Раздел II. Прикладная наука как эпистемологический феномен

ния «философов науки» с ситуацией скептицизма и исканий объ­ективных оснований метода в эпоху становления науки Нового времени — от У. Оккама до Р. Декарта и Ф. Бэкона. Налицо та же проблема преодоления опасностей релятивизма, связанная с трак­товкой знания как продукта творческой активности человека в пространстве своего «внутреннего мира», и подобная же попытка вырваться за рамки этого мира к чему-то абсолютному, чтобы как- то обосновать объективность знания. Декарт апеллировал к Богу. Постпозитивизм — к социуму, к социокультурным обстоятель­ствам, детерминирующим поведение человека познающего. Но в отличие от апелляций Декарта сквозь ссылки постпозитивистов на социокультурные факторы познания отчетливо проступает сегодня прагматическая заданность целей науки.

И во-вторых. Чтобы обозначить процессы, произошедшие в философско-методологическом сознании науки в середине про­шлого столетия, я употребил популярную у нас метафору «крах не­опозитивистских логико-методологических программ». Эта мета­фора действительно очень точно выражает то ощущение, которое методологи и философы науки (во всяком случае, отечественные) пережили в 60—70-х гг. прошлого столетия. Но при этом, мне ка­жется, сегодня необходимо иметь в виду уже весь комплекс прои­зошедших тогда событий. На самом деле никакого краха собствен­но логико-методологических программ не было: добытые в рамках неопозитивистских (и близких к ним) программ важные уточнения наших представлений о процедурах обоснования научного знания (верификация, фальсификация, гипотетико-дедуктивная модель теории и пр.) и сегодня остаются достоянием методологического сознания науки. Произошло иное. Сменился тип методологиче­ского сознания, и в результате эти процедуры в принципе потеряли свое демаркационное значение. Вот для этой радикальной переме­ны, я думаю, метафора «крах» сегодня вполне уместна.

Ибо речь здесь идет о радикальном отказе от «прескриптивной» методологии Нового времени, так или иначе сочетавшей в себе идею объективности познания с идеей сознательной активности познающего субъекта. Теперь ее место пытается занять «дескрип­тивная» методология, не претендующая ни на какое универсаль­ное нормирование познавательной практики ученых. Эта новая методология лишь описывает их научную практику, констатируя те устойчивые констелляции методологических норм, которые воз­никают в тех или иных познавательных ситуациях. Очевидно, это означает очень серьезное изменение в самой природе и функциях методологического сознания науки. Применительно к нашей теме

189

«дескриптивизм» новой методологии _гозначает, что в рамках тако­го типа научного сознания ни о какой единой методологической норме и последовательной критике с ее позиций псевдонауки речи быть не может. Более того, любая псевдонаука, отстаивая свои пре­тензии на статус науки перед лицом научной критики, имеет теперь полное методологическое право сослаться на условность и плюра­лизм научных норм. Я не касаюсь здесь прочих не менее серьезных изменений в установках методологии, претендующей сегодня на определяющую роль в сознании современной науки. В своей сово­купности эти изменения настолько радикальны, что произошед­ший сдвиг вряд ли может быть представлен только как результат усилий теоретиков-методологов. Мне кажется, имеется достаточно оснований считать, что сложившийся тип методологического со­знания предполагает совершенно иную научно-познавательную реальность, нежели та, в рамках которой ученые вполне успешно руководствовались, начиная с Нового времени, едиными методо­логическими ориентирами.

Поставим вопрос так: на какую реальность научно-познава- тельной деятельности ориентируется постпозитивистская мето­дология науки с ее отказом от универсального методологического нормирования и набором соответствующих ключевых идей — идеи историко-культурной релятивности познания, идеи эпистемологи­ческих разрывов, идеи теоретической нагруженности опыта, идеи несоизмеримости и пр., и пр.? Думаю, сегодня на этот вопрос мож­но дать уже достаточно внятный ответ. Такого рода методологиче­ское сознание соответствует реальности прикладного исследова­ния — реальности исследовательских ситуаций, жестко заданных решением конкретных практических задач, т. е. предполагающих обязательное приращение знания, имеющего прямое отношение к решению данной конкретной практической задачи и оцениваемого лишь с этой точки зрения.