Раздел II. Прикладная наука как эпистемологический феномен

мы ученый предстает как эмпирик, вполне соответствующий всем стандартам позитивизма. Правда, предметные смыслы, возникаю­щие здесь в ходе рациональной организации опыта, рассматрива­ются постпозитивистами как нечто функциональное, релятивное к социокультурному контексту, но напомним: такого рода релятивизм не был чужд и махизму с его идеей социальной и биологической эф­фективности форм организации «нейтральных элементов опыта».

Подчеркиваемая постпозитивистами социокультурная обуслов­ленность структур языковой организации опыта и соответствующие попытки расширить понятие научной рациональности представали у них в контексте установки, согласно которой сущность познава­тельной деятельности сводится к логически корректной организа­ции непосредственно данного в чувствах опыта. Поэтому сегодня у нас есть основание рассматривать постпозитивизм не только как post-scriptum позитивизма, но и как мощный элемент, неклассиче­ского по своей сути, постмодерного движения в методологии.

Восприятие, в котором первична некоторая целостная установ­ка — гештальт, стало для ряда постпозитивистов прототипом позна­ния, его основой. Рисунки, иллюстрирующие переключение геш­тальта у Хансона и Куна, описание процесса восприятия и пр., — это не просто пояснения к методологическим концепциям, но их ба­зисный объяснительный уровень. Лишь после того как в лаборато­рии или с карандашом в руках студент сформировал соответствую­щее данному формализму видение мира, он, по Куну, приобщается к сообществу ученых-профессионалов. «Парадигма» в его концеп­ции — это символ, реализующийся в едином для сообщества спосо­бе видения. Одинаковый способ видения реальности лежит в основе деятельности ученых в рамках «нормальной науки». И именно изме­нения в способе видения, восприятия реальности — суть «научные революцией». Такая трактовка науки сближает ее с мифом, символи­ческим способом моделирования движения мира от хаоса к космосу.

Знание у Куна, подобно мифу, есть овеществление языково­символических структур в реальности, как она представляется уче­ному. Причем овеществление буквальное, ни в коем случае не пере­носное. Ученый-профессионал не различает символ и реальность, которую этот символ выражает. Как только он научится идентифи­цировать данную ситуацию с ситуациями, в которых символиче­ские структуры были овеществлены прежде, «нахождение сходства должно стать таким же полностью автоматическим процессом, как и биение наших сердец»³⁰.

³⁰ Кун Т. Структура научных революций. М., 2001. С. 249.

187

Как ритуал служит средством приобщения к мифологическо­му мироощущению, так и повторение экспериментов в процессе обучения приобщает к науке; как миф обеспечивает решение всех противоречий, порождаемых хаосом, путем нахождения опосред­ствующих и смягчающих противоречие форм, так и нормальная наука у Куна есть решение «головоломок». «Нормальная наука» отождествляется с гигантским коллективным актом восприятия, и единство теоретического и эмпирического достигается за счет того, что, так же как в мифе, неосознанность установки восприятия ста­новится гарантом бытия предмета познания. Отличие науки от мифа состоит здесь лишь в том, что ученый сознательно выбирает эту неосознанность установки, т. е. свой миф.

Постпозитивизм концентрирует внимание на реальных социо­культурных аспектах познания. Однако адекватное реальности по­нимание этой стороны познавательной деятельности возможно лишь в том случае, если познание не сводится к организации не­посредственно данного в чувствах опыта под частные социальные цели, но представляет собой процесс осознаваемого ученым по­стижения объективной истины. В противном случае при трактов­ке рациональности научного знания неизбежными становятся ре­лятивизм и иррационализм. Этот философско-методологический тупик, как я отмечал выше, отнюдь не является чем-то новым для философско-методологического сознания науки. Для того чтобы в поле зрения эпистемологии оказался культурно-исторический, а не только прагматический смысл познания, речь должна идти не только о социокультурной относительности знания, но и функциях знания в культуре. Именно в сферу культурно-исторической деятельности, в сферу экзистенциально-культурной жизни выводит рефлектирую­щее мышление поиск объективных оснований рациональности зна­ния, и, видимо, именно в этой сфере заслуживают внимания куль­турологические и социопсихологические изыскания — то новое, что пытался внести в методологию науки постпозитивизм.

Думаю, здесь нет нужды более подробно излагать позиции Т. Куна, И. Лакатоса, П. Фейерабенда и других философов науки, констатировавших в свое время с большей или меньшей радикаль­ностью крушение неопозитивистских логико-методологических программ демаркации науки и ненауки и разработавших историко- культурный подход к методологическому определению науки. От­мечу лишь два важных для нашей темы обстоятельства.

Во-первых, некоторая «детализированность» этого ретроспек­тивного очерка становления постпозитивизма понадобилась мне для того, чтобы у читателя возникло желание соотнести эти иска­