42. В.А.Тишков. Этнический конфликт в контексте обществоведческих теорий

Различное понимание обществоведами феномена этничности, с одной стороны, и их дисциплинарная специфика другой; обуславливают весьма широкий спектр интерпре­тации этнических конфликтов, охвативших в настоящее вре­мя обширную территорию бывшего Советского Союза. Характерная особенность ситуации в том, что исследователями за­частую трактуются в качестве этнических общественно-поли­тические процессы и события, природа которых на самом деле гораздо сложнее. Так например, движения за независимость в Прибалтике трактовались не только советскими, но и зару­бежными специалистами в основном как типичные этнические конфликты. Между тем определяющим моментом В этих движениях явился фактор политический - стремление соот­ветствующих гражданских сообществ обрести суверенитет и оформить государственность, которой они не имели или были лишены в условиях сначала царской, а затем советской импе­рии.

Безусловно, основу этих гражданских сообществ соста­вили представители одной из этнических групп, которые сформулировали идею и программу этнонационализма и мо­билизуют вокруг них широкие массы населения, в том числе и иноэтничного. Как известно, значительная часть русского на­селения поддержала идею независимости прибалтийских государств. Здесь конфликт не имеет четко выраженного межэтнического параметра, но он безусловно присутствует в той мере, в которой часть русскоязычного (нетитульного) населе­ния бывших союзных республик ассоциирует себя с Центром и к соответствующими государственными структурами и инсти­тутами.

Равным образом не вполне корректно трактовать в каче­стве этнических конфликтов процессы суверенизации и автономизации, которые происходят в настоящее время на терри­тории России и других государств СНГ под флагом нацио­нальных движений, но на самом деле повторяют стремление к дальнейшей децентрализации этих политических образова­ний. Этнический параметр здесь также присутствует, ибо ли­дерами движения за суверенитет или даже независимость российских автономий выступают прежде всего представители титульных национальностей и именно эта часть населения ' республик требует изменения их статуса в составе Российской Федерации или выхода из ее состава. Однако нет основа­ний, например, говорить о наличии собственно русско-татар­ского или русско-чеченского межэтнического конфликта в России в связи с нынешней позицией республик Татарстан и Чечня. Равно как нет оснований интерпретировать на данной стадии движение за автономизацию Крыма в составе Украи­ны как украинско-русский сугубо межэтнический конфликт, хотя, безусловно, причиной этого движения во многом являет­ся не просто стремление к самостоятельности населения Кры­ма, но и опасения русских как этнического большинства в данном регионе за свой собственный статус в новой геополи­тической ситуации, Когда Украина, став независимым госу­дарством, сохранила за собою Крым. переданный ей из состава России в 1954-году.

В силу полиэтничного состава населения бывшего СССР и нынешних новых государств (моноэтничным образованием можно назвать только Армению по причине изгнания из нее азербайджанцев), фактически любой внутренний конфликт, социально-экономический или политический по своей приро­де, обретает этническую окраску, что, как правило, углубляет и осложняет возникающие противоречия, придавая конфликт там дополнительный эмоциональный фон.

С другой стороны, существовавшая и сохраняющаяся со­циальная, политическая и культурная иерархия этнических групп в данном регионе мира, а также реестр преступлений прошлого режима в отношении народов, населяющих террито­рию бывшего СССР, столь велики, что имеется более чем доста­точно оснований для межэтнических противоречий как на личностном, так и на групповом уровнях. Поэтому этнический фактор генерирует, в свою очередь, многие из тех острых и кризисных ситуаций, которые возникают в сфере экономики и политики, межобщинных отношений, отношений между госу­дарственными и внутригосударетвенными образованьями.

Именно по этим причинам грань между экономическими, социально-политическими и этническими конфликтами на территории бывшего СССР и в новой России достаточно зыбка и трудно определима, а сами конфликты множественны по своей природе: одна форма заключает в себя другую или под­вергается причудливому камуфляжу. Одним из примеров та­кого этнического камуфляжа можно назвать политическую борьбу за "национальное самоопределение" народов Севера, которую ведут власти автономных округов в России, представ­ляя и отстаивая на самом деле интересы доминирующего в этих округах русского населения перед лицом российского федерального Центра, в том числе Верховного Совета РФ.

Примером обратного политического камуфляжа конф­ликтующей этничности можно назвать борьбу руководства Республики Молдова против "прокоммунистических бастио­нов" в Приднестровье, за которой на самом деле стоит острый конфликт по поводу статуса русско-украинского населения этой части республики в новом независимом государстве, особенно в предвидении реальной возможности его объединения с Румынией. Соперничество клановых группировок и конфликт между этническими группами горных памирских народов и доминирующими таджиками скрывается за острым политическим конфликтом, который имел место весной 1992 г. в столице Таджикистана г. Душанбе, хотя его внешняя риторика содержала ту же самую формулу, "демократическая" оппозиция против "консервативной, партократической и коррумпирован­ной" правящей политической группировки.

Сложность определения понятия "этнический конфликт" применительно к бывшему Советскому Союзу заключается и в многообразии самих этнических систем, которые существовали в его границах, а ныне сохраняются в рамках новых 15 государств. В свое время Д. Горовиц выделил две такие системы: “централизованная" и дисперсная" (1986). При первой некоторые из этнических групп, составляющих население государства, столь велики, что проблемы их взаимоотношений постоянно пребывают в центре общественно-политической жизни. Именно в таких системах заключен наибольший потенциал для конфликта, поскольку доминирующие группы чаще всего выдвигают претензии на контроль или даже подчинение общегосударственных институтов. Эти непомерные политиче­ские претензии становятся причиной поляризации того или иного согражданства по расовому или этническому принципу, как это имеет, например, место в Южно-Африканской Респуб­лике или в Шри-Ланке. К "дисперсным" этническим системам относятся государства с населением, состоящим из большого числа этнических групп, каждая из которых слишком слаба и малочисленна, чтобы быть способной доминировать над Цент­ром. Такие системы, по мнению ДГоровица, больше способст­вуют межэтническому согласию. Среди них можно назвать Индию, Нигерию, Швейцарию.

В какую из этих категорий вписывается бывший Совет­ский Союз и новые государства, включая Российскую Федера­цию, определить достаточно трудно. Скорее всего мы имеем де­ло с этническими системами имперского типа, которые оформлены идеологически и политически доктриной так называе­мой "национальной государственности". Соответствующая ей практика основывается на двух основных постулатах: а) на­циями объявляются те части этнических групп, которые про­живают в пределах республик, носящих название этих групп (мы их назовем титульными национальностями) и б) эти этнонации официально квалифицируются как обладатели собст­венной государственности ("коренные нации"), а остальное население относится к категории "некоренного", русскоязыч­ного", или "меньшинств", проживающих на территории "не своей" государственности.

Претензия на Центр со стороны титульных групп в дан­ном случае заложена как бы априори, она основывается на искаженной трактовке международно-правовых документов о праве народов или наций на самоопределение, приспособ­ленной к так называемой марксистско-ленинской теории на­ции, согласно которой понятия "нация", "народ" есть синони­мы понятиям этническая общность или группа. Тем самым на­циями считаются не казахстанцы - граждане Казахстана, во­шедшего вместе с другими государствами СНГ в ООН - органи­зацию, которая объединяет нации-государства, не граждане Латвии, Грузии, Азербайджана, а только этнические казахи, латыши, азербайджанцы. Только грузинам пришлось недавно сделать небольшую уступку и объявить официально, что Гру­зия является "национальным государством грузин и абхазов". Эта уступка в пользу абхазов продиктована сильным полити­ческим статусом абхазской автономии. Что же касается дру­гих групп, не менее автохтонных для территории Грузии (осе­тины, месхетинские турки др.), то они рассматриваются как "некоренное население". Это оправдывает позицию Гамсахурдиа и Шеварднадзе о недопущении возврата месхетинских ту­ рок в районы Южной Грузии, откуда они были депортированы, а также репрессивные действия в отношении автономии южных осетин, вызвавшие около 100 тысяч беженцев из Гру­зии.

Та же самая система национальной (этнической) госу­дарственности воспроизведена и на территории Российской - Федерации для бывших автономных республик, при которой титульные национальности, составляя меньшинство населения (за исключением ряда республик, Северного Кавказа), об­ладают статусом "коренной нации", отводя остальным группам положение меньшинств. Поэтому, если в демографическом аспекте некоторые образования как из государств СНГ, так и российских республик могут быть отнесены к категории "цен­трализованных" этнических систем с примерно равновелики­ ми группами (казахи и русские в Казахстане, латыши и рус­ские в Латвии, башкиры, татары и русские в Башкирии, рус­ские и татары в Татарии, русские и якуты в Якутии, буряты и русские в Бурятии и т.д.), то сама доктрина национальной го­сударственности, обретшая в советский период мощную эмо­циональную и практическую легитимность, исключает или ог­раничивает претензии на доминирующий или даже равный статус со стороны нетитульных групп населения.

Более или менее условно к "дисперсной" этнической системе можно было до последнего времени отнести Дагестан - „единственную из российских республик, в названии которой не был зафиксирован исключительный статус какой-либо из составляющих ее население этнических групп. Но и здесь не­ гласное доминирование наиболее многочисленной из них - аварцев в последнее время вызвало протест со стороны других групп, сформулировших лозунги оформления "собственной го­сударственности". Именно это обстоятельство стало основной причиной начавшихся весной 1992 г. межэтнических конфлик­тов в этом регионе России и дезинтеграции Дагестана на еще более мелкие "национальные государства".

Вторая примечательная особенность опыта бывшего Со­ветского Союза, которая придает его этнической системе ха­рактер имперского типа, - это положение доминирующей эт­нической группы русских, составлявших в СССР 51% и состав­ляющих ныне в России 82% населения. Хотя официально рус­ские не имели "своей" национальной государственности до распада СССР и не имеют ее в нынешней России, фактический статуе этой группы в политическом и культурном пространст­ве Российского государства было и остается господствующим. Русские контролируют властные структуры федерального центра, административных областей и краев, а также авто­номных округов, созданных официально для малочисленных народов Севера и Сибири. Русская культура и прежде всего язык являются референтной культурой для всей федерации и сохраняют мощные позиции в российских республиках, как и в странах СНГ.

Этот доминирующий статус в течение долгого времени был настолько очевиден и безусловен, что не требовал своего оформления через доктрину "национального самоопределе­ния" и создание русского государства Русские чувствовали себя достаточно комфортно во всех регионах бывшего СССР, отличались (наряду с украинцами) более высокой мобильностью, используя свои преимущества в области образования и профессиональной подготовки. Хотя за пределами России рус­ские не имели преимуществ в сфере доступа к политической власти, а в самой России их социально-экономическое поло­жение было нисколько не выше других этнических групп и заметно ниже положения титульных групп в большинстве быв­ших союзных республик.

Процесс дезинтеграции Советского Союза и аналогичные тенденции в нынешней России поставили проблему взаимоотношений русских с остальными народами, вопрос о статусе русских в странах СНГ и в самой России в центр всей системы межэтнических отношений. И хотя до сих пор русские не стали объектом открытого насилия и участниками наиболее острых и кровавых этнических конфликтов, антирусские настроения и действия в таких регионах, как Прибалтика, Средняя Азия, Закавказье приобрели достаточно широкие масштабы и даже стали элементом государственной политики, особенно в вoпpocax гражданства, прав собственности и политических прав. Нарастающая миграция русских в Россию - наиболее очевидная их реакция на выталкивающие факторы, а в самой России утрата русскими прошлого статуса породила мощный синдром ущемленного достоинства и разного толка движения патриотического и шовинистического направления.

Ощущение опасности "потерять Россию", превратить ее в «удельные княжества» по причине дальнейшей дезинтеграции стали особенно острыми после объявления своей независимости от России двух наиболее крупных республик - Татарстана в Поволжье и Чечни на Северном Кавказе. Политическая и моральная дезориентация русских, проекция на эту группу всех бед и несправедливостей со стороны господствовавшей политической системы заключают в себе потенциально наиболее острые и масштабные конфликты фактически для всех государств, образовавшихся после распада СССР, в том числе и для России.

Отмечая специфику и системную отличительность российского опыта, мы все же не отходим кардинально от общего понимания изучаемого феномена этнического конфликта. Под ним мы имеем в виду организованные политические действия, общественные движения, массовые беспорядки, сепаратистские выступления и даже гражданские войны, в которых противостояние проходит по линии этнической общности. Обычно это конфликты между меньшинством и доминирующей этнической группой, контролирующей власть и ресурсы в государ­стве. И поэтому столь же обычно меньшинство ставит под воп­рос сложившуюся государственность и существующие поли­тические структуры. Если в обществе нет механизмов урегули­рования отношений между участниками конфликта, он вызы­вает насилие и эскалацию этого насилия. Такова наша исход­ная позиция.

Существует несколько теорий объяснения причин этниче­ских конфликтов, которые были сформулированы на основе изучения опыта в различных регионах мира. Многочисленные попытки объяснить ситуацию в Советском Союзе после 1985 года и после его распада были сделаны и в нашей общество­ведческой литературе, хотя до сих пор обстоятельных иссле­дований выполнено не было и преобладающим является жанр просвещенной публицистики и сюжетных журнальных ста­тей.

Одним из доминирующих подходов является социологи­ческий, при котором объяснение причин конфликтов основывается на анализе этнических параметров основных социаль­ных группировок (классы, социально-профессиональные груп­пы и т.д.). Как одно из открытий и основных объяснений конф­ликтов социологами трактуется весьма тривиальный феномен корреляции социальной стратификации общества и разделе­ния труда с этническими характеристиками населения.

Феномен узурпации тех или иных привилегированных со­циальных ниш представителями одной группировки в ущерб другим и социальной дискриминации по этническому или расовому признаку достаточно хорошо известен. Он вполне пра­вомерно рассматривается как база и побудительный мотив для межэтнической напряженности и открытых конфликтов. Применительно к советскому опыту специалисты неоднократно обращали внимание на сложившуюся в бывшем СССР серь­езную этническую диспропорцию среди городского и сельского населения. В ряде регионов (Прибалтика, Средняя Азия и Казахстан, Молдова, российские автономии) доля русских и украинцев среди высококвалифицированных работников промышленности, инженерно-технического персонала, управленцев, работников здравоохранения и образования была и остается гораздо более высокой, чем доля среди этих слоев представителей так называемого коренного населения. Эти две группы широко представлены и среди специалистов аграрного комплекса. Причины этого явления также хорошо известны. Центр зачастую был не только инициатором, но и исполнителем наиболее крупных индустриальных проектов, создания предприятий военно-промышленного комплекса, проводником образовательной политики. Русские составили большинство или очень значительную часть в столичных центрах бывших республик (Алма-Ата, Рига, Ташкент, Минск, Киев) и устойчивое большинство в столицах почти всех российских республик. Совпадение социальной стратификации с этнической структурой населения, а также этнические диспропорции по линии город - село при всей их конфликтогенности все же не могут быть истолкованы как основная причина межэтнических конфликтов. По крайней мере, никаких серьезных исследовательских разработок этого вопроса нет, а обычные наблюдения также не дают оснований для подобных заключений. Более того, В Нагорно-Карабахском конфликте, например, мы имеем случай, когда социальный статус армян в этом анклаве был даже выше, чем у окружающего азербайджанского населения, но это никак не стало сдерживающим фактором карабахского движения. В республиках Средней Азии также терпимость к русским и украинцам и особые усилия властей не допустить отъезда русских в Россию объясняются пониманием важности тех высоких социальных ролей, которые они иг­рают в местных обществах, особенно для обеспечения функционирования сложных промышленных производств и управлен­ческих структур.

Что действительно представляет интерес в социологиче­ском подходе, так это анализ феномена экономического по­средничества, особенно роли торговли, которая, как правило, в полиэтничных обществах имеет тенденцию контролироваться представителями какой-то из групп, или выходцами из опре­деленного региона. Это обычно вызывает недовольство со сто­роны остального населения, которое проецирует на торговцев свои негативные реакции через прямые и частые контакты. Целая серия погромов на городских российских рынках "лиц кавказской национальности" или же события в г. Узени носи­ли именно характер выступлений против иноэтнических мень­шинств, контролирующих торговую коммерцию или, на языке обывателя, занижающих спекуляцией. Видимо, аналогичный фактор неприятия более преуспевающего статуса торговцев послужил основой для мобилизации участников погромов турко-месхетинских общин в Узбекистане летом 1990 г.

И все же имеется достаточно примеров, что как сельские, так и городские жители скорее позитивно, чем негативно вос­принимают взаимовыгодные экономические роли и склонны преодолевать негативные чувства в отношении более преуспе­вающих этнических чужаков, с которыми они вступают в кон­такты, если при этом обеспечиваются необходимые услуги, то­варное покрытие и другие практически полезные результаты.

Во всем регионе Средней Азии и Казахстана традиционно наиболее искусными торговцами выступают узбеки по сравне­нию с киргизами, казахами или туркменами, почти по всей территории бывшего Советского Союза выходцы из Закав­казья уже несколько десятилетий фактически контролируют значительную часть рыночной торговли фруктами и цветами, обеспечивая себе тем самым более высокий жизненный уровень.

Даже когда мы имеем случаи агрессивного поведения в отношении экономически привилегированных торговых или посреднических групп, то и здесь подлинными мотивами чаще бывают политические или же морально-криминальные факто­ры, как это было в случае с погромами на рынках, учиненных московскими таксистами осенью 1991 года. В целом же соревновательность и конкуренция в сфере трудовых отношений и экономических взаимодействий редко когда может быть на­звана в числе основных факторов крупных этнических конф­ликтов.

Преувеличенное, на наш взгляд, значение некоторыми специалистами при анализе национальных движений было придано фактору экономического (хозяйственного) расчета, в частности при объяснении событий в Прибалтике. Стремление к сецессии объяснялось необходимостью обеспечения "само­стоятельной экономической деятельности народа" как одного из основных условий "воспроизводства этноса". Аналогичные аргументы присутствуют ныне в программе национальных движений в российских республиках, в частности в Татарста­не

В данном случае мощное и вполне закономерное движе­ние региональных экономических структур за самостоятель­ность и освобождение от диктата московских ведомств, кото­рое охватило все территории бывшего СССР, в том числе и ад­министративные края и области России, слишком упрощенно трактуется исключительно в контексте национальных движе­ний. Ирония в том, что "воспроизводство этноса" через его эко­номическую самостоятельность есть не что иное, как миф, ибо основу экономики многих республик, в том числе и их бюджет­ных поступлений, составляют крупные промышленные пред­приятия, на которых работает иноэтничное, прежде всего рус­ское население. Энергетика Эстонии, электроника Латвии, металлургия Киргизии и Казахстана, автомобилестроение и нефтедобыча Татарстана, которые определяют экономиче­скую жизнедеятельность этих республик, обеспечиваются тру­дом представителей другой этнической группы (90% бюджетных поступлений Татарстана идет от автомобильного гиганта КАМАЗ, где 90% работающего персонала составляют русские)

Как свидетельствует мировой опыт, а также складываю­щаяся ситуация в странах СНГ, осуществивших сецессию, ре­ализация сепаратистских программ чаще всего сопровожда­ется хозяйственным ущербом, а не выгодами для их инициато­ров. Даже если экономический аспект сепаратизма заключает в себе стремление удержать достигнутый более высокий жиз­ненный уровень по сравнению с другими регионами государст­ва и нежелание брать на себя тяготы обустройства и улучше­ния положения территорий, на которых проживают другие эт­нические группы. Наиболее яркий пример такой ситуации это сепаратизм Эритреи в Эфиопии, выход прибалтийских го­сударств из "нищего" Советского Союза. Аналогичные аргу­менты о нежелании "кормить нищую Россию" делаются татар­скими националистами. И все же в целом можно сделать вы­вод, что этнический сепаратизм утверждает себя, и выбор в его пользу делается вопреки экономическим расчетам. Здесь действуют, видимо, другие, более мощные факторы.

При объяснении причин этнических конфликтов важное место занимают политологические подходы и теоретические конструкции. Пожалуй, одной из самых распространенных является трактовка роли элит, прежде всего интеллектуаль­ных и политических, в мобилизации этнических чувств, меж­этнической напряженности и 'эскалации ее до уровня откры­того конфликта.

К сожалению, данный подход при трактовке советских реалий до сих пор не применялся в силу инерции старых общеметодологических установок и намеренного ограничения исследовательского интереса к феномену власти. Хотя, на ваш взгляд, именно вопрос о власти, о гедонистическом стрем­лении элитных элементов в обществе к ее обладанию, о ее связи с материальным вознаграждением в форме обеспечения доступа к ресурсам и к привилегиям, является ключевым для по­нимания причин роста этнического национализма и конфлик­тов и в данном регионе мира.

В течение многих десятилетий доступ к власти жестко контролировался через систему партийной номенклатуры. Правящая элита в Центре, особенно на уровне высшего партийного аппарата и правительства, хотя и заключала в себе Представителей различных этнических групп, была безоговорочно лояльна имперскому правлению. В составе Политбюро ЭДК КПСС были зарезервированы места для партийных лидеров наиболее крупных республик, на уровне членов ЦК и депутатов Верховного Совета также присутствовала номенклатурно рассчитанная этническая мозаика. Но уже в составе аппарата ЦК КПСС и министерств, престижных представительских институтов, средств идеологического контроля господст­вовали русские или подвергшиеся сильной аккультурации мо­сквичи иного этнического происхождения (украинцы, армяне и др.). Так, например, весной 1991 г , после нескольких лет де­мографических реформ, в аппарате ЦК КПСС не работало ни одного еврея.

Армейский офицерский состав и дипломатический кор­пус состояли главным образом из русских и отчасти украин­цев.

Уже после распада СССР в российских структурах вла­сти, несмотря на угрозу дезинтеграционных процессов, не про­изошло радикальных перемен, за исключением, пожалуй, не­ которого расширения представительства евреев после откры­того осуждения практики антисемитизма. По-прежнему в правительстве России, в аппаратных структурах нет должного представительства от таких крупных этнических групп как татары, башкиры, буряты, народы Северного Кавказа.

В тоже время за годы советского режима, (во многом в ре­зультате целенаправленных усилий со стороны Центра) в ре­спубликах Советского Союза и в российских автономиях сло­жились многочисленные и образованные этнические элиты титульных национальностей. Начиная с политики "коренизации" 1920-х годов вплоть до середины 80-х годов действовала система преференций в сфере подготовки "национальных кад­ров" из республик во всех областях, начиная от партийных ра­ботников и инженерных кадров вплоть до гуманитарной ин­теллигенции и научных работников высшей квалификации. Кроме того, в самих республиках воспроизводство интеллек­туальных и управленческих элит приняло беспрецедентно широкие масштабы. Обладание вузовским дипломом, а тем бо­лее ученой степенью обрело престижный характер.

Для поддержания символов национальной государствен­ности огромные ресурсы вкладывались в структуры местных академий наук, профессиональные творческие союзы, кинема­тограф, театр, элитный спорт и т.д. Одновременно в республи­ках и автономиях сложился достаточно сильный слой мест­ ной бюрократии, служителей партийного аппарата, силовых структур власти (КГБ, милиция).

Как только ослаб контроль Центра над национальными элитами и образовался вакуум власти, началась борьба за ре­альную власть и право контролировать общественную жизнь в формально считавшихся по Конституции 1977 г. "суверенных национальных государствах". Наиболее мощным средством мобилизации масс в свою поддержку стала национальная "идея. Интеллектуальная элита, сменившая коммунистиче­скую идеологию на националистическую, смогла достаточно быстро начать борьбу сначала против Центра, затем и против правящих партийных элит. Лидерами национальных движений и даже военных образований стали профессора, драматурги, писатели, кинематографисты. Именно они в большинстве случаев оттеснили или свергли силой или давлением массовых митингов старых представителей власти. После выборов 1990 г. в парламенты республик националистически настроенная элита титульных этнических групп в республиках добилась первых внушительных побед, обеспечив себе необходимое большинство за счет представительства других групп населения.

Интеллектуалы и местные партийные лидеры были в числе тех, кто придал необходимый эмоциональный смысл и аргументацию участникам массовых межэтнических коллизий (карабахского движения, конфликтов в Молдове и Средней Азии).

Однако не стоит преувеличивать или целиком объяснять причину конфликтов только генерирующей и организующей ролью элит. Слабость этого подхода в том, что он не может объяснить в полной мере феномен массовой мобилизации и интенсивность эмоций участников конфликтов, изначальную силу группового стремления к автономии, к жертвенности, готовность перейти к самым жестоким методам насилия. Частичным ответом на эти вопросы в рамках политологических конструкций была попытка использовать в трактовке событий в сфере межэтнических конфликтов в бывшем СССР аргументы концепции логики коллективного поведения. Эти apгументы заслуживают внимания, ибо частично объясняют то, что на бытовом или журналистском языке называют "националистическим психозом", "митинговой демократией" и т.п.

По-видимому, аспект поведенческой психологии, социально-психоло-гические механизмы этнических конфликтов играют гораздо более важную роль, чем это представлялось в рамках традиционных интерпретаций. Имеется достаточно ^свидетельств того, что группы с приниженным статусом, диск-38, криминируемые в господствующих структурах часто выража­ют страх за само свое существование, даже если демографиче­ские, политические и культурные условия их существования не столь на самом деле экстремальны. Эта, по выражению ДГоровица, "реакция обеспокоенности" проистекает из-за распространения гипертрофированного чувства опасности и порождает "крайние действия в ответ на довольно умеренные угрозы".

Подтверждением этого тезиса может быть порожденная на волне критики советского режима яркая и экзальтирован­ная риторика о "вымирании" наций, культур, языков и тд. Объективный анализ демографических и социально-культур­ных параметров большинства этнических групп, составляв­ших население СССР, не подтверждает подобную аргумента­цию активистов национальных движений. Несмотря на все преступления прошлого режима в отношении народов и глубо­кие кризисные явления, все же ни одна этническая культура не исчезла с карты Советского Союза, а некоторые сравни­тельно немногочисленные культуры, как, например, прибал­тийских народов, даже по европейским стандартам можно с полным основанием отнести к процветающим. Едва ли в Евро­пе можно найти еще хотя бы один народ численностью менее одного миллиона человек, который имел бы такие развитые институты национальной культуры (театр, литературу, музы­ку, науку, образование), какие имели эстонцы или латыши. Не говоря уже о более крупных народах.

И все же иррациональное восприятие угрозы утратить самоценность той или иной группы (а значит и принадлежа­ щей к ней личности) стало мощным средством мобилизации и политической реальностью, помогающим понять жесткость оформившихся предубеждений, экстремизм этнических требо­ваний и достаточность мотивов для вовлечения в конфликт широких масс рядовых участников.

Подобную неадекватность реакции на часто гипотетиче­ские угрозы (раздача земельных участков, предоставление квартир этническим чужакам) можно проследить и при воз­никновении конфликтов в средне азиатских республиках (события в Оше, Душанбе).

К разряду социально-психологических причин межэтни­ческих конфликтов и национальных движений можно отне­сти и чувства утраты достоинства, пережитых "исторических несправедливостей". Проявления этничности в крайних, манифестных формах зачастую представляют собою своего рода терапию от гигантской травмы, нанесенной национальному достоинству многих народов, а вернее всех без исключения - от русских до малочисленных народов Севера. На стыке социально-психологических и политологических интерпретаций находится проблем? групповой легитимности, связи коллектив­ного самосознания и идентичности с фактом существования политического образования в форме сложившейся государственности. Со стороны этнических групп формулируется пред­ставление, а затем и политическая программа, что государст­во атрибут и гарант сохранения групповой целостности, а зна­чит и то, что составляет государство (территория, обществен­ное устройство, институт власти) должно иметь этнонациональный характер и быть элементом какой-то одной культурной системы, начиная от придания статуса государственному языку референтной группы и кончая культурными традиция­ ми. Эти представления и претензии создают как бы моральную основу для требований исключительного контроля над госу­дарством со стороны определенной этнической общности, да­ же если ее представители не составляют большинства населе­ния данного государства или большинство членов этой общно­сти проживает за пределами, данного государства.

Аргументы в пользу такой формулы, как правило, берут­ся из истории со ссылками на те ее периоды, которые наиболее выгодно могут быть использованы для определения границ и статуса "национального" государства. Именно эти представ­ления и основанная на них стратегия политического действия заключают в себе потенциальную двигательную силу возможного массового этнического конфликта. Причем, в данном слу­чае претензия на "свое" государство или на исключительный политический и культурный статус одной из групп его населе­ния не обязательно выступает только как средство обеспече­ния материальных или гедонистических выгод этнических элит лично для себя или для всей группы.

Борьба за создание собственной государственности мо­жет быть сама по себе целью (или вернее - самоцелью) как подтверждение статуса и факта существования группы и как гарантия от реальных и гипотетических угроз иноэтнического или просто чуждого доминирования над физической и куль­турной средой обитания группы. Этот страх оказаться в под­чинении может быть сильнее любых материальных расчетов, и как реакция на него возникает стремление к оформлению оп­ределенных символов своей групповой легитимности и защи­щенности. Такими символами чаще всего выступает террито­рия, которая в данном случае рассматривается не просто как источник жизнеобеспечения, тем более что современное эффективное хозяйство и рыночная экономика действуют вне эт­нических и государственных границ. Борьба армян и азербай­джанцев за Нагорный Карабах, стремление японцев вернуть "свои северные территории", чувства русских в отношении пе­редачи Крыма и т.п., безусловно, заключают в себе во многом символический, а не только прагматический интерес. И эта символическая сторона вопроса может обладать мощной реальной силой. Анализ поведения государства, а вернее его граждан, в отношении территориальных вопросов часто пора­жает своей иррациональностью: государства более готовы терять своих собственных граждан в виде жертв насилия и эмигрантов, чем делать территориальные уступки.

Аналогичное символическое значение содержит в себе и проблема языка. Не случайно в программах национальных движений борьба за распространение и утверждение статуса родного языка рассматривается не только как часть общей культурной политики по расширению возможностей для пред­ставителей определенной национальности в области образо­вания и в сфере трудовых отношений. Стремление этнической группы придать собственному языку официальный (государ­ственный) статус стало также средством утвердить свою вновь обретаемую групповую целостность и свою более высо­кую легитимность по сравнению с другими членами соответствующего политического образования. Тем самым язык превра­щается в один из символов доминирования этноса.

Символические интересы в системе межэтнических отно­шений - это не просто иллюзии, которыми элиты манипулиру­ют для мобилизации масс во имя более прагматических целей. Обладание престижными символами есть вполне реальный и рациональный предмет для этнического конфликта, ибо сам престиж этнической группы зависит от более высокого и пред­почтительного статуса каждого из членов этой группы, что находит повседневное подтверждение в личностных контак­тах носителей разных языков. Знание официального языка есть один из маркеров принадлежности к титульной группе. Проблемы престижа и символов, в отличие от материальных интересов, которые чаще всего лежат в основе социальных конфликтов, гораздо труднее разрешить, ибо символические требования часто не поддаются перераспределению или комп­ромиссу. Они выражаются на языке моральных и эмоциональ­ных категорий и не подвержены количественным характеристикам. Именно поэтому этнические конфликты содержат в себе трудно примиримую иррациональность и зачастую обре­тают весьма разрушительный и кровавый характер.