Раздел I. Методологическая рефлексия над наукой: функции и структура

четверти XVII в.³. Естественно, что люди, связавшие себя с наукой и ощутившие в ней фундаментальную способность вносить общезначи­мый смысл в исследуемые предметы, пытались прояснить для себя не только ее инструментальный потенциал, но и онтологический статус, экзистенциальную основательность и культурные истоки. Они дей­ствительно тогда в этом нуждались, и добавлю, по моему убеждению, нуждаются они в этом сегодня. Этому онтологическому укоренению научно-познавательной деятельности служило «Сомнение» Декарта, его «Cogito ergo sum» — ибо именно ученый и мыслит, а тот, кто по­знает, мыслящий субъект познания, обладает подлинным бытием. Что же касается его учения о процедурной стороне познания, о Методе, дисциплинирующем мышление, то фактически это учение располага­лось уже в области процедурно-методологической и носило характер рецепта для достижения знания и удержания субъекта познания.

Обозначенное выше различение векторов мысли Р. Декарта важно для меня, поскольку оно, на мой взгляд, позволяет уточ­нить представление о том, что остается вне поля зрения методо­логии, сконцентрировавшейся на, так сказать, процедурной сто­роне научно-познавательной деятельности и соответствующих социально-практических контекстах, фиксирующих эту процедур­ную сторону науки. При всех приведенных выше оговорках обра­щение к Новому времени позволяет все же обнаружить, пожалуй, наиболее хрупкий элемент самосознания науки, обеспечивающий тем не менее фундаментальное условие ее существования. Наука может существовать в обществе только как самодовлеющий и по­тому конституирующий культуру тип деятельности и тем самым обеспечивать мотивацию научно-познавательной деятельности, экзистенциальную мотивацию личности, удерживающей познава­тельное отношение к миру. Чтобы представить новую науку экзи­стенциально значимой и для ее адептов, и для общества в целом, надо было удержать осознание (рефлексию) этой значимости в до­статочно убедительных философских формах. И Декарт это сделал. «Вспомним, — писал Мамардашвили, — что именно Декарту при­надлежат слова о том, что единственное, чего он хочет и о чем будет говорить, это то, что он может почерпнуть из своей души и из ве­ликой книги жизни. Обычно в русском переводе в этом выражении фигурирует слово “мир”, но это неудачное слово, ибо оно ассоции­руется с другим словесным рядом, а именно — с “картиной мира” и т. п., то есть предполагает какую-то концепцию, изображение его.

³ См.: Асмус В. Ф. Декарт. М., 1956. С. 58; Гайденко П. П. История новоевропейской философии в ее связи с наукой. М., 2000. С. 114.

81

А в действительности там, где у нас переводят “мир”, у Декарта сто­ит слово “monde”, а оно имеет и другое значение — “свет”. То есть интенсивное общение, обмен, встречи, насыщение себя новым, лю­бопытным, характерным, выдающимся и открытым. Живая жизнь в свете»⁴. Хотя уже во времена Декарта эта сторона рефлексии над наукой скрывалась в тени более или менее очевидной социально­практической значимости науки. В этой тени экзистенциально- культурные аспекты философско-методологической рефлексии над наукой становились как бы избыточными.

. Я, существование которого Декарт положил в основу обоснования всего прочего существующего, существование Я как исходной реаль­ности познания, мыслящей реальности, очевидной человеку, очевид­ной для человека, было утверждением нового типа Я, нового куль­турного типа человека — человека мыслящего. Этот новый человек и осуществлял новую науку. Но социальное утверждение этого человека во времена Декарта, повторяю, шло уже не только через апелляцию к экзистенциально-культурному слою сознания, а было ориентировано на сложившиеся внутринаучные, в основном, математические прак­тики той эпохи, активно конструирующие объекты и прослеживаю­щие это конструирование. Я могло удерживаться в повседневной на­учной работе соблюдением логико-познавательных процедур Метода и почти уже не нуждалось в прямой экзистенциально-мотивационной культурной поддержке. Почти. Ибо оставалась проблема оснований математики, ветвью которой Галилей полагал физику. В этой двой­ственности — Декарт и все Новое время.

С одной стороны, Р. Декарт полагал, что нужна такая «практиче­ская философия», «с помощью которой, зная силу и действие огня, воды, воздуха, звезд, небес и всех прочих окружающих нас тел так же отчетливо, как мы знаем различные ремесла наших мастеров, мы могли бы, как и они, использовать и эти силы во всех свойствен­ных им применениях и стать, таким образом, как бы господами и владетелями природы»⁵.

С другой стороны, предлагая теологическому факультету Сор­бонны свой труд, посвященный доказательству существования Бога и различию между душой и телом, Р. Декарт вполне искрен­не писал: «Я желал бы, чтобы после одобрения моих доводов от­носительно существования Бога и отличия души от тела, когда они будут доведены до такой степени ясности, до которой я считаю воз-

⁴ Мамардашвили М. К. Картезианские размышления. М., 1999. С. 11.

⁵ Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках // Декарт Р. Сочинения. В 2 т. Т. 1. М., 1994. С. 286.