Вопрос 1: Возможно ли добиться значимых политических изменений без взятия государственной власти?

Я полагаю, что ответ зависит прежде всего от того, как определить смысл слова «значимый». И тем не менее вопрос вполне реальный. Если марксисты выиграли политический спор с анархистами в XIX в., а политические националисты выиграли свой параллельно шедший спор с культурными националистами, объяснение этому лежит в убедительной силе сделанного ими предположения: те, кто пользуется привилегиями, никогда не откажутся от них по доброй воле и будут использовать свой контроль над государственными средствами насилия, чтобы предотвратить значимые изменения.

Отсюда следовало, что отстранение привилегированных от государственной власти было обязательной предпосылкой значимых изменений.

Кажется совершенно ясным, что даже сегодня в некоторых странах (скажем, в Южной Африке) существуют правительства, представляющие привилегированные меньшинства, которые решительно не желают поступиться своими привилегиями. Для этих стран очень убедительным кажется предположение, что никакие значимые политические изменения не могут произойти без энергичной и почти неизбежно насильственной политический активности. Южная Африка, несомненно, является примером квинтэссенции государства, в котором большинство граждан никогда не имело droit de cite и потому никогда не ощущало правительство в каком бы то ни было смысле «своим».

Но сегодня есть большое количество государств, в которых большинство населения верит, что государство в определенном смысле является «их». Большинство «постреволюционных» режимов в общем обладают таким глубинным чувством народной поддержки. Это, несомненно, верно по отношению к СССР, Китаю, Алжиру. Но если к Алжиру, то почему не к Индии? И разве это не справедливо по отношению к Швеции, где социал-демократические правительства в течение 50 лет «интегрировали» рабочий класс в политическую жизнь? А как насчет Франции или Германии? Любой может продолжить список. Каждый национальный случай обладает своей спецификой. Но несомненно ясно, что существует очень большое количество государств, где широка народная поддержка и где, поэтому, борьба за первичный доступ к государственной власти не встречает большого отклика. Вероятно, поэтому не слишком полезно предполагать, что некоторые из этих государственных структур являются «постреволюционными», подразумевая тем самым, что другие являются «предреволюционными». Большинство из них находится в одном состоянии с точки зрения уровня народной поддержки (и народного цинизма). Еще раз повторю, что это не относится к государствам типа Южной Африки, где на первом месте до сих пор стоит проблема доступа большинства к государственной власти. Но таких государств сегодня меньшинство.

Не является ли на самом деле главной проблемой для многих государств, и пожалуй в первую очередь для тех, которые самосознают себя «постреволюционными», вопрос о достижении контроля над государством со стороны «гражданского общества»? Не является ли именно этот вопрос ядром политических дискуссий не только в «социалистических странах», но также и в Латинской Америке, и в Южной Европе, и в черной Африке? «Больше демократии — больше социализма», — говорит г-н Горбачев. Но если так, какова тогда функция антисистемного движения в СССР?