Глава 2. Ассоциативные и диссоциативные механизмы формирования социально-культурных систем

“Силовое поле” развития культуры возникает в связях и взаимодействиях элементов системы как сложение сил притяжения и отталкивания - ассоциации и диссоциации. Эти взаимозависимые процессы формирования социально-культурных сообществ включают механизмы подражания, адаптации, сотрудничества, консолидации и одновременно противопоставления, разобщения, соревнования, конфликта. Они являются универсальными для образования социальных и культурных систем различных уровней - клубов, объединений, общественных движений, этнокультурных групп, наций, региональных сообществ. В процессе консолидации субъектов, составляющих культурную систему, негативное отношение к “другим” также естественно и закономерно, как позитивное к “своим”. Один и тот же элемент - язык, традиция, идея, ценность - служит одновременно и как способ солидарности, сплочения, и как фактор (и следствие) обособления данного сообщества от других, противопоставления им. Противопоставление и оппозиция являются источником энергии для консолидации общности, ее самосознания - “всякое противопоставление объединяет, всякое объединение противопоставляет; мера противопоставления есть мера объединения.¹

Ассоциативно-диссоциативные механизмы проявляются на всех уровнях социальной жизни и составляют движущую силу процессов формирования и развития социально-культурных общностей, национальных культур, основу образования этносов. Последний возникает прежде всего как целостность, противопоставляющая себя всем остальным целостностям такого же типа, и исчезает как система с потерей ощущения “своих” и “чужих”. Противопоставление “своих” и “чужих” (деление мира на “мы” и “они”), данное членам этноса в рефлексии, служит основным “индикатором” для определения этнической принадлежности¹.

Таким образом, консолидирующее начало находится как внутри общности, так и вне ее - как нечто противостоящее, “иное”, а устойчивость общности находится в положительной зависимости от оппонента - без внешнего “врага” общность теряет энергию консолидации и вынуждена искать оппонентов уже среди “своих”. Эффект единения в ситуации противопоставления одного культурного сообщества другому обеспечивается добровольным отказом его членов от индивидуальных устремлений, особенно в условиях внешней угрозы (реальной или мнимой), их отождествлением с идеей общности и ее лидером. И общность “мы” сохраняется до тех пор, пока существует другая общность-антагонист, которая воспринимается как “они”.

Эта закономерность хорошо прослеживается на примере восточно-европейских революций второй половины 80-х годов, которые продемонстрировали, что народ, объединенный ненавистью к диктатуре в лице государства, после его поражения начинает “системно” распадаться на конфликтующие друг с другом общественные движения, партии, социальные группы (отцы и дети, рабочие и интеллигенция, горожане и крестьяне и т.д.). Схожая ситуация наблюдается и в России после распада Союза.

Более того, механизмы ассоциации и диссоциации определяют саму возможность человеческого развития, драматически “встречаясь” в пространстве его самосознания в виде конфликта социального и индивидуального. На психологическом уровне они обнаруживают себя в процессе социализации человека, когда он ориентируется не только на положительные образцы, но и соотносит себя с “негативными референтами” (например, ребенок всегда сопоставляет свой образ с образами антигероев, которых он находит в сказках, среде сверстников и т.д.).

На социально-психологическом уровне механизмы ассоциации и диссоциации, слияния и обособления детерминируют возможность и одновременно противоречивость самореализации личности, “пространство” которой образуется между полюсами свободы (самобытности, уникальности, “неслиянности” с миром) и необходимости отождествления себя с культурой и социумом, задающими твоему развитию возможности и пределы. Предпосылка самоосуществления человека - понимание собственного призвания и соответствие деятельно раскрывающихся личностных потенциалов условиям среды. Духовное существо личности, по утверждению П.А.Флоренского, “само по себе невыразимо”. Оно усваивает из среды, в которой живет, предлежащий ей материал - мистический, оккультный, социальный, психический, физический и, взяв его, претворяет в свое “тело”, “сквозит в нем, лучится сквозь него, его формирует”¹.

Энергия личностного развития в данном случае образуется в “поле” напряжения противоположных мотивов и устремлений человека: интеграции - дифференциации, социализации - индивидуализации, внутренней регуляции - следовании нормам. Один полюс - это свобода, которая рождает страх ответственности. Другой - несвобода, несущая страх насилия и утраты собственного “я”. Т.Парнсонс противоречивость личностной мотивации объясняет в границах семантического пространства, которое образуется пересечением двух осей¹:

		Внутренняя регуляция (ценности)
Дифференциация				Интеграция
		Внешняя регуляция (нормы)

На макросоциальном уровне обозначенные выше механизмы ассоциации и диссоциации проявляются в мировоззренческом противостоянии образов Востока и Запада. В предыдущие годы эти механизмы обеспечивали консолидацию стран социалистического блока путем противопоставления “социалистического лагеря” и “капиталистического мира”. Образ “врага” в лице ведущих стран западного мира целенаправленно формировался и поддерживался идеологической машиной, и как только эти механизмы перестали “работать” (в связи с разрушением образа “врага”), целостность и единство социалистического лагеря были разрушены.

Уровень конфликтности процессов ассоциации и диссоциации определяется многими факторами, в том числе наличием или отсутствием консолидирующих общество ценностей, степенью социальной, политической и этнической напряженности, глубиной расслоения населения по социально-демографическим, национальным, религиозным, классовым и культурным основаниям. Мировоззренческая и социально-психологическая оппозиция, консолидируя членов общности, одновременно формирует чувство настороженности, отчужденности, перерастает часто во враждебность к носителям других взглядов, ценностей, норм, этнических признаков. Причем, качества, приписываемые объекту оппозиции, совсем не обязательно должны соответствовать его реальными, объективными характеристиками. Точкой отсчета в данном случае служит “своя” система ценностей и тенденция более низко оценивать “чужую” общность в сравнении со “своей”, проецировать на нее собственные “грехи” или “приписывать” ей качества, имеющие обратный знак по отношению к собственным характеристикам. Это хорошо заметно на примере отношений России к Западу, который почти всегда был для России символом “другого”, по отношению к которому актуализировались, вытеснялись и “изживались” травмы национального самосознания: травма осквернения “матери-Родины” реформами Петра I, травма разрушенного европейским просвещением единства народа, православия и интеллигенции, травма сиротства, отщепенства и одиночества вне “родовой жизни”¹.

Близкую позицию высказывает польский социолог А.Мирга: “Стереотип “чужой” конструируется таким образом, что он вытекает из стереотипа относительно своей группы. Таким образом, объект стереотипизации включает в себя качества, характерные для группы, его созидающей, а не качества группы, которая описывается стереотипом. Поэтому стереотип определяет не реальность, а групповое сознание, которое, в свою очередь, корректирует аттитюды, непосредственно влияющие на реальность”¹.

Основанием для формирования оппозиции является не только идеология общности, им может служить любой признак (или “повод”) - конфликтное противостояние необходимо само по себе, как социально-психологический фактор консолидации. Например, в большинстве случаев противоборствующие сегодня политические партии и движения не имеют идеологически оформленных четких отличий. Их противостояние лежит не в мировоззренческой, а в социально-психологической плоскости - агрессия в адрес оппонента, аргументация его “другости” продиктована стремлением консолидировать собственную общность путем “отталкивания” от него, дискредитации “чужого”. Но даже искусственное оформление зоны противостояния сопровождается выделением социально-психологической энергии, которая сублимируется как в процесс консолидации группы, так и во внешнюю агрессию.

Основания оппозиции и тип оппонента не являются жестко заданными - они меняются в зависимости от этапа развития культурной общности и вытекающих отсюда ее внутренних противоречий, определяются характером проблем, в ответ на которые общность возникает. Первоначальный конфликт социального или даже эмоционального характера усилиями лидера-идеолога может переместиться в мировоззренческую, классовую или какую-либо еще плоскость. В качестве примера можно привести динамику развития “Объединенного фронта трудящихся”, который зарождался в конце 80-х годов на волне эмоционально-агрессивного отношения определенной части рабочих к молодому тогда еще демократическому движению. Лидеры фронта смогли отразить эти настроения и придать им характер “пролетарского движения”, оформив образ “они” по классовому, политическому основанию.

Наиболее агрессивные формы конфронтация “мы-они” принимает или в ситуации внутреннего кризиса общности, или в том случае, когда основой консолидации общности становится национально-этнический фактор. Например, национально-патриотические движения России в целях усиления сплоченности и укрепления общности ”мы” сознательно конструируют образ “врага” (в том числе и “врагов-фантомов”) - масонов, сионистов, заговорщиков против русской культуры, которых они психологически воспринимают как “чужих”, “врагов”, с которыми можно и нужно бороться любыми способами.

В ситуации кризиса общности (кризиса ценностей, целей, отношений) механизмы диссоциации также начинают доминировать, и любая встречная преграда в таком случае становится дополнительным фактором усиления сплоченности группировки, чувство “мы” которой может развиваться до полного и агрессивного противопоставления группы другим объединениям, социальным институтам, обществу в целом.

Следует отметить, что на субъективном уровне социально-психологическая оппозиция “они” активно формируется в том случае и до тех пор, пока у “я” остается уверенность в силе “мы”, т.е. чувство безопасности (монолог “героя”, как отмечал М.М.Бахтин, возможен лишь на фоне поддержки “хора”). Поэтому каждый человек, да и вообще любой субъект социально-культурной жизни, стремится расширить общность “мы” за счет рекрутирования своих сторонников, отождествления себя с кругом единомышленников. Чем весомее и массовее “мы”, тем безопаснее чувствует себя в ней “я”¹. Если безопасность приближается к критическому порогу (например, за счет резкого сокращения своих сторонников или усиления мощи “врага”), то начинается “вербовка” лиц из числа “они” или отождествление себя с “врагом”, т.е. своеобразная “идеологическая маскировка”, техника невыделения.

Необходимо отметить, что крайняя форма оппозиции “мы” - “они”, проявляющаяся в агрессивном противостоянии, конфронтации, борьбе, не является продуктивной для субъекта конфронтации. В этом случае в зоне внимания оказываются, преимущественно, негативные качества “другой” стороны, объективно существующие или приписываемые объекту оппозиции. Также как и при полной ассоциации, здесь происходит идентификация с “врагом”, в результате которой субъект, помимо своего желания, “усваивает” характеристики объекта оппозиции. Даже если конфронтация фактически завершается победой одной из сторон, психологически это означает ее поражение - “победитель” невольно отождествляет себя с побежденным, идентифицирует себя с ним. В.Тендряков проявление этой закономерности увидел в психологии революционеров, которые после изгнания царя поспешили сами въехать в его хоромы. И другое его остроумное наблюдение: после разгрома фашистской Германии победители засадили улицу М.Горького в Москве липами, невольно скопировав образ берлинской Унтер ден Линден, а вскоре стали травить “космополитов” так же, как в недалеком прошлом это делали побежденные.

По такой же схеме действовали демократические силы второй половины 80-х годов. Вступив в борьбу против антигуманной идеологии, построенной на насилии и классовой борьбе, в своем отрицании они продолжали оставаться в плену большевистской психологии, используя соответствующие методы и тактику. Даже прийдя к власти, они не смогли избавиться от “наследия”, продолжая действовать по старому коммунистическому сценарию, поменяв в нем лишь знак исповедуемых ценностей.

В этом и заключена опасность характеризуемых социально-психологических механизмов формирования культурных сообществ: опасность утраты самотождественности в конфликтном противостоянии другим. Принимая вызов, субъект культуры (или политики) невольно перенимает “правила игры” и этим самым способствует реанимации тех ценностей и структур, против которых он борется. Оптимальный вариант - деблокирование ситуации неучастием, сохранение позиции “ни за, ни против”. Как писал М.Мамардашвили, это означает сохранять свободу от ситуации и делать свое дело, которому ты предназначен¹.

Внутри культурной системы разрушительную энергию оппозиции частично можно “снять” ее институционализацией. Об эффективности такого способа снижения социальной конфликтности свидетельствует финал движения “новых левых” в США и странах Западной Европы. Их лозунги и ценности были использованы в политическим кампаниях радикального крыла политиков, в рекламе, бизнесе, в результате чего первоначальный антикультурный пафос движений был утерян¹. Дело в том, что неинституциональные культурные образования после выхода “из подполья” теряют энергию развития - их природа сугубо оппозиционная, их смысл - не статус, а функция, не содержание, а символ “быть против”.

Ассоциативные и диссоциативные механизмы проявляются не только в процессе формирования социально-культурных общностей, но и культур в целом, обнаруживая себя как в синхроническом, так и диахроническом аспектах. В частности, отмечается определенная закономерность в смене культурных формаций, а именно: каждая последующая культура сменяет предыдущую по принципу “отталкивания”, отрицания, моделируя движение “маятника”¹. “Женственные” культуры, обращенные к целому, основанные на интуиции, мифологизированные (культуры “инь”) сменяются эпохами “ян” - светлыми, ориентированными на логику и рационализированные способы постижения мира. Маятниковые движения характерны для смены романтических культур (архаическая древность, средние века) культурами классическими (классическая древность Рима и Эллады, Новое Время). Господствующие ценности этих культур в своем существе противоположны друг другу. Если для классических культур характерно движение вовне, активное действие, дифференциация, демифологизация, логическое, рациональное и “атомарное” мышление, “открытие мира и человека”, то в основании романтических культур лежат ценности иные - движение вовнутрь, интеграция, ремифологизация, созерцание, мышление мифопоэтическое, иррациональное, целостное, “открытие Бога”¹.

Маятниковое движение обнаруживается и в более локальном историческом масштабе, например, в характере смены культур Нового Времени, где, с одной стороны, выделяются культуры классические (ренессанс, классицизм, позитивизм), с другой - романтические (барокко, романтизм, декаданс). Переходные периоды характеризуются различным сочетанием архаики и логики.

И внутри культурной системы обнаруживаются элементы культуры отрицаемой, которые периодически проявляются в форме доминирующих ценностей, создавая тем самым драматичность процессов культурного саморазвития. Например, ценностно-ориентационная динамика американской культуры на протяжении ХХ века характеризуется преобладанием в начале века таких ценностей как самоконтроль, чувство долга, ответственности и подвижничества (внутренняя ориентация), которые к середине столетия стали постепенно замещаться эгоцентрическими ценностями, ориентированными на внешние атрибуты - стремление к богатству и потреблению, личный успех в глазах окружающих, рациональность, материальный прогресс и благосостояние, эффективность и полезность¹.

Сегодняшнее состояние российской культуры также демонстрирует нам временное утверждение ценностей индивидуализма, гедонизма и материального благополучия, по сути своей не соответствующих ценностно-ориентационным доминантам российской культуры с ее социальностью, незначимостью настоящего, материальных благ и ориентацией в сферу идеальную, духовную.

Изучение механизмов формирования социально-культурных систем позволяет сформулировать некоторые закономерности, распространяющиеся на более широкий круг социальных явлений, в том числе и на процесс формирования национальных культур.

1. Консолидирующие социально-культурную общность силы находятся как внутри, так и вне ее. Консолидация культурного сообщества, помимо внутренних механизмов сплоченности, поддерживается всегда внешним противостоянием данной общности какой-либо другой (реальной или воображаемой). Усиление механизмов диссоциации наблюдается как в период кризиса объединяющих культуру ценностей, так и на этапе формирования культурной самобытности.

В истории русской культуры это проявляется в постоянной оппозиции к Западу. Идейное противостояние России и Запада в социально-философской и православной мысли воспринималось как противостояние двух духовных миров, в котором один рассматривался как “царство благодати и Святого Духа”, а другой - мир язычества и антихриста¹. Мировоззренческий спор славянофилов и западников, по мнению В.Вейдле, заключался в абсолютном противостоянии Запада и России как “чужого” и “своего”, как двух величин, ничем органически не связанных друг с другом¹. Критика концепции славянофилов не затрагивает социально-психологической сущности этого явления - в ситуации кризиса и на этапе становления культурной целостности и духовного единства нации такая оппозиция неизбежна. Ее истоки и ошибки носят не идеологический, а психологический характер - оппозиция рождается как результат понятного и вполне оправданного стремления нации преодолеть комплекс культурной неполноценности и обрести свою самотождественность в противостоянии “другим”.

Духовная оппозиция наблюдается и в период “расцвета” социалистической культуры, когда весь мир был поделен идеологами на “царство свободы” и “царство необходимости” и где в первом было все самое передовое и справедливое, а во втором - разлагающееся и бесчеловечное. Вероятно, преобладание диссоциативных механизмов, характерное для различных этапов формирования культурной общности России, связано с некоторыми чертами характера, определяющими психологическую специфику национально-культурной ментальности - противоречивость и амбивалентность. Г.Гачев в этой связи отмечает, что русской мысли “в промозглости нашего космоса нужно от чего-то оттолкнуться, иметь нечто как тезис-жертву, чтобы попрать и далее - разгорячиться на собственное развитие в открытую бесконечность”¹. Он приводит известные в русской литературе “образы-формулы”, иллюстрирующие данную мысль: “Не то, что мните вы, природа”, не Наполеон, а Кутузов, не Запад, а Россия и т.д.

2. Полюсность “свое-чужое” всегда и во всех культурах рождает особое энергетическое поле, напряженность которого укрепляет отношение к “своему”, цементирует общность “мы”, но одновременно может принимать агрессивные формы противостояния “чужим” идеям, ценностям, мировоззрениям. И общность, даже в ситуации кризиса, сохраняется до тех пор, пока есть некое другое сообщество, которое воспринимается как “они”, т.е. устойчивость общности находится в положительной зависимости от наличия оппонентов - без внешнего врага общность теряет энергию консолидации и вынуждена искать оппонентов среди “своих”.

В частности, излишне резкий, насильственный и хаотичный характер петровских реформ вызвал в народе мощное сопротивление им. Результатом сложения энергий притяжения и отталкивания стал творческий подъем русской нации. С одной стороны, западническая ориентация “надломила” русскую культуру, засорила русский язык. С другой стороны, знакомство с западноевропейскими культурами способствовало осознанию национально-культурной самобытности России. Из разрозненного материала собственной культуры скоро выработался тот общенациональный литературный язык, который стал национальным достоянием. Усилиями Тредиаковского и Ломоносова были выработаны основы русского стиха, которые в последующие десятилетия получили свое развитие и составили одно из уникальных явлений национальной культуры России. И в более поздний период максимально выраженное противостояние культурных ориентаций славянофилов и западников, характерное для середины Х1Х века, совпадает с началом того периода, который называют русской “эпохой Возрождения”¹.

3. Единство культуры обеспечивается не только внешним противопоставлением “другим” культурам, но и внутренней оппозиционностью. В российской культуре она традиционно была представлена, как уже отмечалось, культурными ориентациями почвенников и западников, которые взаимно уравновешивали и “энергетически” поддерживали друг друга, генерируя энергию культурного самостроительства. Безусловное доминирование западной ориентации, без “охранительного” полюса славянофилов, означало бы превращение русской культуры в “механическое смешение элементов различных культурных традиций”, а в конечном счете - денационализацию России, опасность которой в Х1Х веке, по мнению В.Вейдле, была вполне реальной¹.

Внутренняя оппозиция постоянно поддерживалась и на протяжении советской истории - в образе “врагов” народа, космополитов, диссидентов и др. Сохранилась она и на этапе демократических преобразований. В частности, когда во второй половине 80-х годов рухнул консолидирующий символ “советский народ” и была устранена идеологическая и мировоззренческая оппозиция “социализм-капитализм”, освобождающееся от тоталитарного сознания общество, испытывая тоску по оппозиции, с воодушевлением приняло первый персонифицированный образ “внутреннего врага” - Н.Андрееву. После публикации ее статьи в защиту “социалистических принципов” прежде разрозненные демократические силы консолидировались в мировоззренческом противостоянии ее автору. В дальнейшем “вспышки” консолидации поддерживались заимствованной у большевиков стратегией обнаружения “врагов” и техникой борьбы с ними и совпадали во времени с активизацией сил, находящихся в реальной оппозиции демократическим ценностям.

Обозначенные выше закономерности становления и развития социально-культурных систем (включая и национальные культуры) необходимо учитывать при разработке и реализации федеральных и региональных программ, проектов поддержки культур этнических групп, при правовом регулировании деятельности общественных объединений и движений. Даже в ситуации изначальной социально-культурной или политической оппозиционности любое противодействие со стороны государственных структур будет рождать встречную агрессию, содействовать процессу сплочения групп, движений, толкать этнокультурные сообщества на путь экстремизма. Оптимальное в социальном и психологическом плане регулирование этих процессов предполагает их определенное дистанцирование, не допускающее перехода энергии оппозиции в открытый конфликт, предполагает создание таких условий, которые способствуют взаимной сопряженности и позитивному диалогу культурных процессов, основанному на ценностно-ориентационном родстве культурных сообществ, входящих на правах части в единую и целостную национальную культуру России.