Яйленко, в.П. Архаическая Греция и Ближний Восток / в.П. Яйленко. – м.: Наука, 1990. – с. 43-53 Земельный строй и социальные отношения

Поэма «Труды и дни» Гесиода не дает связной и подробной картины земельного строя гесиодовской Греции. Ее единичные свидетельства, однако, могут служить основанием для реконструкции некоторых элементов системы земельных отношений в Греции раннеархаического времени. Наиболее интересная попытка такой реконструкции была сделана Эдуардом Вилем. Понимание в ст.341 глагола «покупать» (как во всех переводах, в том числе и у В. В. Вересаева: «Чтоб покупал ты участки других, а не твой бы – другие») приводило в смущение комментаторов, поскольку данный стих становился единственным свидетельством отчуждаемости земли в архаической Греции. Из суммы свидетельств, главным образом аристотелевской «Политики», обычно делался вывод, что в Греции до конца V в. земельная собственность была неотчуждаема: ее можно (лучше сказать, должно) было передать сыновьям, но нельзя было ни купить, ни продать, ни подарить, ни завещать кому-либо другому, кроме как естественному наследнику. Однако, мы не располагаем достоверными свидетельствами о том, что законы препятствовали или поощряли отчуждение земли. Закон локров, запрещавший продажу клера кроме как в случае крайней необходимости (Arist. Pol. II. 4. 4), во-первых, относится к гораздо более позднему сравнительно с гесиодовским времени, во-вторых, представляет собой достаточно исключительное явление (других примеров хорошо знавший законодательство греческих городов Аристотель не сумел отыскать). Отсюда напрашивается справедливый вывод, что слова Аристотеля о спартанском законодательстве, согласно которому приобретение или продажа имущества явно не одобрялись (Pol. II. 6. 10), следует понимать как противоречащий религиозным нормам поступок и что именно такое отношение к продаже наследственного надела имело место в архаической Греции. Иными словами, понятие неотчуждаемости клера носило не столько юридический, сколько морально-религиозный характер.

Если отчуждение клера все же происходило, как предполагает ст. 341, то было ли это актом купли-продажи, можно ли думать о «стоимости» земли в условиях отсутствия денежного эквивалента такой стоимости? Эд. Виль считает, что глагол в ст. 341 следует понимать, как «ты можешь попытаться приобрести», «ты можешь предложить своему ближнему уступить свой клер».

Далее Эд. Виль отмечает, что в гесиодовское время началось сильное колонизационное движение, сопровождавшееся оттоком населения, и это повлекло за собой расширение практики отчуждения наследственных клеров. Истоки социального кризиса архаической Греции следует искать в обычае наследственного раздела, он – результат беспрерывного расщепления первоначальной семьи. С каждым поколением положение крестьян ухудшалось, и «Труды» свидетельствуют об их сильном обеднении. У кого же бедный крестьянин мог добыть средства к существованию, как не у ближайшего аристократа, обладавшего излишками земли? - спрашивает Эд. Виль. Это была фатальная неизбежность: богатый кредитовал бедного под залог его земли, и при невозвращении долга эта земля переходила к кредитору. Следствием такой примитивной ипотечной практики была известная ситуация, сложившаяся в Афинах при Солоне; такой контекст имеет и ст. 341; приобретай имущество ближнего. По мнению Эд. Виля, этот стих подразумевает процесс превращения свободного собственника, крестьянина-должника, в испольщика на своей земле. Этот новый юридический статус ухудшал его экономическое положение, и в будущем из испольщика крестьянин становился долговым рабом.

Изложенная концепция встретила возражения со стороны другого французского ученого Эрнеста Виля. Прежде всего Эрн. Виль указал, что тяжба между Персом и Гесиодом – это не социальный конфликт, а обычная житейская ситуация, спор между братьями за наследство. Предположение о задолженности как причине порабощения свободных не имеет никакой основы в тексте поэмы, отмечает Эрн. Виль. Перс задолжал (ст. 394-397), и Гесиод предупреждает его, что если он и впредь будет оставаться должником, то не найдет себе более заимодавца (ст. 401-402). Иными словами, то, о чем трактует Гесиод, может быть, представляет собой нередкую практику, но данные поэмы не позволяют говорить о собственно задолженности, а лишь о займе. Эрн. Виль указывает, что ст. 349-351 о «доброй мере» при отдаче долга достаточно показательны в этом отношении: они касаются займа продуктов питания и в целом сводятся или должны сводиться к естественному материальному обмену между соседями в одном селении. Таким образом, по Эрн. Вилю, контекст поэмы не подразумевает никакого социального кризиса. Ни о задолженности мелкого крестьянства, ни о его ограблении свидетельств в «Трудах» нет.

Эрн. Виль считает, что хозяйство Гесиода довольно крупное: земля под посевами и виноградник, ойкос, функционирующий почти полностью на собственные средства, тягловая сила, рогатый скот. Все это хозяйство основано на труде шести-семи рабов и рабынь. Так где же у Гесиода образ бедного крестьянина, который многие пытались увидеть в поэме? Отсюда можно сделать лишь один вывод, продолжает исследователь: положение гесиодовского крестьянина искажалось под впечатлением двух факторов – аграрного кризиса солоновской эпохи и образа крестьянина XIX в., работавшего вместе с семьей от зари до зари. Проведенный анализ поэмы, заключает он, позволяет утверждать, что в гесиодовской Беотии не было никакого аграрного кризиса. Глубинная атмосфера «Трудов» фундаментально оптимистична: работай – и ты преуспеешь, будешь богат и уважаем.

В заключение Эрн. Виль рассматривает вопрос о «борьбе классов» на основании данных поэмы. По его мнению, абсурдно звать Гесиода революционером. Как и все древние, Гесиод верил в доблесть иерархического общества. Он ни разу не обращается к аристократии с упреками в узурпации юридической или политической власти. Напротив, он подчеркивает, что аристократия должна правильно осуществлять правосудие. «Борьба классов» присутствует у Гесиода только в том смысле, что он призывает правящее сословие относиться с уважением к отправлению правосудия при разборе дел крестьян со средним и малым достатком. Рамки этого феномена трудно определить, но примечательно, что «классовая борьба» подобного рода как бы воспроизводит себя: среднее и малое крестьянство поднимает голову и требует своих прав. Не следует ли говорить в таких условиях об отступлении аристократии? – спрашивает ученый и указывает, что в поэме нет никаких упоминаний, хоть как-нибудь связанных с военным делом. Отступление аристократии, важнейшей функцией которой являлось военное дело, видимо, было связано с отсутствием войн, с условиями мирного времени. Если крестьянин не стремился в гоплиты, значит, он не хотел оставить знати всю экономическую и, может быть, политическую власть.

Мы не случайно столь пространно изложили концепции Эдуарда и Эрнеста Вилей. Обе концепции как в зеркале отражают два подхода к пониманию раннеархаического общества (напомним – речь идет о Греции по VIII в.): модернизаторский (Эд. Виль) и критический (Эрн. Виль). В сущности, это продолжение давнего спора между Э. Мейером и К. Бюхером. Я не отрицаю возможности ни аграрного, ни социального. кризиса в отдельных областях архаической Греции, но считаю, что говорить о них можно применительно ко второй половине VII-VI вв., не ранее, да и то с большими оговорками о масштабах кризиса. Иными словами, необходимо более четкое разграничение данных феноменов во времени и пространстве для того, чтобы характеристики позднего VII-VI вв. (досолоновская Аттика) не переносились на предшествующую эпоху.

В свете проблематики, затронутой в обеих изложенных статьях, рассмотрим два кардинальных вопроса: 1) соотношение труда свободных и зависимых, 2) характер зависимости. От решения указанных вопросов во многом зависит определение характера производственных отношений и в конечном счете - типологии общества раннеархаической Греции. О роли свободного собственника в производственном процессе речь уже шла выше - организуя производство и участвуя в нем личным трудом, эта фигура является основой и движущей силой гесиодовского хозяйства, а в целом - экономической жизни Греции. Вместе с тем, по данным поэмы, производственный процесс включает физический труд не только владельца средств производства, но и зависимых лиц – dmoes (дмоев). Это обозначение встречается в поэме восемь раз (430, 459, 470, 502, 573, 608, 766).

Участие дмоев в трудовом процессе связано с пахотой (459), жатвой (573) и молотьбой зерна (597); при пахоте за упряжкой и пахарем следует дмой-подросток с однозубой мотыгой, укрывающий посеянное зерно землей от птиц (469-471). Таким образом, полевые работы, связанные с зерновыми, по сути дела, осуществлялись дмоями. Еще один стих, связанный с трудовой деятельностью дмоев (502): «Указывай дмоям, пока лето в разгаре, что не вечно оно будет длиться, наполняй закрома».

Чьи закрома подразумеваются в ст. 502-503 – хозяйские или дмоев? Создается впечатление, что указание хозяина дмоям на необходимость наполнения закромов скорее имеет в виду принадлежность его последним; но равным образом можно думать, если считать дмоев рабами, что благосостояние их зависит от степени наполненности хозяйских кладовых. Выяснение принадлежности этих закромов упирается в вопрос о статусе дмоев: если это рабы, то здесь скорее могут иметься в виду хозяйские амбары; если же дмои не рабы, а батраки, то следует считать, что речь идет о пополнении их собственных закромов.

Определенный ответ на вопрос о социальном статусе дмоев, на мой взгляд, дает ст. 441 из пассажа, включающего советы по наилучшей организации пахоты. Здесь (432-447) Гесиод указывает, что надо иметь под рукой две сохи, которые можно сделать самому; следует приобрести двух быков-девятилеток: такие быки не станут драться при пахоте и не сломают соху. К совету о быках примыкает и следующая рекомендация: желательно, чтобы за ними следовал сорокалетний молодец (441), хорошо поевший для усердной работы; такой работник вкладывает душу в свой труд, в то время как более молодой возбуждается в присутствии сверстников, т.е. трудится невнимательно. Данная рекомендация очевидным образом подразумевает возможность выбора хозяином работника для пахоты аналогично выбору пары девятилетних быков при покупке (436-437). Подобный совет, естественно, подразумевает возможность такого выбора при наличии работников разного возраста, что могло иметь место либо в крупном рабовладельческом хозяйстве, либо при широком предложении батрацкой силы. Поскольку поэма не содержит ни единого намека на наличие крупного рабовладельческого хозяйства, поскольку совет Гесиода явным образом подразумевает широкую практику выбора работника для пахоты, не соответствующую возможностям мелкого рабовладения, постольку мы должны заключить, что под дмоем-пахарем подразумевается наемный работник.

В пользу этого существенного в ряде отношений вывода свидетельствуют и другие обстоятельства. Так, дмои в поэме упоминаются только в связи с полевыми работами, никакими другими делами, что естественно было бы ожидать от рабов, они не занимаются. Это само по себе указывает на временный, т.е. наемный, характер их деятельности, ограниченной полевым сезоном. Пассаж поэмы (600-608), содержащий советы хозяину в связи с окончанием полевых работ, не оставляет никакого сомнения в таком характере работы дмоев: как свезешь урожай домой и заготовишь корм для скотины (601, 606-607), советую тебе затем распрячь волов, а дмои пусть будут свободны от работы (досл. «дадут отдохнуть милым коленям» – 607-608), ты же раздобудь себе бездомного фета и бездетную служанку (602-603). Здесь дмои предстают в качестве временнонаемных работников, поскольку вплоть до следующей весны они исчезают из трудового процесса на последующее время, отнюдь не праздное (ср. 495: у деятельного хозяина и зимой много работы дома).

Далее, не случайно дмои в «Трудах» только мужчины и их удел – полевые работы. Если бы они были рабами, ожидалось бы присутствие у Гесиода и столь характерных для гомеровских поэм женщин-dmoai, сфера деятельности которых – домашняя работа, естественно необходимая и в гесиодовском хозяйстве. Место таких dmoai в поэме заступает наемница, т.е. не рабского состояния служанка(602-603).

Наконец, данные поэмы, взятые в своей совокупности, позволяют восстановить связную картину функционирования наемного труда. Основная его сфера – полевые работы: пахота, жатва, обмолот и транспортировка зерна в закрома. За свою работу батрак получает ежедневный рацион (442) из расчета месячного довольствия (765-767, ср. 559-560). Судя по указанным ст. 765-767, начисление месячного довольствия вперед происходило, видимо, на основании размеров выполненной за предшествующий месяц работы. Помимо довольствия наемники получали за свой труд условленную плату(370). С окончанием полевого сезона заканчивалась их служба (608), и они получали расчет. Ст. 502-503 о пополнении закромов дмоями, принимая во внимание их наемный статус, следует понимать в том смысле, что речь идет о закромах дмоев, и в любом случае бесспорно, что размеры получаемого дмоями конечного вознаграждения обусловливались не в абсолютных величинах, а в определенной доле собранного урожая, чем поддерживался взаимовыгодный как для хозяина, так и для дмоев стимул к получению как можно большего урожая.

Вывод о наемном характере труда дмоев предполагает не рабский, а относительно свободный их статус, – фактически эта феты. Присутствие в поэме обоих обозначений (слово фет упоминается только один раз) может указывать на какие-то различия в статусе дмоев и фетов – при их общем положении наемников, – но для нас они неуловимы. Этиология этого «рабства по нужде» ясна – экономическая необходимость, но статус таких дмоев неясен: то ли отработочная кабала, то ли издольщина, то ли просто батрацкий найм, но в любом случае – не рабство.

Заключение о нерабском статусе дмоев предполагает чрезвычайно существенный для определения типологии гесиодовского общества вывод: рабский труд здесь отсутствовал, и поскольку экономическая жизнь Греции раннеархаического времени зиждилась не на нем, исторически это общество стояло на дорабовладельческой стадии развития. Уместно напомнить здесь сообщение Геродота (VI. 137) о том, что первоначально в Греции рабов не было; это подтверждается и указанием Тимея (apud Polyb. XII. 5. 7) на то, что в древности у греков не было обычая приобретать рабов. Так же и в историческое время, согласно Тимею, рабов не было в таких небогатых областях, как Фокида и Локрида (apud Athen. VI. 264с).

Соответственно социальная структура гесиодовского общества включала различные градации полусвободных-полузависимых состояний, определявшихся в целом, но не единственно, имущественным положением индивидуума. В этом отношении данные «Трудов» свидетельствуют, что имущественная дифференциация гесиодовского общества была значительной, если брать не общество в целом, а его малоимущую часть, но социальное положение индивидуума не стояло в прямой связи с обеднением – напомню по этому поводу, что обедневший Перс (395 и сл.) пользовался тем не менее симпатиями знати (ср. ст. 38). Количественная пропорция малоимущей части населения в гесиодовском полисе, естественно, остается неопределимой. Но открываемая поэтом перспектива: работай и преуспеешь – очевидным образом предполагает превалирование достаточно сносного уровня жизни. Напомню в связи с этим археологически засвидетельствованный для VIII в. высокий жизненный уровень населения Старой Смирны в целом.

Минимальные составные части крестьянского хозяйства, согласно Гесиоду, – дом, жена, вол (405). Это бедное хозяйство: Аристотель, приведя данный стих, указал, что у бедняков вол заступает место раба (Pol. I. 1. 6), т.е. применительно к гесиодовскому времени – батрака. Отсутствие и раба и вола – это следующая ступень нужды, однако при этом существенно, что у «безволового мужика» был земельный участок (появление весной журавлей – знак начала пахоты – «кусает» ему сердце (450-451), что означает, по существу, наличие земли у безволового). Волы служили предметом торгового обмена (436-437), так что отсутствие их у крестьянина указывает на его сильную материальную нужду. Вообще в подобном случае оставшийся без тягловой силы землевладелец рассчитывал на «прокат» чужих волов (453), но Гесиод тут же выдвигает альтернативу: а что, если будет получен отказ (например, волы-де в работе – 454)? В такой ситуации как будто правомерно предположить, что бедняк мог закладом или продажей части своей земли добыть себе вола и возделать оставшийся участок. Действительно, упоминание в поэме «бездомного фета» (батрака) указывает, что крайней степенью бедности было отсутствие не только вола, но и дома, что, видимо, сопровождалось потерей и земельного участка. В схолии к выражению «бездомный фет» (ad 602 Pertusi) указано, что это человек, «не имеющий ни жены, ни ребенка», т.е. у фета, находившегося на крайней ступени нищеты, отсутствовали все составные части минимального крестьянского хозяйства (дом, семья, вол – 405).

Таким образом, данные поэмы рисуют нам три состояния бедности: 1) наличие дома, семьи, вола и отсутствие средств для найма батраков. В таком хозяйстве все делается руками крестьянина и его семьи. Наличие вола подразумевает владение земельным участком; 2) наличие дома, семьи, земли и отсутствие тягловой силы, необходимой для вспашки земли и транспортировки урожая; 3) отсутствие дома, семьи, вола, земли.

Третье состояние бедности служило основным источником формирования батрацкого контингента, игравшего значительную роль в экономической жизни гесиодовского общества, поскольку зажиточное хозяйство основывалось на труде нескольких батраков в полевой сезон.

Можно ли считать наличие некоего слоя обезземеленных крестьян показателем социального кризиса гесиодовской Греции, как полагал Эд. Виль, или нельзя, как считает Эрн. Виль? Данные поэмы позволяют определенно высказаться на этот счет: оба исследователя правы лишь отчасти. Как указывалось выше, Эд. Виль полагал, что истоки социального кризиса архаической Греции крылись в обычае наследственного раздела, приводившего к беспрерывному расщеплению первоначальной семьи и ее земельной собственности. Нельзя вместе с Эд. Вилем обобщать эту мысль и класть ее в основу реконструкции «социального кризиса»: поговорка, вставленная в текст поэмы, достаточно четко указывает, что при наличии в семье нескольких наследников печалиться не следует: каждый из них может приобрести достаток (378-379).

С одной стороны, обезземеленные батраки составляли существенную часть трудовых ресурсов архаической Греции, с другой же – не они определяли лицо ее аграрного строя, и Эрн. Виль с полным основанием отмечал, что положение человека в первую очередь определялось его отношением к труду; в этом плане достаточно показателен пример отца Гесиода, из-за бедности осевшего в климатически тяжелой, но плодородной по почве Аскре и оставившего в конце концов приличное наследство двоим сыновьям. Данные «Трудов» непредвзято свидетельствуют, что человек в гесиодовском обществе зависел главным образом от двух факторов – своего отношения к труду и стихии (неурожай). В то же время поэма не содержит никаких указаний на то, что общественный строй препятствовал бедняку перейти в категорию более зажиточных. Поэма рисует множественность имущественных состояний: преуспеяние и зажиточность (320 и др.), умеренность хозяйства (31-32 и т.д.) и бедность (451 и др.), но последняя определялась не столько социальным устройством архаического общества, сколько ограниченным характером его естественных экономических возможностей. Достаточно было неурожая, чтобы умеренное хозяйство пошатнулось и появились долги, которые надо было выплачивать (403). Задолженность, согласно поэме, не носила всеобщего характера (что следовало из реконструкции Эд. Виля), но она была и не без социальных последствий (против чего возражал Эрн. Виль).

Иными словами, мы не можем быть уверены, что труд батраков в гесиодовском хозяйстве был целиком вольнонаемным, а не вытекал из различного рода обязательств. Ведь Перс с семьей уже исчерпал возможности соседской и родственной помощи (394 и сл.) и стоял перед необходимостью решать, каким способом расплатиться с долгами и избежать голода (403-404). Гесиод не ставил вопроса, что же будет с Персом, – это задача историка, но поскольку поэт рисует нам три состояния бедности, мы вправе полагать, что бедность, задолженность и батрачество – явления взаимосвязанные.

Бесспорно, вывод Эрн. Виля о фундаментально оптимистичной идее «Трудов» – работай и преуспеешь – справедлив; но бесспорно и то, что в поэме также присутствуют зачатки социального кризиса в виде крайней степени бедности – батрачества. Нельзя целиком согласиться с высказыванием, что Гесиод лично столкнулся с такой исторической ситуацией, с которой встретился столетие спустя афинянин Солон, – это не совсем так. Солон действительно имел дело с кризисом, Гесиод же присутствовал при возникновении его начатков, не обязательно должных вылиться в социальный кризис, подобный афинскому.

Близость стихотворений Солона и поэмы Гесиода проявляется главным образом в сфере сетований на порчу нравов, алчность людей, неправедность суда, так что атмосфера произведений обоих авторов сходна по тематике и тональности. Эти многочисленные «общие места» у поэтов, разделенных одним-двумя столетиями, обусловлены их сопричастностью к одной и той же атмосфере полиса, процесса, происходившего в обстановке социальных и политических противоречий в греческих обществах предполисного периода. Но если у Солона столкновение этих противоречий в силу условий специфически аттического, необязательного для других областей Греции, социального кризиса выражено ярко и коллизионно, то у Гесиода как бы под сурдинку слышится тема не столько социального, сколько имущественного неравенства и во весь голос звучит идея необходимости соблюдения справедливых законов – тема юридического, а в конечном итоге и политического равноправия.