Тема 15 Социологические версии структурализма. Пример:

три образа власти (Маркс, Парсонс, Фуко)

В социологии к структуралистским моделям объяснения прибегали

многие ведущие теоретики, в том числе упоминавшиеся ранее Парсонс и

Мертон.

Одной из самых радикальных структуралистских концепций в социо-

логии можно считать структурную теорию П.М. Блау, восходящую к неко-

торым идеям Дюркгейма и Зиммеля. Макросоциологическая перспектива

у Блау первоначально возникает в рамках разрабатывавшейся им теории

обмена ("Обмен и власть в социальной жизни", 1964), где Блау демонстри-

рует влияние структурных ограничений и неопределенности возможных

прибылей/издержек на выбор в элементарной модели обмена. Основой

для возникновения связей между людьми является "социальная аттрак-

ция" - стремление взаимодействовать с другим человеком либо в силу его

собственной привлекательности, либо в силу возможности получить внеш-

ние вознаграждения (универсальными эквивалентами внешнего "подкреп-

ления" в процессе обмена, по Блау, могут быть деньги, услуги, уважение,

уступки). При невозможности предложить сколь-нибудь эквивалентный

70

обмен "аттрактивной" персоне, действующий может либо отказаться от вза-

имодействия, либо предоставить другому "обобщенный кредит влас-

ти", которым тот волен воспользоваться позднее, потребовав от "должни-

ка" подчинения. Так неравенство индивидуальных ресурсов при

элементарном обмене ведет к возникновению неравенства и власти. Нера-

венство и власть в межличностных отношениях предопределяют возникно-

вение социальной структуры, а также сил социального изменения. Блау

описывает этот процесс как цепочку, состоящую из трех звеньев:

1) межличностное взаимодействие ведет к возникновению различий

статуса и власти;

2) дифференциация статуса и власти ведет к социальной организации

и (ее) легитимации;

3) легитимация и организация усугубляют неравенство, создавая ус-

ловия для оппозиции и социального изменения.

Социальная структура, однажды возникнув в процессе микросоциаль-

ного взаимодействия, становится относительно автономным окружением

последующих взаимодействий и накладывает на них определенные огра-

ничения, разрушение которых может стать лишь результатом успешно орга-

низованной оппозиции. Сходным образом Блау описывает возникновение

более сложных сетей межгруппового обмена, зарождение институтов, сме-

ну лидерства и т.п.

В сформулированной им позднее более радикальной версии социоло-

гического структурализма Блау отказывается от использования в социоло-

гических объяснениях переменных, относящихся к уровню индивидуально-

го действия или культуры^, концентрируя внимание на дифференциро-

ванной структуре позиций и групповых процессах. Социальная структура

возникает в результате распределения людей по различным позициям, вли-

яющего на их ролевые отношения и взаимодействие. Дифференциация про-

исходит по двум главным типам структурных параметров. К первому типу

относятся номинальные параметры, дифференциация по которым не под-

разумевает непосредственного статусного ранжирования; возникающие в

результате подмножества имеют качественно определенные границы (раса,

пол). Ко второму типу относятся градуированные (метрические) парамет-

ры. Здесь позиции явно упорядочиваются вдоль континуума непрерывно

^См., в частности: Blau P. Inequality and Heterogeneity: A Primitive Theory of

Social Structure. New York: Free Press, 1977.

71

возрастающего статусного признака (например, дохода или образования).

Социальная группа определяется на основе номинального параметра, в ос-

нове же статуса, по мнению Блау, лежат градуированные параметры. Отсю-

да выводятся две формы социальной дифференциации - гетерогенность

(неоднородность) как распределение населения по группам и неравенство

как статусное распределение по градуированным параметрам.

Интеграция, как полагает Блау, возникает не под влиянием единой

нормативной системы или принуждения, а в результате "далеко зашедшей"

дифференциации (преимущественно по номинальным параметрам): в ус-

ловиях высокой гетерогенности внегрупповые связи предпочтительнее от-

сутствия всяких ассоциаций.

Проблемы, возникающие перед "тотальным структурализмом", связа-

ны с тем, что в используемой модели объяснения заранее исключаются из

рассмотрения любые возможности внеструктурной детерминации, опреде-

ляющие то или иное распределение людей по параметрам дифференциа-

ции (личностные ресурсы, экономические отношения и т.п.) и, кроме того,

преувеличивается относительная автономия двух типов "социальных раз-

личений" (достаточно отметить то тривиальное обстоятельство, что пара-

метры гетерогенности, подобные полу или расе, нередко имеют вполне иерар-

хическую ориентацию, за которой удается обнаружить отношения

неравенства и доминирования). Наконец, хотя тотальный структурализм

отрицает объяснительное значение психологических факторов для социо-

логии, индивидуальные предпочтения действующих при выборе соседа, брач-

ного партнера или начальника продолжают играть роль своеобразного

пускового механизма в процессах формирования и воспроизводства мак-

роструктур. Последнее обстоятельство придает сомнительный характер

самоочевидным, на первый взгляд, различиям между методологическим

индивидуализмом и холизмом (модели "невидимой руки" в экономических

теориях рационального выбора, которые принято рассматривать в качестве

классического образца индивидуализма, также используют предпочтения

индивидуальных агентов как стратегический исходный параметр).

Структуралистский подход оказывается максимально эффективным в

тех случаях, когда он применяется к социальным явлениям, которые могут

быть обозначены как "макроуровневые" и "нематериальные". Этим, веро-

ятно, и объясняется тот факт, что существует несколько явно структуралист-

ских теорий власти. Сравнение этих теорий может указать возможные

72

направления для модификации базовой модели структуралистского объяс-

нения.

В качестве первой структуралистской концепции власти может быть

рассмотрена предложенная Марксом модель, объясняющая очевидные раз-

личия между людьми в возможности властвовать ("над кем-то" или "над

чем-то") более глубинными различиями в экономических, материальных

отношениях, прежде всего в отношениях собственности. Успех в борьбе за

контроль над материальными ресурсами ведет к возможности контролиро-

вать других людей, которая, в свою очередь, позволяет увеличить матери-

альные ресурсы. Возникающие первоначально в сфере материального про-

изводства властные различия распространяются далее на политические и

идеологические институты, "консервирующие" реальные классовые отно-

шения. Власть в этом случае поддается аналитической (по меньшей мере)

редукции к отношениям собственности.

Парсонс признает "реляционную", структуралистскую природу марк-

систской концепции власти, однако критикует сведение власти к ограни-

ченным материальным ресурсам, так как последнее подразумевает, что

"количество господства" в обществе в точности равно "количеству подчи-

нения"^. Парсонс полагает, что власть может рассматриваться как неогра-

ниченно расширяемый ресурс, подобный технологическому могуществу. Чем

сложнее и дифференцированнее общество, тем больше ресурсов трансфор-

мации (преобразования внешнего и внутреннего окружения действия) и,

следовательно, тем больше власти оно содержит. Структурным "носите-

лем" власти для Парсонса является государственная система (polity), орга-

низующая эффективное коллективное действие. В свою очередь, власть

служит обобщенным средством обмена для этой системы. Голосуя за пред-

ставительную власть, люди инвестируют собственные ресурсы власти в

государство, подобно тому, как они инвестируют деньги в банк. Парсонс,

однако, не проводит оптимистическую аналогию между политической и

экономической подсистемами так далеко, чтобы обнаружить в первой струк-

турные эквиваленты инфляции и банкротств. Кроме того, остается неяс-

ным, кто производит власть (тогда как контроль над производством денег

обычно локализован внутри политической, а не экономической подсистемы)

и почему следует полагать, что в распоряжении индивидуальных агентов

^См.: Parsons Т. Power and the Social System // Power / S. Lukes (ed.).

Oxford: Blackwell, 1986.

73

оказывается приблизительно равное количество властных ресурсов, кото-

рые могут быть легко отчуждены от исходных владельцев^. (В этом отно-

шении структурализм Парсонса напоминает скорее веберовский легити-

мизм, подразумевающий, что "настоящая" власть основывается на сугубо

добровольном согласии подданных).

М. Фуко принято относить к постструктуралистам, рассматривающим

явные знаковые структуры не как абсолютные семиотические данности, а

как намеренные (т.е. осуществленные в чьих-то интересах) "аранжиров-

ки", и ставящим своей задачей раскрытие исторического происхождения

этих аранжировок. В частности, Фуко осуществил обширное историческое

исследование таких современных институтов как тюрьма, гуманитарное

знание, психиатрическая клиника. Фуко далек от того, чтобы рассматри-

вать власть как отчуждаемый индивидуальный ресурс. Власть всегда яв-

ляется отношением, она не поддается абсолютной локализации и циркули-

рует в качестве своеобразного "тока" в организационных сетях. Обратная

сторона властного отношения - это, конечно, не "добровольное подчине-

ние", а сопротивление. Отдельные индивиды - лишь носители власти как

тотальной системы действия, одновременно обладающие властью и подчи-

няющиеся власти других. Главные объекты регуляции в системе власти -

это язык (дискурс власти дает определения другим людям и предотвраща-

ет возможность альтернативных описаний) и тело (его активность подле-

жит нормализации и регуляции во времени и пространстве). В современ-

ном обществе власть не основана на прямом насилии, она рационализирована

и использует сложные техники обучения, дисциплины и надзора. Прототип

современной технологии власти - тюрьма, использующая непытки, а де-

тальные бюрократические правила, основанные на научном знании. Имен-

но превращение человека в объект гуманитарных наук знаменовало собой

окончательный синтез знания и власти, характерный для Нового времени.

Этот "научно-правовой комплекс" обеспечил возможность выносить по-

вседневные решения о моральности и нормальности любых человеческих

поступков^. Становление дисциплинарного общества в идеале превраща-

ет людей в "тела знания", столь радикально "прописанные" правилами и

^Отметим, что предположение о возможности отчуждения от личности власти

над собой - пусть и в добровольном порядке - противоречит самой идее "есте-

ственного права".

^См.: Foucault М. Discipline and Punish: The Birth of the Prison. New York:

Vintage, 1979.

74

регуляциями, что нужда во внешнем контроле практически отпадает: гос-

подствующий моральный дискурс и популяризованные доктрины гумани-

тарных наук усваиваются так глубоко, что всякий сам дисциплинирует и

себя, и ближнего. Институты государственной власти утрачивают свое гос-

подствующее положение, уступая лидерство "микрополитике власти", реа-

лизуемой преимущественно в сфере личных отношений.

75

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы рассмотрели модели объяснения, характерные для ведущих социо-

логических парадигм, уделяя особое внимание тем явным и неявным нор-

мам и критериям, которые используют сторонники этих парадигм для обо-

снования и оценки теоретических высказываний и эмпирических данных, а

также для выбора определенных методических приоритетов. Различия между

описанными критериями, нормами и предпочтениями в некоторых случаях

столь значительны, что впору говорить о радикальном конфликте исследо-

вательских программ.

Вопрос о том, будет ли этот конфликт каким-то образом разрешен и

возникнет ли в результате некая "интегративная парадигма социальных

наук" (Дж. Ритцер) - это вопрос практический, о чем мы уже говорили во

"Введении" к данному курсу. Иными словами, решение этого вопроса зави-

сит не от философии социальных наук, а от возникновения действительно

успешного "образцового" исследования и возможности распространения

найденной модели объяснения и соответствующих методов на более широ-

кую область задач, которые воспринимались бы учеными как интересные.

Представляется вполне вероятным, что в социологии по меньшей мере одна

такая успешная исследовательская программа может сформироваться в

сравнительно близком будущем в результате некоторого синтеза бихевио-

ристской и структуралистской парадигм (например, как обобщение теории

обмена для ситуаций символической коммуникации). Нечто подобное уже

произошло в психологических науках, где возникшая на пересечении нео-

бихевиористского подхода и методов структурной лингвистики когнитив-

ная наука стремительно распространила общую модель теоретического

объяснения и практически единую исследовательскую методологию на

предметные области, которые еще недавно воспринимались как весьма да-

леко отстоящие друг от друга - от нейролингвистики до классических ис-

следований психических процессов и личности.

Суммируя содержание нашего курса, мы можем заключить, что ни ме-

тодологический "раскол", ни наличие множества конкурирующих парадигм

не являются проявлениями некой внутренней природы социальных наук

(Прежде всего потому, что ни социальные науки, ни их объекты просто не

обладают какой-либо абсолютной природой или абсолютной концепцией).

Возможность обнаружения более эффективной модели объяснения или бо-

лее удачного языка описания (Р. Рорти) по-прежнему остается открытой.

76

Метатеоретический анализ уже существующих моделей позволяет, одна-

ко, увидеть некоторые возможные опасности и найти некоторые, всегда кон-

кретные и открытые для пересмотра, ответы на те вопросы, которые мы сфор-

мулировали в самом общем виде во "Введении" (с. 14) - вопросы о том,

должны ли социальные науки стремиться к поиску теоретических объясне-

ний и, соответственно, какими могут (или не могут) быть методы этих наук.

Иными словами, сравнительный анализ моделей объяснения и исследователь-

ской логики полезен прежде всего для критической и рефлексивной оценки

реальной исследовательской практики, т.е. для своего рода нормативной

ориентации, позволяющей оценивать разнообразные подходы, методы и ре-

зультаты, а также соотносить социологическое знание с другими типами зна-

ния, используемыми нами для того, чтобы придать нашей социальной жиз-

ни более предсказуемый (и, возможно, более сносный) характер.

В частности, можно утверждать, что социология не должна превращаться

в коллекционирование занимательных историй и, немного огрубляя, ее методы

не могут свестись к адресованной респонденту просьбе рассказать "всю

свою жизнь" (или описать "всю свою культуру"). Если ловушки

позитивизма и пороки радикального бихевиоризма, исключающего из

объяснений любые упоминания о мотивах, убеждениях и намерениях

действующих, неоднократно обсуждались и превратились в своего рода

"общее место" философии и методологии социальных наук, то крайности

интерпретативного подхода и недостатки сугубо интенционалистских

объяснений социального действия часто оценивают вполне снисходительно.

Эта снисходительность едва ли оправданна. Одна из фундаментальных

предпосылок современного интерпретативного подхода заключается в том, что

убеждения, намерения, цели и прочие основания для действия не могут быть

его причинами в строгом смысле слова. Это вполне аргументированное, как мы

отмечали ранее, утверждение нередко используется для обоснования другого

положения, играющего ключевую роль в более радикальных теориях интер-

претации: если резоны действующего не могут быть причинами действия, то

подлинные объяснения в социальных науках невозможны, так как объяснение

всегда предполагает отсылку к какому-то достаточно общему утверждению,

закону, который так или иначе описывает причинную связь событий. И по-

скольку подлинное научное объяснение осмысленного, "резонного" действия

недостижимо (нельзя объяснить почему нечто произошло), то социология

должна удовлетвориться семантическим пониманием, т.е. пониманием того, что

77

те или иные поступки или высказывания значат "с точки зрения действую-

щего". Однако последние два положения неверны по меньшей мере по

двум причинам.

Во-первых, если намерение, желание или иное рациональное основа-

ние для действия не может само по себе быть его причиной, то психологи-

ческое состояние убежденности, наличие у субъекта диспозиции действо-

вать, переживание желания и тому подобные психологические детерминанты,

которые мы способны достаточно объективно "приписать" действующему,

вполне могут фигурировать в адекватных причинных объяснениях.

Во-вторых, социология стремится давать объяснения множеству явле-

ний и процессов, которые в принципе невозможно объяснить с точки зре-

ния "внутренней перспективы" индивидуального деятеля (или сколь угод-

но большого числа таковых). Речь идет о таких сферах социологического

анализа, которые принято относить к макроуровню социального - инсти-

тутах, структурах, нормативных порядках. Даже если объяснение таких

социальных целостностей в конечном счете может и должно быть "пропи-

сано" на уровне поступков отдельных людей (такова, как мы помним, весь-

ма убедительная позиция методологического индивидуализма), эти отдель-

ные люди часто не располагают или даже не могут располагать адекватным

теоретическим пониманием происходящего. Их "близкие-к-опыту" поня-

тия могут весьма существенно расходиться с "далекими-от-опыта", но весь-

ма хорошо работающими теориями социолога. (Кроме того, "обыденные

теории" и понятия обычно содержат множество рассогласований и внут-

ренних противоречий, отражающих всевозможные структурные ограниче-

ния социального действия и культурные ресурсы отдельных субъектов.)

Такая возможность может быть легко проиллюстрирована на приме-

рах теорий, которые поясняют иррациональное с точки зрения индивиду-

альных интересов или осознаваемых мотивов поведение либо описывают

причины устойчивости таких структур и нормативных порядков, латентные

функции которых не осознаются участниками (достаточно вспомнить о те-

ориях идеологии в марксизме и неомарксизме, теории невротического пове-

дения в психоанализе или об объяснениях латентных функций магических

ритуалов в функционалистской культурной антропологии). Так, например,

Б. Фей и Дж.Д. Мун рассматривают в качестве двух конкретных образцов

"социальных явлений, которые не могут быть поняты в их собственных

терминах", идею благородного сословия в феодальном обществе и охоту на

78

ведьм, охватившую Западную Европу в XV - XVII вв. Власть правящего

сословия обосновывалась "благородством" его отдельных представителей,

т.е. наличием у них особых добродетелей. В реальности принадлежность

конкретного лица к правящему классу определялась по праву рождения, а

не на основании личных заслуг. Систематическое игнорирование возника-

ющего здесь очевидного логического рассогласования было важным усло-

вием существования данной формы политического господства. Во втором

случае сама по себе вера в колдовство не обязательно носила иррацио-

нальный характер в контексте господствовавших в то время представле-

ний. Однако эта вера не была и непосредственной причиной массовой одер-

жимости ведьмами. В случае большой охоты на ведьм "...объяснения,

выходящего за рамки собственных объяснений участников, требуют такие

факторы, как жестокость преследований, внезапный значительный рост числа

подозреваемых в ведьмовстве и осужденных за него, характер распределе-

ния преследований по разным географическим регионам и среди предста-

вителей различных социальных классов, а также широкое использование

пыток. Сфокусировав внимание на понятиях, доступных самим участни-

кам событий, мы не дадим адекватного объяснения этим явлениям - ведь

явно недостаточно будет сказать, что причиной массовой одержимости ведь-

мами было то обстоятельство, что количество ведьм чересчур увеличилось!"^.

Попытки свести социологические объяснения к реконструкции соб-

ственных представлений действующих субъектов исходят из предположе-

ния о полной согласованности убеждений, желаний и действий людей. Уче-

ному остается лишь "перевести" иррациональные и бессмысленные, на

первый взгляд, поступки, обычаи и т.п. на язык общепринятых представле-

ний или на язык той культуры, к которой он сам принадлежит, чтобы сде-

лать непонятное и бессмысленное логичным, рациональным, последователь-

ным. Однако такая трактовка цели социальных наук основана на довольно

нереалистичных допущениях. Предполагается, что убеждения, желания и

поступки действующих полностью согласованы и в принципе могут быть

поняты "в своих собственных рамках", без обращения к тем внешним и

внутренним обстоятельствам (институтам, нормам, структурам и т.п.), кото-

рые могли бы объяснить, почему убеждения или желания в данном случае

оказались таковы, каковы они есть. Кроме того, как уже отмечалось, эта

^Fay B. and J.D. Moon. What Would an Adequate Philosophy of Social

Science Look Like? // Philosophy of Social Science. 1977. #7. P. 224.

79

трактовка подразумевает, что некий хорошо информированный и высоко-

сознательный участник событий^ мог бы дать им интерпретацию, которая в

основных чертах совпала бы с концепцией социолога. Однако очевидно,

что во множестве случаев убеждения или поступки людей воспринимаются

ими самими как необъяснимые, противоречивые, безотчетные и т.п. Ссыл-

ки на иррациональное и противоречивое, приемлемые и неизбежные в по-

вседневной жизни, по определению не могут удовлетворить нас, когда мы

ищем теоретическое объяснение событий, происходящих в социальном

мире. Радикальные версии интерпретативной исследовательской програм-

мы ограничиваются изучением смыслового, субъективного компонента со-

циального действия, "упраздняя" необходимость в теориях, объясняющих,

какие объективные и безличные обстоятельства привели к формированию

тех или иных систем значений, предопределили возникновение конкрет-

ных социальных институтов, обусловили ресурсы или ограничения коллек-

тивного или индивидуального социального действия в каком-то опреде-

ленном случае.

Трудности, стоящие перед противоположной крайностью - позитивист-

ской социальной наукой, стремящейся исключить из теоретических объяс-

нений интерпретации и свести осмысленные социальные действия к внеш-

ним "наблюдаемым фактам", поддающимся переводу на неинтенциона-

листский язык объективных описаний поведения, нами уже обсуждались.

Заметим лишь, что здесь существует довольно прямая аналогия с выше-

описанными недостатками "герменевтических" подходов: как объяснение

осмысленного действия часто требует выхода за пределы того, что может

быть осмыслено действующим (в данный момент или в принципе), так и

внешнее описание элементарного социального взаимодействия в терминах

"стимулов" и "реакций" невозможно без отсылок к нормам и правилам.

Только соотнесение с определенным нормативным порядком или системой

правил позволяет сказать, правильно ли действующий понял вопрос, запол-

нил чек для оплаты покупок либо употребил термин родства (П. Уинч).

Таким образом, не только объяснение, но и первичная идентификация ка-

кого-то вида или типа социального действия возможна лишь относительно

социальных контекстов, в которых оно реализуется, институтов, гаран-

тирующих его осмысленный и предсказуемый характер, нормативных сис-

тем, определяющих соответствие актуального протекания деятельности

^Если воспользоваться уже приведенным примером - инквизитор или ведьма.

80

идеальному образцу. В результате стремление к "чистому описанию" об-

наруживает свой утопический характер: нормативный компонент знания

неизбежно присутствует в адекватном социологическом объяснении, и со-

циологическое теоретизирование так или иначе опирается на интерпрета-

ции, включающие в себя представления и знания действующих, с помощью

которых они не только подвергают рационализации и типизации соб-

ственную активность (А. Шюц), но и формируют ожидания к взаимодей-

ствию друг с другом, оценивают его результаты и т.п.

В существующих классификациях моделей социологического объяс-

нения и соответствующих исследовательских программ так или иначе ис-

пользуется противопоставление субъективистских (интенционалистских)

теоретических объяснений, сводящих социальный мир к идеям, конструк-

циям, значениям, интерпретациям действующих, и объективистских объяс-

нений, исследующих роль структурных и культурных ограничений и воз-

можностей в детерминации поведения людей^. Кроме того, разграничивают

индивидуалистские модели, объясняющие поведение людей на микроуров-

не, исходя из их индивидуальных значений, статусных характеристик, ин-

тересов или ценностных ориентаций, и холистские (коллективистские)

модели, в центре которых находятся макроуровневые детерминанты пове-

дения - материальные условия, коллективные представления, классовые

интересы и т.п. (Очевидно, примером объективистской/холистской моде-

ли объяснения может служить классический структурализм, а, скажем, субъек-

тивной/индивидуалистской - конструкционистская версия интерпретатив-

ной программы.) Некоторые ведущие современные социологи полагают,

что в социальных науках на смену множеству парадигм должна прийти

многомерная модель объяснения, позволяющая описывать социальное дей-

ствие как одновременно интенциональное и объективное, детерминирован-

ное коллективными нормами и инструментальное по отношению к индиви-

дуальным целям (Дж. Александер, Э. Гидденс, Дж. Ритцер, П. Штомпка),

другие считают, что многомерность и наличие множества парадигм - ре-

зультат тщетных попыток примирить прямо противоречащие друг другу

точки зрения на социальное действие и социальный порядок (Дж. Элстер,

^См., в частности: Alexander J. Theoretical Logic in Sociology. Vol. 1.

London: Routledge, 1982; Holmwood J., Stewart A. Explanation and Social

Theory. Basingstoke: Macmillan, 1991; Ritzer G. Contemporary Sociological

Theory, 3rd edition. New York: McGraw Hill, 1992; Waters M. Modern

Sociological Theory. London: Sage, 1994.

81

Дж. Холмвуд и А. Стюарт, М. Уотерс). Пока социология не располагает сни-

мающими эти фундаментальные противоречия "большими теориями", бо-

лее продуктивной стратегией, с точки зрения многих, остается создание не

претендующих на глобальный охват "теорий среднего диапазона" (именно

эту стратегию рекомендовал социологам Р. Мертон). При этом существенно,

чтобы выдвигаемые при решении конкретных исследовательских задач те-

оретические объяснения оставались теоретическими, т.е. достаточно абст-

рактными по отношению к изучаемой социальной практике, общими отно-

сительно некоторой совокупности наблюдений и поддающимися оценке с

точки зрения определенных нормативных стандартов (логичности, согла-

сованности и т.п.). Критическое осознание сильных и слабых сторон из-

бранных моделей объяснения также может способствовать не только со-

зданию более "сильных" работающих теорий, но и улучшению коммуникации

между соперничающими исследовательскими программами и их сторонни-

ками. Конечно, на нынешнем этапе развития социологии описанная страте-

гия едва ли приведет к интеграции различных парадигм и "широкому тео-

ретическому синтезу", но, помогая исследователям развивать

восприимчивость к аргументам "другой стороны", наверняка послужит про-

цессу интеграции социологического сообщества.

ЛИТЕРАТУРА

К разделу 1. Введение^

*Каплан А. Принцип методологической автономии исследования: от

реконструированной логики к реально используемой логике. (См. настоя-

щее изд., с. 109-116.)

*Макинтайр А. "Факт", объяснение и компетенция. (См. настоящее

изд., с. 117-128.)

*Аутвейт У. Законы и объяснения в социологии. (См. настоящее

изд., с. 129-157.)

*Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977. (Особен-

но гл. 1, 3, 10.)

*М.Малкей. Наука и социология знания. М.: Прогресс, 1983. С. 37-

49,54-108.

Ядов В.А. Социологическое исследование: методология, программа,

методы. М.:Наука, 1987. Гл. 1.

Коллинз Р. Социология: наука или антинаука?//THESIS. 1994. #4.

Фридмен М. Методология позитивной экономической науки // THESIS.

1994. #4 (Особенно С. 30-51.)

Швырев В.С. Теоретическое и эмпирическое в научном познании.

М.: Наука, 1978. С.102-116.

Дильтей В. Описательная психология. М., 1924.

Вебер М. Смысл "свободы от оценки" в социологической и экономи-

ческой науке //М.Вебер. Избранные произведения/Под ред. Ю.Н.Давы-

дова. М.: Прогресс, 1990.

Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательс-

ких программ. М.: Московский философский фонд - Медиум, 1995.

К разделу II. Натурализм

*Гемпель К. Мотивы и "охватывающие" законы в историческом объяс-

нении // Философия и методология истории/Под ред. И.С.Кона. М.: Про-

гресс, 1977.

^Здесь и далее звездочкой отмечена обязательная литература к разделу. Под

разделительной чертой - литература, рекомендуемая для дополнительного чтения.

83

*Дрей У. Еще раз к вопросу об объяснении действий людей в истори-

ческой науке // Философия и методология истории. М.: Прогресс, 1977.

*Дюркгейм Э. Метод социологии // Э. Дюркгейм. Социология. Ее

предмет, метод, предназначение/Пер. с фр., составление, прим. А.Б.Гофма-

на. М.: Канон, 1995. С.7-68.

*Скиннер Б. Оперантное поведение // История зарубежной психоло-

гии (Тексты). М.: Изд-во МГУ, 1986. С.60-97.

*Хоманс Дж. Социальное поведение как обмен // Современная зару-

бежная социальная психология. (Тексты). М.: Изд-во МГУ, 1984. С.82-91.

Нагель Э. Детерминизм в истории // Философия и методология исто-

рии. М.: Прогресс, 1977.

Поппер К. Нищета историцизма. М.: Прогресс-VIA, 1993. (Особенно

гл. II, IV.)

Девятко И.Ф. Диагностическая процедура в социологии: очерк исто-

рии и теории. М.: Наука, 1993. Гл. 3, 4.

Тернер Дж. Структура социологической теории. М.: Прогресс, 1985.