Раздел I. Методологическая рефлексия над наукой: функции и структура

мое содержание). И задается вопросом: «Действительно ли мы стоим перед дилеммой: познавать только идеальное, а в действительности только жить?»". Преодолевая эту альтернативу, он ищет посредству­ющее звено. При этом повторяю — он реалист в понимании науки. Он пытается найти тот реальный план (контекст, если угодно) по­знавательной деятельности, где процессы открытия и обоснования соотносятся друг с другом в выполнении некой необходимой (сущ­ностной, существенной для познания как феномена и антропологи­ческого и культурного) познавательной функции. Так вот, эту функ­цию он определил как план «выражения» или «изложения». Сегодня он бы, наверное, сказал: «коммуникативный аспект познания» или, точнее, познание как общение. Именно в этом плане и располага­ется, по Шпету, методология: «Всякое изложение сопровождается более или менее ясным сознанием путей и средств осуществления науки, а иногда и обсуждением. Методология есть “собрание” таких анализов, в свою очередь, приведенных в систему»¹². Шпет имеет здесь в виду тот момент познавательной деятельности, когда ученый ориентируется не столько на истинность логически организован­ных систем знания и не столько на образные, в значительной мере личностно-психологические формы представления предметного мира, сколько, и прежде всего, на «интеллигибельную интуицию», ориентированную потребностью изложить, выразить, словесно пред­ставить и сделать понятным для другого то, что исследователь напо­ловину обосновал как истину, наполовину почувствовал как реально существующую сущность. «Ни чувственный опыт, — констатирует Шпет, — ни рассудок, ни опыт в оковах рассудка, нам жизненного и полного не дают. Но сквозь пестроту чувственной данности, сквозь порядок интеллектуальной интуиции, пробиваемся мы к живой душе всего сущего, ухватывая ее в своеобразной, — позволю себе назвать это — интеллигибельной — интуиции, обнажающей не только слова и понятия, но самые вещи, и дающей уразуметь подлинное в его под­линности, цельное в его цельности, и полное в его полноте»¹³.

Естественно, такая трактовка «предмета» методологии обязыва­ет Шпета указать на посредствующее звено между логикой и опы­том — на некую реальность существования знания с вполне объек­тивированными структурами. Мне кажется, он именно это имеет в виду, когда говорит о «внутренней форме слова» в более поздних своих работах.

" Шпет Г. Г. История как предмет логики // Указ. соч. С. 219.

12 Шпет г. Г. Что такое методология наук // ор ргб. Ф. 718. К. 22. Ед. Хр. 14.

13 Шпет г. Г. Явление и смысл // Шпет г. Г. Мысль и Слово. Избранные труды. М., 2005. С. 39.

135

Несложно проследить, что понятие «внутренней формы слова» появляется в методологических работах Шпета, как правило, тог­да, когда он, так или иначе, указывает на неявную логичность всего нашего мышления. Мы можем рассуждать совершенно неупорядо­ченно, мы можем развертывать наши мысли непоследовательно, мы можем что-то опускать, но за всем за этим, как внутренний фон, как внутреннее основание наших рассуждений, стоят логические фор­мы. Однако, именно «стоят за», образуют фон. Ибо когда мы на­чинаем выстраивать наше мышление по всем требованиям логики, мышление как познание заканчивается. В процессе же познания, в динамике осмысления слово опирается на внутреннюю логическую форму, позволяющую соотносить предметность и логичность с це­лью выражения, с целью изложения для другого. Вот здесь, в этом треугольнике, по Шпету, и формируются методологические про­цедуры. Именно в этой области Шпет и говорит о методе как та­ковом — о сфере приложения герменевтики. Герменевтика у Шпе­та не относится к процессу добывания знания, она — не о поисках истины. Она — об «изложении». Так Шпет выделяет ту область, где работают методологические процедуры. И применительно к этой области рассуждает на методологические темы — о значении, о со­отношении предметных областей различных наук и прочем.

Если принять вывод Шпета, то можно предположить, что за­ложенный и выраженный в рефлексии над наукой культурный им­пульс направлен на общение, какой бы исторически конкретный вид он ни принимал. При этом Шпет указывал и на энергетиче­ский аспект утверждения субъекта познания, выбирающего взгляд на мир, чтобы реализовать его в номинации, взгляд, потенциально (лишь потенциально) содержащийся в языке и, в отличие от пара­дигматического усилия, требующий я, имрека. В то же время Шпет понимал, что Я, это не источник познания, а проблема. Как заме­чает В. И. Молчанов, «неопределенность самого словосочетания “проблема Я” требует, однако, не только установления проблемно­го контекста, но и семантического исследования самого термина “Я”. В последнем отношении Г. Шпет явился одним из первых, если не первым, по крайней мере в русской философии, кто попытал­ся соединить проблемный и семантический аспекты исследования проблемы Я»¹⁴. Молчанов — феноменолог, и его позиция ясно обо­значена в рассмотрении темы Я. Тем более интересно, как четко и внятно он ставит вопрос: «Акцентуация Я, — пишет он, — это опре-

¹⁴ Молчанов В. И. Проблема Я у Густава Шпета: от термина к концепции // Густав Шпет

и его философское наследие. У истоков структурализма и семиотики. М., 2009.

Раздел I. Методологическая рефлексия над наукой: функции и структура

деленная деформация опыта: первичное различие переднего плана и фона скрадывается, передний и задний план опыта меняются места­ми; сам опыт, его различные темы и предметное (в широком смысле) содержание опыта оттесняются на задний план; на передний план выдвигается идентификация опыта как опыта определенного лица, определенного Я, а также возможность продолжения этим Я “своего собственного” опыта»¹⁵. И далее: «Гипертрофированное (в той или иной степени) Я-сознание заменяет различие между самим опы­том (различением) и содержанием опыта (предметным, т. е. разли­ченным) резким разделением активной и пассивной стороны опыта (субъект и объект) или их принципиальным тождеством “по проис­хождению” (абсолютный разум)»¹⁶. Эти размышления феноменоло­га ясно обозначают те пункты, которые важны в становлении реф­лексивного отношения. Превращение опыта в знак, обозначающий некую активную, формирующую этот опыт реальность (реальность действенную), предполагает на другом полюсе самосознающее Я, которое организует опыт, связывает его в единство через апелляцию к стоящей за опытом реальности, делающей опыт таким, как он дан мне пассивно. Нужен субъект познания, чтобы опыт увязался в це­лое вокруг него благодаря стоящей за ним реальности. Это и упусти­ли «философы науки». И именно в работах Шпета на передний план выступила семиотика, открывающая перспективу для культурно­исторической эпистемологии, учитывающей ценностно-смысловую мотивированность и ориентированность познавательной деятель­ности (знаковой по своей сути) на общение. Ибо сама деятельность мотивирования значений, т. е. превращения ментальных образов в знаки определенного рода, должна быть культурно оправданна и вписана в культуру, эта деятельность должна быть культурно моти­вированной и осмысленной для субъекта познания. Она не может сводиться к логической семантике, наблюдающей за логичностью системы. Ценностно-смысловая ориентированность открывает воз­можность и перспективу для познавательной деятельности. Откры­вает возможность науки как культурного феномена.

Вывод этот — о принципиальной ориентированности методо­логической рефлексии и самосознания науки на общение, — при­писанный мной Шпету, мог бы показаться натянутым, если бы не еще один важный аргумент: я полагаю, что вся русская философия рубежа XIX—XX вв. была ориентирована на тему и идею общения

¹⁵ Молчанов В. И. Опыт и фикция: Поток сознания и гипертрофия Я // Персональ- ность. Язык философии в русско-немецком диалоге. Под редакцией Н. С. Плотни­кова и А. Хаардта при участии В. И. Молчанова. М., 2007. С. 41.

¹⁶ Там же. С. 42.