведенного требования. Ибо оно обращено к нам, коль скоро мы держим в руках эту книгу.

Существует, например, задача и привычка представлять философа в его философском деле через указание, реконструкцию, логико-концептуальный анализ налично явленных философских результатов, дополняемые «гербаристикой» всегда конкретных и имеющих по сути биографический характер форм, «географией» регионов историографического пространства и «морфологией»

6

источников философского опыта, в которых (из которых) эти результаты были им усвоены. Внутри этого движения всегда появляется искушение маркировать философское предприятие по наличному содержанию его реализаций.

Предпринимается исторический и «культурологический» обзор, вписывающий философа в сеть «влияний» и в ткань «традиции», производится таксономирующее и классифицирующее упорядочивание терминологии и концептов — строится некая «ботаника» мыслителей и мыслей, — иногда проводится логико-методологический анализ этих мыслей. В результате мы получаем философа в его работе в качестве некоего предметно и налично явленного индивида, включенного в класс однородных предметов. С представленной так философией очень легко и просто обращаться, она очень хорошо организована для пользования и весьма удобна, как перочинный ножик, причем «истоки» и «основания» таких представлений философии могут быть весьма разнообразными и расти, как растет бамбук после дождя¹.

Так действует грандиозный принцип и механизм «подмены». «Подмена» — «геологический» термин, термин, обозначающий наносные образования, осадочные породы, наслоения на «сами вещи», к которым так настойчиво взывал и звал Э. Гуссерль. Смысл подмены в том, что сначала то, что имеет отношение к бытию, представляется как сущее, а затем о нем как о предмете, «μεφον τίνα διηγεισθαι», «рассказываются истории» вместо того, чтобы культивировать в этом пункте само это бытийное отношение.

Подмена возможна только для того и по отношению к тому, что само имеет отношение к бытию, бытийно подлинно и бытийно необходимо. Подменить: укрыть, засорить, исказить, опошлить, «псевдолизировать» — можно только настоящее. И подмена принадлежит этому настоящему.

Мартин Хайдеггер был знаком со множеством из них. Именно в контексте темы «подмен» стоит знаменитый хайдеггеровский ход — деструкция традиционной онтологии. В слове «деструкция» слышатся агрессивность и разрушительность. Но Хайдеггер — не разрушитель. Его задача, сопутствующая главной задаче вопрошания о смысле бытия, рассеивать «подменные» структуры, структуры, выросшие в ходе той или иной подмены. Это задача (и мастерство) рассеивать не в пыль, не в «кучу мусора», но используя мощный потенциал классических учений, дисциплин, мотивов и перспектив мысли, собеседовать с традицией. Хайдеггер пристально вопрошает античность; Хайдеггер обращается

¹ Интересующиеся этим разнообразным «бестиарием», без сомнения, найдут много интересного в этом плане в тексте «Бытия и времени».

7

к науке, тонко понимая стиль и основания ее действия, чувствуя ее горизонт, исходя из этого и точно зная, что (и как) наука может и чего не может дать; Хайдеггер виртуозно работает со средневековой христианской теологией, вообще с традицией христианства. Остановимся немного на этом вопросе — к этому, помимо его собственной притягательности, призывает нас название библиотеки, в которой выходит это «Бытие и время».

Бог постоянно, «хотя и нетематически», появляется на страницах «Бытия и времени». Главный типаж мысли на этих страницах можно артикулировать так: «с Богом не все обстоит так просто». И еще: если мы внимательно и пристально вдумаемся в вопрос о человеке, и далее — о человеке бытийствующем, и далее — о человеке, вопрошающем о смысле бытия вообще, мы должны потребовать от Бога, чтобы он был другим, нежели Бог классической христианской традиции и канонизированной внутри нее теологии.

Этого не замечают. Затем, в названной невнимательности записывая Хайдеггера в «атеисты», недоумевают: «Говорят, есть тема, по поводу которой Вы отказываетесь отвечать на вопросы: это проблема Бога». «Я предпочитаю, чтобы читали мои сочинения», — отвечает Хайдеггер¹...

Но вот что интересно: тема «подмен» замыкается в «Бытии и времени» на само «Бытие и время». Мартин Хайдеггер в «Бытии и времени» сам оказывается феноменальным. Это имя и это дело есть по себе феномен. И феноменально выводя в показ ситуацию подмены, феномен «Бытие и время» сам в нее попадает.

О «Бытии и времени» не прекращают «рассказывать истории». Хайдеггера не перестают выводить в них как «представителя такого-то направления или течения» или как «адепта такого-то взгляда»: Хайдеггер — экзистенциалист; Хайдеггер ангажирован античной традицией мышления; Хайдеггер — атеист; Хайдеггер — философ техники; Хайдеггер — герменевт; Хайдеггер — феноменолог.

Однако не стоит ли нам озаботиться тем, что так мы можем оказаться «предельно далеки от ответа на наш вопрос»? Не стоит ли нам, принимаясь за «Бытие и время», прочно держать во внимании, что феноменология в Хайдеггере не такова, как феноменология в Гуссерле; экзистенциализм в Хайдеггере не таков, как экзистенциализм в Сартре. Более того: что феноменология и экзистенциализм в Хайдеггере вовсе не таковые во мне, читающем в себе самом Хайдеггером и так, при счастливом случае «сочита-

¹ Беседа с Хайдеггером корреспондентов журнала «L'Exres» в октябре 1969 г. // Мартин Хайдеггер. Разговор на проселочной дороге. — М.: Высшая школа, 1991. — С.158

8

юшимся» с Хайдеггером? Не стоит ли нам, таким образом, уяснить, что, строго говоря, «феноменологии Хайдеггера», «фундаментальной онтологии Хайдеггера» вообщенет без и вне меня, читающего в себе именем, феноменальной фигурой, текстуально зафиксированными актами пребывания в мире «Мартин Хайдеггер. Бытие и время»? И если мы дадим себе труд, не станет ли тогда самоочевидным, что все это — принципиально другое дело, нежели «феноменология» или «фундаментальная онтология» в суммарно-дидактическом и культурно-образном формате сведений гуманитарно образованной общественности?

Все приведенные только что вопросы — риторические вопросы; и в них, помимо прочего, заключено одно «практическое» суждение, столь же простое, сколь аподиктичное: как бы ни радикально было требование оказаться причастным к философскому событию «Мартин Хайдеггер», во всяком случае следует начинать с текстов Хайдеггера, следует начинать их читать. Или: предисловием к Хайдеггеру как философу должны быть философские тексты Хайдеггера. Стало быть, никакое предисловие здесь невозможно, да и нет в этом нужды.

Но все же спросим с надеждой: может быть, предисловие к Мартину Хайдеггеру возможно не в формате внешнего представления его философии? Если да, тогда как оно возможно? Вопрос весьма настоятелен. Ибо всякий, кто читал и кому сколько-нибудь удалось, а точнее, посчастливилось, случилось прочитать Хайдеггера, а именнопрочитать им нечто в себе, иметь его как возможность собственного существования (в философствовании, конечно, в нем), хочет говорить о Хайдеггере. Однако эта речь требует своей лексики, своего синтаксиса и грамматики. Ибо это по необходимости речь (акт), держащая путь в направлении самого события того, что называется «философией».

Такое говорение (когда говорение о Мартине Хайдеггере необходимым образом оказывается говорением и пониманием через Мартина Хайдеггера, когда чтение «Бытия и времени» оказывается пространством реального и живого расположения и развертывания себя, целого своей жизни, собственных потенций быть мыслящим, самопонимающим и (именно так!) миропонимающим существом в структурированном пространстве текста, когда «Мартин Хайдеггер», «Бытие и время» становятся именами полей и структур твоего личного сознательного, интеллектуального, духовного существования), вероятно, единственное, могущее быть оправданным в качестве представления (ergo, предисловия) к «Zein und Seit» Мартина Хайдеггера. Это — оттеняющее представление Мартина Хайдеггера в «Бытии и времени», представление, с феноменальной очевидностью показывающее, как мы плохо можем философствовать, насколько непрочно и ми-

9

молетно удержание себя в режиме философствования, оказывающееся нам под силу. Но оно, это представление (равно как такое чтение, такое понимание), по крайней мере,относится к феномену «Мартин Хайдеггер. Бытие и время». Ибо плохо философствующий — все же философствует. Ибо ошибка философа — все же философствующая ошибка. Ибо глубина, которую удается (если нам сопутствует удача) ощутить нашей мысли в этом, следующем несколькими страницами ниже, тексте, сопряжена с возможностью глубокого заблуждения. Сам автор текста, сам субъект акта, сама фактичность феномена дают нам здесь аванс: «Кто глубоко мыслит, глубоко и заблуждается»¹.

Существует распространенное убеждение в том, что Хайдеггер — трудно читаемый и трудно понимаемый философ. Дело представляется так, как будто кто-то хотя бы однажды читал или слушал легко понимаемого философа. По существу же, дело в том, что легко понимаемый философ — либо «невозможная вещь», либо не философ.

Философия всегда изначальна и предельна, осуществляется как изначальное и предельное. Она всегда есть исходная точка. Есть точка завязывания философского акта. Что происходит в этом акте? В этом акте философствующий² испытывает на себе размерность существования, артикулируемого следующим образом: «быть потенцией мира». Философствующий испытывает себя в режиме исполнения мира, выполняет и выносит на себе существование в размерности мира.

Точка философствования как таковая есть точка потенций мировой размерности. Потенция характеризуется потенциалом (разностью потенциалов, напряжением). Точка подлинного философствования есть предельно напряженная точка. Напряжение в ней равно напряжению горизонта того, что называется «миром». Пробой этого напряжения и является, собственно, «мир». Так философствующий оказывается необходимо включенным в «работу творения» или «происхождения мира» и непреложно значимым в ней.

Соответственно, так философствование оказывается максимально («божественно») трудным предприятием. Вовлеченность

¹ Беседа с Хайдеггером... С. 156.

² Акт философствования — не природный процесс. По поводу него всегда уместно спросить о его «кто». «Кто» предполагается в философствовании. Очень суммарно говоря, эта необходимость и делает акт философствования и его субъекта именно феноменальным (не субстанциальным и, тем более, не «реальным», не налично-предметным). Феноменальность, таким образом, оказывается кардинальнейшим моментом всякого философского акта. Она есть черта всякого подлинно выполненного философствования.

10

в него требует от вовлеченного труда и усилия «божественного» свойства и характера (снова почти по Гете: здесь даже Бог не трудится больше чем я философствующий; именно таков в «Бытии и времени» типаж «нетематического» появления темы Бога). Философствующий ни в чем не имеет опор, подпорок, вспомоществований, гарантий, ибоничего еще нет. Он, таким образом, принципиально одинок; он обречен на одиночество, оно — его бытийное определение.

Следы этой работы (работы в философе исходящего в определенность с актом философствования — что и значит «творящегося» — мира) есть то, что можно назвать «реализованной философией»: тексты, доклады, лекции... Они — свидетельства «творения», его необходимые отложения и эффекты; если угодно, «мир в творении» оплачивает последнее тем, что философские реализации получают место в составе сущего сотворенного мира.

Однако бывает так, что форма реализованной философии может не отвечать содержанию и значению их собственного истока (снова тема «подмены»!). Из подобных реализаций философия легко видится как «система представлений», «обобщающий взгляд», «мировоззрение» и пр.

Последнее, впрочем, сказано о ком угодно, но не о Мартине Хайдеггере и о какой угодно «реализованной философии», но не о «Zein und Seit». В Хайдеггере реализация философствования пронзительно соответственна тому, что действительно происходит в философствовании, тому, что выходит в показ в феномене «Мартин Хайдеггер». Хайдеггер делает акт философствования пронзительно оголенным; в наличных реализациях философствования он имеет феноменальный дар вывести и держать саму философию «на ладонях», как держали бы в руках теплое, живое, пульсирующее сердце. Кстати говоря, такова и такого «руководствования» требует книга, которая сейчас у вас в руках.

Однако эта «зримость» философии ни в коем случае не вид предметной наличности. «Зримость» философии всегда имеет характер настоятельной аподиктической очевидности феномена, характер показанности бытия.

И собственно в виду этого тексты Хайдеггера и в особенности — «Бытие и время», именно как реализованная философия, максимально и принципиально нелегки, трудны. Они трудны для чтения и понимания как раз в той мере, в какой философствование, философствующий, философское усилие в них, через них максимально зримы —феноменально выведены и выступают. Увиденная и узнанная в качестве таковой философия всегда «феноменально вот-философия».

11

«Бытие и время» оставляет для читателя две возможности. Либо двигаться в его потенцированном поле, т.е., философствуя, внимать феноменально показывающей себя в нем философии и тому, что она может в своем ходе о самом читающем и в связи с ним о мире установить и показать. Либо остаться в радикально полном неведении, непонимании и психологически коррелятивном им раздражении по поводу того, что, о чем и зачем здесь написано. Это так, поскольку любым академическим навыкам, культурным установлениям, унаследованности стилей, методов, терминов, гносеологических ходов, метафизических «основ» в «Бытии и времени» принципиально отказано в действии; «слишком человеческое» подвешивается, напрочь лишается здесь почвы.

В частности, беспочвенным оказывается здесь «слишком профессиональное», «слишком специальное». «Бытие и время» в самом предельном смысле книга не для специалистов. Специалисты (в том числе и философы) всегда уже обо всем договорились; им не нужны и для функционирования их специальных практик, предприятий, проектов даже вредны, иногда непоправимо и фатально, книги типа «Zein und Seit».

«Бытие и время» написана для широкого круга читателей. Ибо она написана о том, что и как человек может узнать о себе в своей повседневности, конечности и приватности в качестве мирового существа, существа, способного занять позицию, иметь укоренение в мире и быть событием мира, а также о том, что и как в/при этой жизни и этом (на)значении человека оказывается «миром».

Строго говоря, «Бытие и время» вообще не текст «о чем-то». Это структура вовлечения и выполнения индивидуальной жизни, локальных и конкретных особенностей и возможностей каждого из нас, текст читающих, в режим(е) максимально возможной формы человеческого. В горизонте этого текста мы сами — необходимое и незаменимоеусловие себя, исполненных и заложенных во «всеобщей экономии мироздания» в качестве бытийной черты и бытийного элемента. И если мы открыли первую страницу этой книги, мы должны быть готовыми, быть в состоянии актуально пережить ее в себе, ввергая себя в усилие держаться в адеквации ее предельной размерности и так (если повезет) пребыть, исполниться.

Были ли мы готовы к этому в момент появления «Бытия и времени»? Готовы ли мы к этому сейчас, через три четверти века после этого? Чувствуем ли мы, по крайней мере, необходимость этого? Давайте предпримем попытку. Давайте будем в этом предприятии настойчивы, внимательны и напряженны. Ибо такая попытка, по существу, и есть «человек».

И. В. Минаков