VI. Больной индивид и больное общество

Что представляет собой концепция психической патоло­гии у Фрейда и у Маркса? Концепция Фрейда хорошо из­вестна. Она исходит из допущения, что, если человек не справляется с Эдиповым комплексом/и ему не удается пре­одолеть свои инфантильные стремления и развить зрелую генйтальную ориентацию, он разрывается между своими дет­скими желаниями и требованиями взрослого человека. Нев­ротические симптомы свидетельствуют о компромиссе между инфантильными и взрослыми потребностями, в то время как психоз — это такой вид патологии, при котором детские желания и фантазии переполняют Эго взрослого че­ловека, и ни о каком компромиссе между двумя мирами нет и речи.

Маркс, конечно, никогда всерьез не занимался психопа­тологией, тем не менее он говорит об одной форме психи­ческих отклонений, которая, по его мнению, является наи­более фундаментальным выражением психопатологии и пре­одоление которой составляет цель социализма, — об отчуж­дении¹.

Что же понимает Маркс под отчуждением? Суть этой концепции, впервые разработанной Гегелем, состоит в том, что мир (природа, вещи, другие люди и сам человек) превра­щается в чуждый человеку мир. Человек не ощущает себя субъектом собственных действий, человеком мыслящим, чувствующим, любящим, он ощущает себя только в произведенных им вещах в качестве объекта внешних проявлений собственных сил. Он находится в контакте с самим собой, только подчиняясь им самим созданным продуктам.

Считая Бога субъектом истории, Гегель усматривал в че­ловеке Бога в состоянии самоотчуждения, а в историческом процессе — возвращение Бога к самому себе.

Фейербах перевернул учение Гегеля; он считал, что Бог представляет собой силы самого человека, перенесенные с человека — собственника этих сил — на внешнее существо, так что человек соприкасается со своими собственными си­лами только через поклонение Богу; и чем Бог сильнее и бо­гаче, тем слабее и беднее становится человек. ' Мысли Фейербаха глубоко взволновали Маркса и сильно подействовали на него. Во введении «К критике гегелевской философии права» (написанной в конце 1843 г.) он следовал за Фейербахом в анализе отчуждения. В «Экономическо-философских рукописях 1844 года». Маркс перешел от религиоз­ного отчуждения к отчуждению труда. По аналогии с фейербаховским анализом религиозного отчуждения Маркс писал: «Рабочий становится тем беднее, чем больше богатства он производит, чем больше растут мощь и размеры его продук­ции»¹. ...Рассуждая дальше, Маркс показывает, что рабочий отчужден не только от созданных им продуктов; «отчужде­ние проявляется не только в конечном результате, но и в самом акте производства, в самой производственной деятель­ности.

От концепции отчужденного труда Маркс переходит к концепции отчуждения человека от самого себя, от других людей и от природы. Он определяет труд в его первоначаль­ной, неотчужденной форме как «жизнедеятельность, производ-

ственную жизнь», а затем переходит к определению родовой специфики человека как «свободной сознательной деятель­ности». В отчужденном труде свободная сознательная дея­тельность человека искажается до состояния отчужденной деятельности, и «сама жизнь оказывается лишь средством к

жизни»¹.

Как свидетельствуют приведенные положения, Маркс озабочен отнюдь не только отчуждением человека от произ­веденного продукта или отчуждением труда. Его беспокоит отчуждение человека от жизни, от самого себя, от своих

близких².

Представляя Марксову концепцию отчуждения, изло­женную в «Экономическо-философских рукописях», должен добавить, что эта концепция сохраняет центральное значе­ние во всех последующих его работах, включая «Капитал», чего не скажешь о слове «отчуждение»³. Таким образом, со­гласно Марксу, отчуждение — болезненное состояние для человека. Это не новая болезнь, поскольку она начинается неизбежно вместе с разделением труда, то есть с утвержде­ния превосходства цивилизации над первобытным состоя­нием. В наибольшей степени этой болезни подвержен рабо­чий класс, хотя от нее страдают все. Лечить болезнь можно только тогда, когда она достигла пикового состояния; толь­ко полностью отчужденный человек может преодолеть от­чуждение: он вынужден преодолевать отчуждение, посколь­ку не может жить в состоянии тотального отчуждения и ос­таваться нормальным. Ответом на данную проблему являет­ся социализм: это общество, в котором человек становится сознательным субъектом истории, ощущает себя субъектом собственных сил и поэтому освобождает себя от зависимос­ти от вещей и обстоятельств. Эту идею о социализме и реа-^ лизации свободы Маркс выразил в конце III тома «Капита­ла»⁴.

Вряд ли можно считать таким уж надуманным довод, со­гласно которому Маркс, разрабатывая свою ошибочную теорию о всевозрастающем обнищании рабочего в процессе развития капитализма, находился под влиянием этой анало­гии между религиозным и экономическим отчуждением, хотя его экономические положения кажутся не чем иным, как логическим выводом из его экономической теории о труде, стоимости и других факторах.

Проблема отчуждения предстанет перед нами как мораль­ная и психологическая, если мы учтем мнения Маркса по следующим двум вопросам. Согласно Марксу, отчуждение разлагает и извращает все человеческие ценности. Возводя экономическую деятельность и присущие ей атрибуты — «прибыль, работу, бережливость, умеренность» — в ранг высших жизненных ценностей, человек лишается возмож­ности развивать подлинно моральные ценности человечест­ва, «богатство такими вещами, как чистая совесть, доброде­тель и т. д.; но как я могу быть^обродетельным, если я во­обще не существую? Как я могу иметь чистую совесть, если я ничего не знаю?»¹ В состоянии отчуждения каждая сфера жизни, экономическая и моральная, не связаны друг с дру­гом, «каждая... фиксирует особый круг отчужденной сущ­ностной деятельности и каждая относится отчужденно к дру­гому отчуждению»².

С изумительной ясностью Маркс предвидел, как потреб­ности человека в отчужденном обществе будут извращаться до состояния подлинных слабостей³. Челхтек,, подвластный отчужденным потребностям, — это «существо и духовно и физически обесчеловеченное... обладающий сознанием и самосто-\ ятельной деятельностью... человек-товар...»⁴ Этот человек-![ товар знает лишь один способ отнести себя к внешнему !| миру: иметь и потреблять (использовать) его. И чем больше • \ он отчужден, тем в большей степени чувство обладания и использования составляет его отношение к миру..

При обсуждении Марксовой концепции отчуждения оп­ределенный интерес может представлять указание на близость феноменов отчуждения и перенесения — одного из важнейших понятий в системе Фрейда. По наблюдениям Фрейда, пациент психоаналитика иногда склонялся к тому, чтобы влюбиться во врача, иногда боялся его или даже не­навидел, но все это совершенно безотносительно к действи­тельной личности психоаналитика. Фрейд полагал, что нашел теоретическое объяснение этому феномену, допус­тив, что пациент переносит на личность психоаналитика те чувства любви, страха или ненависти, которые он испытывал, будучи ребенком, по отношению к отцу и матери. [ Фрейд пришел к заключению, что в явлении «перенесения» сохранившийся в пациенте ребенок соотносит себя с лич­ностью психоаналитика, как если бы тот был его отцом или матерью. Вне всяких сомнений, предложенная Фрейдом интерпретация перенесения содержит в себе значительную долю истины и подтверждается большим количеством сви­детельств. Однако это еще не полное объяснение. Взрослый пациент — не ребенок, и говорить о ребенке в нем или о его бессознательном — значит использовать топологичес­кий язык, не учитывающий всей сложности фактов. Взрос­лый пациент-невротик — это отчужденное человеческое су­щество; он не способен на сильные чувства, он испуган и подавлен, потому что не чувствует себя субъектом и иници­атором собственных поступков и переживаний. Он невротичен, потому что отчужден. Чтобы преодолеть ощущение внутренней пустоты и бессилия, он выбирает объект, на ко­торый проецирует собственные человеческие качества: лю­бовь, ум, смелость и прочее. Подчиняясь этому объекту, он чувствует себя в единстве со своими качествами; он чувст­вует себя сильным, мудрым, смелым, защищенным. Утрата объекта означает опасность утраты самого себя. Этот меха­низм идолопоклонства, основанный на индивидуальном от­чуждении, определяет динамизм перенесения, придающий ему силу и интенсивность. Менее отчужденный человек тоже может переносить некоторые инфантильные пережи­вания на психоаналитика, но они будут не такими напря­женными. Испытывая потребность в идоле и занимаясь его поисками, отчужденный пациент находит психоаналитика и наделяет его чертами отца и матери — двух важнейших персон, знакомых ему с детства. Таким образом, содержание перенесения обычно восходит к инфантильным обра­зам, тогда как его интенсивность — результат степени от­чуждения пациента. Нет необходимости добавлять, что перенесение не ограничивается ситуацией с психоаналитиком. Его можно обнаружить во всех случаях обожествления авторитетов в политической, религиозной и общественной жизни.

Перенесение — не единственный феномен психопатоло­гии, который можно понимать как выражение отчужде­ния...

Отчуждение как болезнь личности можно считать сердце­виной психопатологии современного человека...

Часто человеку представляется, будто он придумал нечто, будто его мысль — результат его собственной мыслительной деятельности; в действительности же он перенес свой рассу­док на такие идолы, как общественное мнение, газеты, пра­вительство или политический лидер. Он верит, что они вы­ражают его мысли, тогда как в действительности он прини­мает их мысли за свои собственные, потому что он избрал их своими идолами, божествами мудрости и знания. Именно по этой причине он зависим от своих идолов и не способен от­казаться от поклонения. Он их раб, потому что вложил в них свой ум.

Другим примером отчуждения является отчуждение на­дежды, при котором будущее превращается в идола. Такое обожествление истории ясно прослеживается во взглядах Ро­беспьера... Сходным образом коммунисты часто пользуются искаженной версией Марксовой философии истории. Их ло­гика такова: все, что согласуется с общей направленностью истории, необходимо, и, значит, хорошо, и наоборот. С этой точки зрения, представленной и Робеспьером, и коммунис­тами, не человек делает историю, а история делает человека. ; Не человек надеется на будущее и верит в него, а будущее ( ---оценивает человека и решает, правильная ли у него вера. Маркс очень кратко выразил взгляд на историю, противопо­ложный приведенному мною отчужденному взгляду. «Исто­рия, — писал он в «Святом семействе», — не делает ничего, она «не обладает никаким необъятным богатством», она «не сражается ни в каких битвах»! Не «история», а именно чело­век, действительный, живой человек — вот кто делает все это. ...История — не что иное, как деятельность преследую-1цего свои цели человека»¹.

В самом широком смысле любой невроз можно считать следствием отчуждения; это так, потому что невроз характе­ризуется тем, что одна страсть (например, к деньгам, влас­ти, женщинам и т. п.) становится доминирующей и обособ­ляется от целостной личности, превращаясь для человека в его повелителя. Эта страсть — его идол, которому он под­чиняется, даже если может рационально объяснить природу своего идола и присвоить ему разнообразные и звучные имена. Человеком управляет частичное желание, на которое он переносит все утраченное; и чем человек слабее, тем сильнее это желание. Он отчужден от самого себя как раз потому, что превратился в раба одной из частей самого себя.

Рассматривая отчуждение как патологическое явление, нельзя, однако, упускать из виду тот факт, что Гегель и Маркс считали его явлением необходимым, внутренне прису­щим человеческому развитию. Это верно применительно к отчуждению и в сфере разума, и в любви. Только в том слу­чае, если я могу отличить внешний мир от самого себя, если внешний мир становится объектом, я могу охватить его мыс­лью и, превратив его в собственный мир, вновь слиться с ним. Пока ребенок не осознает мир как объект, он не может осмыслить его и восстановить единство с ним. Человек вы­нужден отчуждаться, чтобы затем преодолеть этот раскол в деятельности разума. То же самое верно применительно к любви. До тех пор, пока ребенок не отделил себя от внешне­го мира, он остается его частью и, следовательно, не может любить. Чтобы я полюбил «другого», он должен стать чужим; в акте любви чужой перестает быть чужим и становится мною. Любовь предполагает отчуждение и в то же самое время преодолевает его. Эту же идею можно обнаружить в пророческой концепции мессианского времени и в Марксо­вой концепции социализма. В раю человек оставался раство­ренным в природе и не осознавал еще своей обособленности от природы и других людей. Человек приобретает самосозна­ние путем непослушания, и мир отстраняется от него. Со­гласно пророческой концепции, в ходе истории человек на­столько полно развивает свои возможности, что в конце концов достигнет новой гармонии с людьми и природой. Социализм в Марксовом смысле слова может наступить только тогда, когда человек разорвет все свои первичные узы, превратится в полностью отчужденного и лишь затем окажется в состоянии восстановить свое единство с людьми и природой, не принося в жертву ни целостности, ни инди­видуальности.

Концепция отчуждения восходит к ранней стадии зарож­дения западной традиции, к мыслям ветхозаветных проро­ков, особенно к их пониманию идолопоклонства. Пророки монотеизма осуждали языческие религии как идолопоклон­нические не за то, что в них поклоняются нескольким богам вместо одного. Основное различие между монотеизмом и политеизмом не в количестве богов, а в наличии отчужде­ния. Человек расходует свою энергию, свои художественные способности на создание идола, а затем поклоняется ему, ^ хотя тот не что иное, как плод его собственных усилий. Его /'.' жизненные силы вылились в «вещь», но эта вещь, став идо­лом, переживается не как результат его собственных созида­тельных усилий, а как нечто отделенное от него, превосходя­щее его и противостоящее ему, чему он поклоняется и что господствует над ним... Идолопоклонник склоняется перед делом рук своих. Идол представляет в отчужденной форме его собственные жизненные силы.

Принцип монотеизма, напротив, заключается в том, что человек бесконечен, что в нем нет частичного качества, которое можно было бы гипостазировать в целое. Бог в монотеизме непостижим и неопределим; Бог — не «вещь». Созданный по образу и подобию божьему, человек сотво­рен носителем бесконечного количества свойств. В идоло­поклонстве человек подчиняется проекции одного из своих качеств. Он не чувствует себя центром, из которого исхо­дят жизненные проявления любви и разума. Он становится вещью, и его сосед становится вещью точно так же, как их боги являются вещами. «Идолы язычников — серебро и золото, дело рук человеческих: есть у них уста, но не говорят; есть у них глаза, но не видят; есть у них уши, но не слышат, и нет дыхания в устах их. Подобны им будут де­лающие их и всякий, кто надеется на них» (Пс. 134: 15— 18).

У современного человека, живущего в индустриальном обществе, изменились форма и степень идолопоклонства. Он стал объектом слепых экономических сил, управляющих его жизнью. Он поклоняется делу рук своих, он превращает себя в вещь. И не один лишь рабочий класс отчужден (правда, пожалуй, квалифицированный рабочий выглядит не таким отчужденным, как те, кто манипулирует людьми и символами) — отчуждены все. Процесс отчуждения, суще­ствующий в индустриально развитых странах Европы и Америки вне зависимости от их политической структуры, вызвал новую волну движения протеста. Одним из проявле­ний этого протеста является возрождение социалистическо­го гуманизма. Именно в силу того, что отчуждение во всем индустриально развитом мире достигло того предела, за ко­торым оно граничит с безумием, поскольку подрываются и разрушаются религиозные, духовные и политические тради­ции и создается угроза всеобщего уничтожения в ядерной войне, многие все яснее видят, что Маркс в основном рас­познал исход болезни современного человека, что он не только видел эту «болезнь», как Фейербах или Кьеркегор, но и показал, что нынешнее идолопоклонство коренится в современном способе производства и изменить положение можно только путем полного изменения социально-эконо­мической системы в сочетании с духовным освобождением человека.

Обзор сопоставления соответствующих взглядов Фрейда и Маркса на душевные заболевания с очевидностью показыва­ет, что Фрейд в первую очередь имел дело с индивидуальной патологией, а Маркс — с патологией, свойственной общест­ву и проистекающей из особенностей его устройства. Точно так же ясно, что содержание психопатологии, с точки зрения Маркса, совершенно отлично от того, как его понимает Фрейд. Последний усматривает причину патологии преиму­щественно в невозможности установить должное соответст­вие между Ид и Эго, между инстинктивными требованиями и требованиями реальности; Маркс усматривает основную

причину заболевания в отчужденности человека от собствен­ной человечности, а значит, и от своих близких. Зачастую, однако, не замечают того, что Фрейд мыслил отнюдь не только в терминах индивидуальной патологии. Он также го­ворит и о «социальных неврозах» (см.: Фрейд 3. Неудовлетво­ренность культурой)...

Несмотря на интерес Фрейда к «социальным неврозам», между взглядами Маркса и Фрейда остается фундаменталь­ное различие: Маркс считает, что общество формирует чело­века, и поэтому корни патологии видит в специфических / особенностях социальной организации. Фрейд же полагает, _; что человек первоначально формируется под воздействием семьи; он недоучитывает того, что семья — всего лишь пред­ставитель общества; он смотрит на различные общественные системы преимущественно с точки зрения того, какова тре­буемая ими степень вытеснения, а не под углом зрения спе­цифики их организации и соответствия их социального каче­ства особенностям мыслей и чувств членов данного общест­ва.

Сколь бы ни было кратким обсуждение различий между взглядами Маркса и Фрейда на психопатологию, необходи­мо коснуться еще одного аспекта обсуждаемого вопроса, ко­торый свидетельствует о том, что в своих рассуждениях они опираются на один и тот же метод. С точки зрения Фрейда, первоначальный нарциссизм ребенка и более поздние ораль­ная и анальная стадии в развитии либидо являются «нор­мальными» настолько, насколько они необходимы в процес­се эволюции. Жадный ребенок-иждивенец — это не боль­ной. А жадный взрослый-иждивенец, «фиксированный» на оральной стадии развития ребенка или «регрессировавший» до этой стадии, — уже больной. Основные потребности и стремления у ребенка и у взрослого одни и те же; почему же тогда один здоров, а другой болен? Совершенно очевидно, что ответ надо искать в концепции эволюции. То, что нор­мально на одной стадии, патологично на другой. Иначе го­воря, то, что необходимо на определенной стадии, — нор­мально и разумно. То, что не является необходимым с точки зрения эволюции, — иррационально и патологично. Взрос­лый, воспроизводящий детский уровень развития, не может его повторить именно потому, что он уже не ребенок.

Вслед за Гегелем Маркс использует тот же метод во взгля­де на эволюцию человека в обществе. Первобытный человек, средневековый человек и отчужденный человек индустри­ ального общества больны или не больны настолько, на­ сколько их ступени развития необходимы. Подобно тому как ребенок должен психологически созреть, чтобы стать взрос­ лым, так и род человеческий должен созреть социологичес­ ки, добиваясь господства над природой и обществом, чтобы стать человечным в полном смысле слова. Как бы ни заслу­ живало сожаления все неразумное в прошлом, оно рацио­ нально настолько, насколько необходимо. Но когда род че­ловеческий задерживается на такой стадии развития, кото­ рую ему следовало бы миновать, когда он оказывается в противоречии с возможностями, предоставляемыми исторической ситуацией, тогда его существование иррационально, или, применяя термин Маркса, патологично... ,