Разумность веры и религиозные ценности

Формализация и стандартизация касались не только производства и быта, но и мировоззрения, верований, отношений между людьми. Уже было упомянуто о рассудочном, функциональном отношении к Богу, утверждавшемся в буржуазном обществе. Христианская церковь, после ее распада на католицизм и протестантские конфессии, не только устояла, но и вроде бы обрела доминирующее мировоззренческое положение. Однако, в то же время, распространившийся материалистический атеизм, развитие естественных и точных наук, подрывали основания веры. Церковь, приспосабливаясь к новой ситуации, сама не то чтобы онаучивалась, но «приземлялась», стараясь не вступать в конфликт с наукой, с прогрессом. Люди XIX века посещали церкви, исполняли обрядность, но эмоциональность веры явно угасала. Религиозность становилась трезвой. Уже в середине XIX столетия датский философ Серен Кьеркегор выступил с беспощадной критикой «христианства профессоров», слишком разумного христианства, да еще с церковью, в коей процветали, плохо скрываемые, разврат, чревоугодие, лицемерие. И если Вольтер в XVIII веке ополчался именно против церкви, против суеверий, то у Кьеркегора, тоже критиковавшего церковь, сомнение вызывала уже истинность и ценность христианства в том виде, в котором оно существовало. Христианства, лишившегося страстной веры, выбравшего трезвое, корыстное и пошлое существование без стремления к истинным ценностям, ценностям духа, воплощением которых и является Бог. И действительно, вера XIX века – спокойная, разумная, «полезная» и формальная – как бы перестает быть воистину религиозной верой. В XIX веке начинается вообще процесс крушения ценностей, долго считавшихся абсолютными, что ярко выразил Ф. Ницше. Крушения ценностей и устойчивых сложившихся связей, мировоззренческих и иных систем.

Гегелевская философская система, о которой шла речь выше, ставшая мировоззренческой вершиной всего развития европейской мысли, быстро начала подвергаться нападкам с самых разных сторон и фактически разлагаться. Ее исходно разъедали противоречия. Ученики и последователи Гегеля истолковывали ее в разных смыслах: и в христианском и нехристианском. Постепенно немецкие мыслители пришли не только чуть ли не к атеизму (Л. Фейербах), к прямому атеизму (К. Маркс, Ф. Энгельс), но и к отрицанию разумности как принципа человеческого бытия и действия, основы гармоничного и целостного бытия, единства противоположностей. Уже у Макса Штирнера (1806–1856) речь шла о примате воли над интеллектом, над разумом. В ту же сторону эволюционировала философия Шеллинга, с ее сдвигом к иррационализму во взглядах на познание, на человека, на искусство. То же самое уверенно и очевидно выразил А. Шопенгауэр, который, исходя из примата воли, утверждал необъяснимость свободы, ее фактическую неразумность, немотивированность действий, поведения человека. Из этого следовало многое. Но в нашем контексте важно подчеркнуть то, что яснее прозвучало у Штирнера, открыто заявившего, что кажущиеся разумными основания человеческой морали, совести – обманчивы, иллюзорны, что конкретный реальный человек по природе своей аморален. Штирнер до Ницше отразил то, что было характерным для бытия и развития в XIX веке нравственности и нравственной культуры.