6. Утопия мирового сообщества

Именно благодаря отрицанию и невосприятию рисков возни­кает объективная общность глобальной опасности. За многооб­разием интересов угрожающе возрастает реальность риска, ко­торый уже не признает социальных и национальных различий и границ. За стеной равнодушия быстро растет опасность. Это, разумеется, не означает, что перед лицом растущих цивилизационных рисков возникнет великая гармония. Именно в обраще­нии с рисками возникают новые разнообразные социальные дифференциации и конфликты. Они уже не придерживаются схемы классового общества. Они рождаются прежде всего из двойного обличья рисков в развитом рыночном обществе: рис­ки здесь не только риски, но и рыночные шансы. Вместе с разви­тием общества риска нарастают и противоречия между теми, кто подвержен рискам, и теми, кто извлекает из них выгоду. В той же мере растет социальное и политическое значение знания, а вме­сте с тем и власть над коммуникативными средствами для полу­чения знаний (наука) и их распространения (средства массовой информации). В этом смысле общество риска — это общество науки, коммуникативных и информационных средств. В нем обна­руживаются новые противоречия между теми, кто производит риски, и теми, кто их потребляет.

Эта напряженность между устранением риска и бизнесом, про­изводством и потреблением дефиниций риска пронизывает все сферы деятельности общества. Здесь надо искать главные источ­ники борьбы за то, как определить масштаб, степень и неотложностъ риска.

То, как экспансивный рынок разделывается с рисками, способ­ствует попеременному затуманиванию и прояснению ситуации с рисками, а в результате уже никто не знает, в чем заключается “проблема” и где искать ее “решение”, кто из чего извлекает вы­году, обнаруживает ли оглашение предполагаемых причин истин­ных виновников или только маскирует их, и вообще, не являют­ся ли все эти разговоры о рисках выражением сознательно искаженной политической драматургии, которая в действитель­ности имеет целью нечто совсем иное.

Однако риски, в отличие от богатств, распределяются по полю­сам всегда только частично, а именно со стороны преимуществ, которые ими тоже создаются, и на более низком уровне их про­явления. Как только опасность оказывается в поле зрения и начи­нает нарастать, преимущества и различия исчезают. Риски рань­ше или позже приносят с собой угрозы, которые ставят под сомнение прежние преимущества, а когда опасность пронизыва­ет все многообразие интересов, становится явью и всеобщность риска. Как только под “крышей” затронутых риском — неважно, в какой степени, — вопреки всем противоречиям возникает общий интерес, представители разных классов, партий, профессиональ­ных и возрастных групп объединяются в гражданские инициати­вы, чтобы противодействовать угрозе атомного облучения, отрав­ления ядовитыми отходами или чтобы встать на пути очевидного нанесения ущерба природе.

В этом смысле общество риска порождает новые противоречия и новые, вызванные возникшей опасностью, общности, полити­ческая устойчивость которых еще не до конца ясна. По мере того как обостряются и приобретают всеобщий характер модернизационные риски, стирая с карты земли еще не охваченные опаснос­тью зоны, общество риска (в отличие от классового общества) порождает тенденцию к объективной унификации опасностей в глобальном масштабе. В конечном итоге нарастающему давлению цивилизационных рисков оказываются подвержены друг и враг, Восток и Запад, верх и низ, город и деревня, черные и белые, Юг и Север. Общества риска — неклассовые общества, но этого мало. Они несут в себе взрывающую границы, базисную демократическую динамику развития, посредством которой человечество загоняет­ся в унифицированную ситуацию цивилизационного саморазру­шения.

В этом отношении общество риска располагает новыми источ­никами конфликтов и соглашений. Место устранения дефицита занимает ликвидация риска. Даже если для этого еще не созрело сознание и не сложились политические организационные формы, можно утверждать, что общество риска с его динамикой нараста­ния опасности подрывает устойчивость национально-государствен­ных границ, а также границ межгосударственных союзов и экономи­ческих блоков. В то время как классовые общества поддаются организации в национальные государства, общества риска порож­дают общности на основе объективно существующей опасности;

развитие этих общностей может быть приостановлено только в рамках всего мирового сообщества.

Потенциал саморазрушения цивилизации, возникший в про­цессе модернизации, делает реальнее или по меньшей мере неот­ложнее и утопию мирового сообщества. Точно так же как в XIX веке под угрозой экономического краха люди учились под­чиняться условиям индустриального общества наемного труда, уже сегодня и в будущем под угрозой цивилизационного апока­липсиса они должны будут научиться преодолевать все прегра­ды и за одним столом находить и проводить в жизнь решения, на­правленные на спасение от опасности, ими же порожденной. Тенденция в этом направлении ощущается уже сегодня. Пробле­мы защиты окружающей среды могут быть осмысленно и по-де­ловому решены только на основе международных переговоров и соглашений. Соответственно путь к ним ведет через конферен­ции и договоры поверх военно-политических блоков. Угроза на­копления атомного оружия чудовищной разрушительной силы тревожит людей в обоих блоках и способствует возникновению общности, политическая устойчивость которой еще должна быть подтверждена.

Политический вакуум

Однако подобные попытки извлечь из этого непостижимого ужаса по крайней мере политический смысл не должны создавать впечатление, будто вновь возникающие общности, вызванные к жизни опасностью, имеют хоть какую-то политико-организаци­онную опору. Напротив, они сталкиваются с национально-госу­дарственным эгоизмом и господствующими внутриобщественными партийными и прочими организациями индустриального общества, представляющими его интересы. В джунглях корпоративистского общества просто не находится места для осозна­ния глобальной угрозы. У каждой организации есть своя кли­ентура и своя “социальная среда”, состоящая из контрагентов и партнеров по разного рода союзам, которых нужно активизи­ровать и сталкивать друг с другом. Глобальность ситуаций рис­ка ставит плюралистическую структуру подобных организаций перед почти неразрешимыми проблемами. Эта структура сводит на нет выработанные навыки достижения компромисса.

В самом деле, угроза нарастает, но она не оборачивается превен­тивной политикой преодоления риска. Более того, неясно, како­го рода политика, какие политические институты способны это сделать. Правда, возникает труднопостижимая, как и сами риски, общность. Но она — скорее нечто желаемое, нежели реально су­ществующее. Одновременно с пропастью между желаемым и ре­альным положением вещей возникает вакуум политической ком­петентности и институциональности, даже вакуум представлений об этом. Открытость вопроса о политическом подходе к опаснос­тям входит в резкое противоречие с растущей необходимостью

действовать.

За всем этим, наряду со многими другими вопросами, кро­ется и вопрос о политическом субъекте. Теоретики классовых обществ XIX века выбрали с полным на то основанием в каче­стве субъекта пролетариат. Как раньше, так и теперь этот выбор создает для них большие трудности. Социальная и политичес­кая очевидность этого выбора, именно потому, что он был точ­ным, характеризуется движением в обратную сторону. Полити­ческие и профсоюзные завоевания рабочего движения велики, причем настолько, что они похоронили под собой роль пролета­риата, некогда указывавшую путь в будущее. Эта роль скорее на­правлена на сохранение достигнутого, которому будущее угро­жает, чем на развитие политической фантазии, которая бы иска­ла и находила ответы на тревожные ситуации, возникающие в обществе риска.

Политическому субъекту классового общества — пролетариа­ту — соответствует в обществе риска всего лишь подверженность едва сознаваемой гигантской угрозе. Такого рода вещи легко вы­тесняются из сознания. За них отвечают все вместе и никто в от­дельности. Причем каждый отвечает только одной половиной сво­его существа. Другая половина в нем борется за свое рабочее место (свой доход, свою семью, свой домик, свой любимый автомобиль, свои привычки проводить отпуск и т. д. Если все это будет поте­ряно, человек окажется в затруднительном положении, и тут уж ему будет не до ядовитых веществ). И тогда во всей остроте вста­ют вопросы. Можно ли вообще политически организовать людей, подверженных неосязаемой опасности? Способны ли все стать политическим субъектом? Не слишком ли преждевременно и лег­ковесно делается вывод, что глобальная опасность в состоянии порождать общности, основанные на политической воле к дей­ствию? Не является ли глобальность опасности и подверженность ей всех поводом не воспринимать остроту проблемы или воспри­нимать ее в ложном свете, сваливая ответственность на других? Не тут ли источники, из которых черпают свои аргументы те, кто ищет козлов отпущения?

От солидарности нужды к солидарности страха?

Даже если политические симпатии не вызывают сомнений, политические последствия многозначны. В переходный период от классового общества к обществу риска начинает меняться каче­ство общности. Говоря упрощенно, в этих двух типах современных обществ проявляются совершенно разные системы оценок. Клас­совые общества в своем развитии устремлены к идеалу равенства (в различных трактовках от равенства шансов до вариантов соци­алистических моделей общественного устройства). Не так обсто­ит дело в обществе риска. Его нормативный и движущий прин­цип — безопасность. Место ценностной системы общества “неравенства” занимает, таким образом, ценностная система “не­безопасного” общества. Если утопия равенства содержит в себе множество содержателъно-позитивных целей общественного раз­вития, то утопия безопасности, собственно, остается негативной и оборонительной: в принципе речь здесь идет уже не о том, чтобы добиться чего-то “доброго”, а чтобы избежать худшего. Мечта классового общества звучит так: все хотят и имеют право получить часть общего пирога. Цель общества риска: всех необходимо уберечъ от ядовитых веществ.

Соответственно отличается и основная социальная ситуация, в которой в том и другом обществе находятся люди и которая движет их поступками, объединяет или разъединяет их. Движущую силу классового общества можно выразить одной фразой: “Я хочу есть!” Движущая сила общества риска выражается фразой: “Я бо­юсь!” Место общности нужды занимает общность страха. Тип об­щества риска маркирует в этом смысле эпоху, в которой возника­ет и становится политической силой общность страха. Но пока еще совершенно неясно, как действует сплачивающая сила стра­ха. Насколько прочны общества страха? Какие мотивации, какую энергию действия они освобождают? Как поведет себя эта новая солидарная общность объятых страхом? Способна ли социальная сила страха взорвать индивидуальное расчетливое стремление к выгоде? В какой мере порождающие страх общности способны к компромиссам? В какие формы они объединяются для действия? Побуждает ли страх к иррационализму, экстремизму, фанатизму? До сих пор страх не был основой рационального действия. Верна ли еще эта гипотеза? Быть может, страх, в отличие от материаль­ной нужды, очень шаткое основание для политических движений? Не распадается ли общность страха от легкого сквознячка контр­пропаганды?