Раздел II. Прикладная наука как эпистемологический феномен

В концепциях постпозитивистов наука предстает уже как разно­видность человеческой деятельности, понять и адекватно описать которую невозможно вне ее социокультурного измерения. Но, ха­рактеризуя науку как определенное человеческое «предприятие» (enterprise и даже business), постпозитивисты столкнулись с необ­ходимостью учесть и рационально определить ее «функцию», за­фиксировать социокультурную ориентированность приложения логических процедур эмпирического обоснования знания.

Две стратегии решения этой проблемы прослеживаются в пост­позитивизме. Одна из них сформировалась в ходе критики неопо­зитивистской доктрины учеными и методологами, стоявшими вне респектабельной «философии науки» и опиравшимися в своих ис­следованиях на комплекс социокультурно-психологических (так называемых поведенческих) наук о человеке. Представители это­го «исторического» направления рассматривали социокультурные аспекты познания в качестве его имманентных характеристик. Но вместе с тем они как бы отстранялись от науки — в их концепциях становилось все меньше рефлексивного и все больше позитивно­научного, хотя бы и с гуманитарным уклоном. Они изучали «пове­дение» ученых, как изучают поведение продавцов, менеджеров или аборигенов Австралии. Сегодня эта позиция превалирует.

Другая стратегия, выросшая на почве «неортодоксальных» концепций самой «философии науки», сохраняла традиционное уважение к логическим средствам анализа и пыталась осмыслить социокультурные аспекты науки как необходимое условие, но именно условие осуществления собственно познавательной, фор­мирующей рациональное знание деятельности ученых. Несмотря на наличие промежуточных концепций, обе стратегии нашли себе, на мой взгляд, вполне определенное концептуальное выражение в русле постпозитивистского движения и сегодня представлены в сфере эпистемологической проблематики. Однако говорить о них как о самостоятельных стратегиях, я думаю, уже невозможно, по­скольку они стали основанием для самых различных, в значитель­ной мере синкретических, концептуальных схем.

Среди философов науки, «неортодоксальность» которых оказа­ла ощутимое влияние на эволюцию методологии науки, особое ме­сто принадлежит К. Попперу. Именно на базе его работ сложилось одно из направлений постпозитивизма — критический рациона­лизм, где, собственно, и была впервые в «философии науки» чет­ко сформулирована проблема рациональности, т. е. была подвер­гнута сомнению возможность получить рациональные критерии научного знания и, соответственно, сама рациональность этого

169

знания. Вообще говоря, сам Поппер_г вряд ли может быть причис­лен к критическим рационалистам. Это направление, как оно было представлено в работах Дж. Агасси, У. Бартли, Дж. Уоткинса и др., является не столько прямым продолжением и развитием взглядов К. Поппера, сколько самостоятельной попыткой решения тех про­блем, с которыми столкнулся попперовский критицизм.

У критических рационалистов было достаточно оснований рас­сматривать свои концепции как критическое развитие идей Поп­пера. Они разделяли идеи фальсификационизма и рассматривали критицизм как универсальное рациональное основание научности. В то же время обозначившийся «конфликт между теорией познания и теорией рациональности» они переводили в иной, нежели позити­висты, план, ставя вопрос не об «адекватности» теории рациональ­ности научного знания реальной структуре знания, а о ее рациональ­ности как теории. Иными словами, речь должна идти, полагали они, не об адекватности отображения рациональности науки в теории рациональности, но о соответствии позиции, с точки зрения кото­рой оценивается рациональность научной деятельности, своим соб­ственным стандартам, о самосогласованности целей, с точки зрения которых осуществляется «функциональная» оценка научного позна­ния. Обращение к этим уже ушедшим с переднего плана философии науки дискуссиям позволяет нам сегодня понять, что проблему ра­циональности порождает то обстоятельство, что, «согласно некото­рой теории рациональности, рациональность невозможна»².

Здесь фактически критические рационалисты прощаются с фи­лософией, поскольку их способ постановки проблемы рациональ­ности исключает обращение к философии как самосознанию куль­туры. На передний план у них выступает не степень соответствия методологических идей наличной практике ученых, но прежде всего их приемлемость для субъекта научного познания. По отношению к научной практике эти идеи выступают как цель (идеал), с которой должна сообразовываться активность ученого. Тем самым критиче­ские рационалисты достаточно четко (хотя и в несколько необычной форме) разводили два контекста употребления термина «рациональ­ность»: рациональность знания как сообразность нормам логики и рациональность как сообразность логической организации опыта определенному, приемлемому для субъекта познания идеалу науч­ной рациональности. (В немецком классическом идеализме анало­гом этого различения являются понятия рассудка и разума.)

² Bartly W. W. Rationality \fersus the Theory of Rationality // The Critical Approach to

Science and Philosophy. Ed. by M. Bunge. N. Y.; L., 1964. P. 4.