Общение с природой — специфическая форма автокоммуникации

В какие-то определенные периоды жизни почти у каждого человека бывает особо интенсивным обще­ние с природой: морем, лесом, облаками, животными и растениями. По сути своей это не что иное, как об­щение с собой. Еще в те времена, когда объекты при­роды обоготворялись, наделялись сверхъестествен­ными силами и человек обращался к ним с теми или иными просьбами, просил совета или помощи в своих делах и заботах, закладывались психологические ме­ханизмы и структуры, вызывающие в нас тягу к обще­нию с природой, ощущение себя ее частицей.

Индийский философ С. Радхакришнан, размышляя над этими вопросами, обратил внимание на тот факт. что жизнь древнего индуса, теснейшим образом свя­занная. с объектами живой и неживой природы, на­ходилась под ее сильнейшим и во многом определяю­щим его психику, нравственность влиянием. Исследуя истоки возникновения и развития мировоззрения ин­дийцев, Радхакришнан в своей книге «Индийская философия» пишет о том, что уже древнейшие муд­рецы эпохи ведийских гимнов бессознательно восхи­щались природой. Будучи по существу поэтами, они взирали на объекты природы с такой полнотой чувств и силой воображения, что эти предметы стали ими одушевляться. Они умели любить природу, восхища­лись чудесами захода и восхода солнца — этими та­инственными процессами, которые завершались как бы сближением человеческой души и природы. Для них

(95) природа была живой, с нею они могли общаться. Величественные явления природы были творениями не­бес, сквозь которые большинство взирало на безбож­ную землю.

Как это ни покажется странным, но и в наше время в роли объекта общения для человека может высту­пать растение или животное, море или "горы, даже обыкновенные вещи, окружающие нас в повседневной жизни. Происходит это тогда, когда на любой предмет неживой природы или вещь люди переносят собствен­ные свои духовные качества, как бы очеловечивая их. Отсюда и наше стремление к уединению на лоне природы, в котором она может стать обычным парт­нером общения, позволяя вести молчаливый, а то и словесный диалог с собой: речкой или океаном, дере­вом или небом. В эти моменты человеку кажется, что воспринимаемое им явление природы обладает «душой» и «свободой» (то есть основными чертами субъекта) и что оно поэтому способно отвечать «лю­бовью» на его любовь, что оно владеет своеобраз­ным «языком», на котором с ним можно общаться. Природа становится иллюзорным партнером общения.

Стремление общаться с объектами природы осо­бенно обостренно проявляется у человека в ситуациях кризиса, одиночества, вынужденного или намеренного. Глубоко залегают в нас эти чувства, в нашем сознании или, скорее, подсознании, может быть, в «гене­тической» еще, эмоциональной в своей основе памяти. В городском человеке структуры эти заглушены или неразвиты, точнее, не востребована в жизненной практике необходимость связи с этим мощным, но закрытым до поры пластом нашей психики. У сельских жителей, особенно у тех из них, кто по роду своих занятий много времени находится в одиночестве, эти связи обнаруживаются на поверхности их душевной жизни. Известный драматург Азат Абдуллин так опи­сывает это качество у своих земляков. «Несколько лет назад,— пишет он,— я работал некоторое время скотоводом у моего сородича. Чтобы побыть в его шкуре. Однажды пришлые горожане спросили его: «С весны до осени ты на джайляу один. Не давит ли тебя одиночество?» Земляк мой ответил: «Когда начинает давить, я с цветами разговариваю». «Да ты шутник»,— те посмеялись над ним. Тогда он им: «А вы мне вот скажите, почему цветы и печальны, задумчивы, и приветливы, открыты?» И, видя, что тем нечего ответить, заключил: «Потому что они живут из самих себя. У них богатая душа. С ними поговорить можно».

В историческом своем развитии человечество с определенной периодичностью обращается к теме при­роды, общения с ней, к возможностям ее благотвор­ного воздействия на формирование здоровой психики, всего образа жизни и деятельности человека. Роман­тизм, сентиментализм, классицизм и реализм — труд­но назвать какое-либо из литературных или даже фи­лософских направлений и течений, которое бы в той или иной мере не отдало дань природе и человече­скому общению с ней. Каждый раз это была реакция на избыточный рационализм и схематизм, «машинерию» и узость, эмоциональную скудость человече­ской жизни. Особенно наглядно это прослеживается в сочинениях романтиков конца XVIII — начала XIX столетия. Европейский романтизм, выросший из отрицания просветительского механицизма, потеряв веру в способность разума установить справедливый порядок в обществе, испытывал недоверие и враждеб­ность к изощренностям политических систем и уже заметно возросшим претензиям техники на существо жизнедеятельности людей. Обращаясь к природе, романтики искали в ней то, в чем им отказывало общество, и они обнаружили новый, прежде скрытый лик природы — лик всемогущего, талантливого и вдохновенного собеседника и друга.

Пылкое преклонение перед природой было свой­ственно Новалису, Колриджу, Шеллингу. Но, пожа­луй, ни один из писателей и философов не раскрыл так глубоко необходимость для нормального раз­вития каждого человека воспитания у него потреб­ности в самозабвенном отношении к диалогу с приро­дой, как американский мыслитель-трансценденталист Г. Торо. Общение с природой, считал он, должно быть основано на пристальном ее наблюдении, на вос­питании способности посредством воображения, па­мяти, предвидения сводить в фокус сознания все пространственные и временные характеристики мира. Он полагал, что существует только единый миг глубокого подлинного мирочувствования, все остальное вторично, относительно, гипотетично. Именно воображение играет очень важную роль в освоении мира и в интимном общении с ним: «...я сам себе вре­мя и пространство... Во мне заключены лето и зима, сельское бытие и повседневная рутина коммерции, чума и голод, освежающий ветер, радость, печаль, жизнь и смерть» (Цит. по: Покровский И. Е. Генри Торо. М„ 1983. С. 93—94.).

Однако, по мысли Торо, настоящее общение с природой дается не всякому человеку. Нравственно несовершенные люди не могут войти в царство при­роды. Стоит человеку утратить духовность, как сразу же природа отделяется от него. из друга пре­вращается во врага; в холодное физическое тело, в коварного сфинкса. В этом пункте мысли Торо во многом тождественны высказываниям немецкого фило­софа-идеалиста Ф. Шеллинга, считавшего, что понять и полюбить природу может только свободный дух, Порабощенное же сознание не может увидеть в при­роде ничего, кроме материи—источника морального зла.

В теории другого американского философа-идеа­листа — Р. Эмерсона связь человека с природой получила особое название - «корреспонденции». Это трансценденталистское понятие трактовалось им доста­точно широко, как интимная связь между состоянием сознания и природными явлениями, создающими в своей совокупности огромный мир «бессловесного языка». Наиболее точное и образное представление о характере «корреспонденции» человека с природой дают стихи замечательного французского поэта Шарля Бодлера. Фрагмент одного из них мы здесь приводим:

Природа — некий храм, где от живых колонн Обрывки смутных фраз исходят временами. Как в чаще символов, мы бродим в этом храме, И взглядом родственным глядит на смертных он. Подобно голосам на дальнем расстоянье:

Когда их смутный хор един, как тьма и свет, Перекликаются звук. запах, форма, цвет, Глубокий, темный смысл обретшие в слиянье.

(Бодлер Ш. Лирика. М„ 1965. С. 30.).

«Корреспонденция», утверждал Эмерсон, предпо­лагает, что по мере того, как человек погружается в переживания ландшафта, происходит восстановление оптимистического начала в его душе, а через это обновляется и восприятие им окружающего мира, поскольку не в природе, а в человеке «вся красота и все ценное, что он видит. Мир сам по себе пуст и всем своим великолепием обязан этой золотящей, возвышающей душе» (Эмерсон Р. У. Соч. Спб.» 1902. Т. 1. С. 120.).

В отличие от Эмерсона Торо подчеркивает объек­тивный момент общения с природой. Он видит в при­роде тайну, которую человек должен разгадать. При­рода для него не пуста, она есть своеобразный партнер по общению, имеющий самодовлеющее соб­ственное живое бытие. Только как живая, обладающая глубокими тайнами, суверенностью природа может привлекать человека в качестве субъекта общения.

Именно поэтому она нужна человеку для духов­ного обновления и для поддержания в душе его ощущения «жизненной силы». Человек же, высшее творение природы, представляет ее интересы как свои и, проявляя во взаимодействии с ней свою разум­ность, раскрывает смысл породившей его природы и своего существования.

Таким образом, делает вывод Торо, природа для человека — всемогущая и загадочная сила. а не просто проекция «не-Я» во внешний мир. Мир при­роды остается молчаливым и отстраненным до тех пор, пока человек не проникнет в ее суть. после чего она становится для него действительным собеседником и помощником.

Проникновение в природу, развивает свою мысль философ, должно идти через вдохновенный и испол­ненный творческого пыла чувственный опыт. При­близиться к природе можно, только если до конца ощу­тить ее и вжиться в нее. Человек должен быть доста­точно чувствителен и одухотворен для восприятия ландшафта. Общение требует от него усилий всего существа, физических и духовных. Для того чтобы достичь максимального, пусть и временного, слияния с природой и погружения в ее мир, сам Торо, на­пример, мог по нескольку часов подряд почти не­движно стоять в лесной чаще или на берегу реки. Усилия приближения к природе, работа души и тела подвигают человека к поиску духовного начала. Путь к высшему идеалу идет через возвышение идеального в самом индивиде, и достигается он с помощью слия­ния человека и природы. Постоянный контакт с при­родой, воплощающей трансцендентный идеал, красоту и чистоту, помогает, считал Г. Торо, человеку через сосредоточение на переживании природной гармо­ничности запечатлеть его в душе, заложить основы здорового, нравственного отношения к миру и самому себе, понять самого себя как часть природы и при­роду внутреннего своего «Я». Основательно и глубоко раскрыв взаимоотношение человека с природой, про­цесс их взаимовлияния, Г. Торо оставил исследова­телям человека много вопросов, требующих своего решения,

Один из них касается проблемы происхождения, изначальности чувства природы в человеке. Современ­ная наука в попытках дать ответ на этот вопрос начинает понимать, что основы единства человека и природы залегают значительно глубже, нежели счита­лось прежде.

Чувство природы, единства с ней вопреки широко ­бытовавшим представлениям вовсе не исчезло в нас.Просто это чувство в современной жизни мало востребуется, и потому мы редко замечаем его прояв­ления. Согласно последним исследованиям биологи­ческая память человека оказалась оттесненной глу­боко в подсознание. Конечно, эта память не те перво­зданные ощущения, которыми, наверное, обладали наши предки. У современного человека ощущение интимной связи с природой несколько иное, хотя где-то в глубине нашего существа сохраняется его биологи­ческая первооснова, которая позволяет чувствовать природу как начало всех начал. Случайная или на­меренная близость к природе, особенно жизнь в ней, весьма явственно обостряет наши первородные ощу­щения. Именно такое обостренное ощущение природы дало основание Генри Бестону, популярному амери­канскому писателю-натуралисту, написать следующие строки: «Проживая на дюнах... я находился в самой гуще обильной природной жизни, проявлявшейся днем и ночью, и благодаря этому оказался вовле­ченным в круговорот великой жизненной силы, чув­ствуя, как получаю от нее тайную питающую энергию. Наступило время — это было на пороге весны,— когда эта энергия стала ощущаться так же реально, как и тепло, излучаемое солнцем... Я полагаю, что те, кому риходилось жить в окружении природы, стараясь не затворяться от нее, согласятся со мной. Жизнь— это вселенская энергия, подобная электричеству или земному тяготению; ее присутствие поддерживает саму жизнь. Эта сила может вмешиваться в отдельную жизнь, подобно мгновенному соединению лавины огня с пламенем свечи» (Бестон Г. Домик на краю земли. М., 1982. С. 80—81.).

Как видит читатель, в данном случае общение с природой представляет уже не просто удовлетворе­ние эстетических чувств, а непосредственную энерге­тическую подзарядку из каких-то неявных, неизвест­ных нам источников. Интересно, что для того, чтобы осуществилась такого рода «корреспонденция», чело­век, как пишет Бестон, должен не «затворяться» от природы, а быть по-доброму открытым для тех впечат­лений, которые она доставляет. Во многом наши отно­шения с природной средой так же загадочны, как и она сама, как загадочен наш собственный мир, наше тело, мозг, душа. То таинство отношений, что было «понят­ным» дикарю, во многом утрачено. Самые древние, глубокие, возможно, и богатые пласты нашей психики не задействованы, а ведь им многие миллионы лет.

«Даже звери замечают, что человеку совсем не так уж уютно в созданном им мире значений и знаков»,— сказал Р. Рильке, одним из первых почув­ствовавший надвигающееся на человека одиночество из-за излишнего рационализма его бытия.

Особые отношения складывались у человека с жи­вотными. Общение с ними было более динамичным и наглядным: своим поведением, позами, издаваемыми звуками животное могло достаточно определенно «вы­сказать» свое отношение к человеку, с которым оно контактирует. На глубокие размышления могут на­вести, например, материалы этнографических иссле­дований одной из народностей, населяющей высоко­горные районы Кавказа,— сванов. В условиях замет­ной изоляции от других культур и обычаев сохра­нились почти в своем первозданном виде отношения человека с домашними животными.

В каменном доме свана на некотором расстоя­нии от его стен строятся деревянные щиты с окош­ками, украшенными резным орнаментом. За этими щитами и находятся животные (коровы, быки, лошади, (101)), которые имеют возможность через окошки всю долгую зиму рассматривать жилую часть дома и его обитателей. Таким образом, вся жизнь людей с их по­вседневными хлопотами вокруг семейных очагов, раз­водимых прямо на полу, большую часть года проте­кает буквально на глазах у животных, делая их как бы причастными ко всем делам человека. Более того, у сванов до наших дней сохранился обычай в определен­ный день года совершать перед животными тради­ционные ритуальные действия, разыгрывая сцениче­ские картинки, из которых животные должны «узнать», какое их поведение угодно хозяевам.

В своем ежедневном общении с животным сваны постоянно наблюдают внимательные глаза безмолв­ных, беззащитных, но преданных существ. Поэтому и относятся к ним как к самим себе, приписывают животным человеческие свойства и способности, оду­хотворяют их, то есть субъективируют и тем самым делают возможным взаимное общение с ними.

Этот вид общения психологически обеспечивается тем, что животное обладает рядом качеств, сходных с человеческими: эмоциональностью, способностью выражать свои переживания действиями, звуками, мимикой, реакцией на коммуникативные инициативы человека. Только у совсем уж пустого человека не возникают в ответ чувства привязанности, предан­ности, любви. Наконец, многим сугубо человеческим качествам может научить человека дружба с живот­ными. Способности понимать и сочувствовать, состра­дать, а подчас и преподать пример надежности, вер­ности и преданности.

Сформировавшаяся сравнительно недавно наука этология (этос—нрав, характер), изучающая пове­дение животных в естественных условиях, значи­тельно расширила наши представления об умствен­ных способностях животных, убедительно показала, что наряду с инстинктами, присущими им от рож­дения, их поведение определяется еще и навыками, приобретенными в результате индивидуального опыта.

Ряд исследований по сравнительной оценке при­нятия правильных решений у животных и у детей двух-трехлетнего возраста показал, что «умные» жи­вотные справляются с поставленной перед ними зада­чей лучше, чем дети. Это обстоятельство свидетель­ствует о том, что «разумность» не является достоинством исключительно человека. Существенные про­явления этого качества в различной степени свойст­венны и нашим «братьям меньшим». Главный же вывод, важный для темы нашего исследования, за­ключается в том. что психика животных при всем сходстве с нашей не просто значительно отличается от психики человека, она совершенно не сравнима с нашей (как, например, психика детей младшего возраста отличается от психики взрослого человека). И именно в этом ее достоинство, достоинство большей непосредственности и искренности, чем это бывает у человека, в силу практически полного отсутствия рациональности (но не разумности).

Трудно глубже и содержательнее сказать на этот счет, чем сделал это Г. Бестон: «Мы относимся к животным свысока, полагая, что судьба их достойна сожаления: ведь по сравнению с нами они весьма несовершенны. Но мы заблуждаемся, жестоко заблуж­даемся. Ибо нельзя к животным подходить с челове­ческой меркой. Их мир старше нашего и совершен­нее, и сами они — существа более законченные и со­вершенные, чем мы с вами. Они сохранили многие из чувств, которые человек растерял: они живут, при­слушиваясь к голосам, которые недоступны нашему слуху. Животные — не меньшие братья и не бедные родственники, они — иные народы, вместе с нами попавшие в сеть жизни, в сеть времени; такие же, как и мы, пленники земного великолепия и земных страданий» (Цит. по: Шеффер В. Год кита. Л.,1988, с.9).

Из всего сказанного подчеркнем еще раз, что об­щение с природой, с животными, по сути дела, пред­ставляет собою своеобразные варианты остро необхо­димых для нас актов автокоммуникации, позволяю­щих глубже познать себя, проявить и активировать в себе эстетические и гуманистические начала (103).

Слишком много загадок угнетают на земле человека.

Ф. М. Достоевский