Раздел I. Методологическая рефлексия над наукой: функции и структура

софских построений»). Бесспорно, в результате исторических про­цессов, приведших методологическую рефлексию над наукой к «философии науки», методология стала более точной и когнитивно эффективной (достаточно напомнить только о стимулирующем влия­нии идей Э. Маха на А. Эйнштейна!). Однако даже тема социально­практического оправдания науки, в силу ее очевидности в «век научно-технического прогресса», отдается в распоряжение идеоло­гов и популяризаторов науки, а в эпистемологии и общей методоло­гии ее место занимает обсуждение практической эффективности на­учного познания как косвенного «оправдания» истинности знания. Причем аналитическая аргументация «философов науки» по поводу истинности знания приобрела с этого времени несколько странное отвлеченно-наивное звучание, так что при знакомстве с ней возникает ощущение какой-то «интеллектуальной стерильности» — будто рассу­ждения развертываются в гулкой, лишенной культурного наполнения пустоте. Так, X. Патнем всерьез и обстоятельно рассуждает о том, что только постулирование реальности позволяет нам представить успеш­ность науки без ссылок на чудо¹. Или, скажем, У. Куайн всерьез и об­стоятельно настаивает, что лингвист не может быть уверен в точном переводе термина, употребленного туземцем, если перевод опирается исключительно на остенсивное определение значения, полученное с помощью простого жеста или указания пальцем². Вопрос же о куль­турном смысле познания и его экзистенциальном смысле вообще бесследно растворяется в общефилософской тематике с оправдатель­ным прагматическим уклоном. С этих позиций все экзистенциально- культурное содержание методологических размышлений над наукой в Новое время начинает представляться как исторически весьма и весьма условная форма обсуждения тем, реальное, т. е. социально­прагматическое, содержание которых проступило лишь к XX в.

Именно с этой точки зрения почти весь XX в. и рассматривал методологию Нового времени. И потому, надо полагать, о роли смысложизненного обоснования науки в Новое время методоло­ги, до сравнительно недавних пор, вспоминали не часто. Теперь, кажется, оценка значимости этого экзистенциально-культурного аспекта обоснования науки начинает меняться. Меня, во вся­ком случае, интересует прежде всего это измерение философско- методологической рефлексии над научным познанием, с этой це­лью я и обращаюсь к учениям о методе Нового времени.

¹ См.: Putnam Н. Mathematics, Matter and Method. Philosophical Papers. Vbl. 1. Cam­bridge. 1975.

² См.: Куайн У. ван. О. Слово и объект. М., 2000.

79

i Впрочем, опережая результаты этого моего обращения, заме­чу: уже и в учениях о методе Нового времени довольно сложно от­делить экзистенциально-культурные, смысложизненные аспек­ты обоснования научного познания от социально-практических. Тем не менее, я полагаю, все же можно выделить и зафиксировать в рамках методологической рефлексии той эпохи особую тему: по­иск способов, позволяющих представить новую науку (включаю­щую в себя новые, неизвестные античности и средневековью по­знавательные практики) в качестве легитимного момента не только повседневных жизненных и социально-практических ситуаций, но и в качестве конституирующего момента духовного строя чело­века науки той эпохи. Среди задач, решение которых философско- методологическая рефлексия Нового времени брала на себя, была также и задача представить новую науку как порождающий обще­значимые смыслы необходимый элемент культурной и социальной жизни личности той эпохи. Сложность же выявления этого элемен­та заключается в том, что уже к XVII столетию в подобном представ­лении нуждались не столько собственно когнитивная составляющая научно-познавательной деятельности (ученые к тому времени, в общем, обрели уже уверенность в когнитивной эффективности но­вого инструментария) и не столько задачи обоснования социальной Значимости науки (к этому времени уже обозначились контуры нау­ки как вполне серьезного, нужного обществу социального институ- sra), сколько — личностное самосознание ученого, утверждающего (лично для себя) культурную ценность дела, которому он посвятил жизнь, и тем самым удерживающего лично свое познавательное от­ношение к миру, экзистенциальный мотив познания. Иными сло­вами, в утверждении познания как подлинного бытия человека, как онтологически фундированного типа деятельности, нуждалась уже не столько наука как социальный феномен, сколько отдельные уче­ные, связавшие свою жизнь с наукой, но естественно погруженные в атмосферу острых идейных, идеологических, религиозных дискус­сий и отыскивающие в науке не прямые ответы на общественные вопросы, но точку опоры, ориентир в этих дискуссиях.

Атмосфера, в которой формировалось учение о Методе Рене Де­карта, — атмосфера резких выступлений против авторитета церкви, против нравственного состояния религиозной морали и ответной реакции на них (1619—1625). В этих дискуссиях участвовала практи­чески вся образованная часть французского общества, от теологов до чиновников. Католический, ортодоксальный лагерь был расколот, Не было единства и внутри неортодоксальной оппозиции. Эта ситуа­ция стимулировала скептические умонастроения в Париже в первой