, методология, осмысливая то, что делает наука, приобретала вид положительного исследования, из которого фактически уходили элементы философской рефлексивности.

Первоначально, в античности, в период становления науки, реф­лексивный философский анализ познания осуществлялся «преи­мущественно на основе исследования особенностей таких систем знания, которые воплотились, с одной стороны, в обыденном зна­нии (“здравом смысле”), а с другой — в самой философии как пер­вой форме теоретического мышления»¹. В Новое время централь­ным объектом размышлений о познании становится собственно наука, научное познание как стержневой, по сути, феномен форми­рующейся новоевропейской культуры. И вся дальнейшая эволюция философского, так сказать, слоя рефлексии над научным позна­нием оказывается связанной с этим обстоятельством. По мере того как наука утверждалась в статусе стержня материальной и духовной жизни общества, учение о познании становилось все более и более конкретным, перерастая постепенно в научное же, положительное исследование структуры научного знания, в котором философская составляющая фактически выполняет роль «ядра научной исследо­вательской программы». Свою задачу складывающаяся «философия науки» видела в том, чтобы извлечь стандартные научные процедуры из самой научной практики, рационально реконструировать нормы и стандарты научного познания на основе образцовых (стандарт­ных) научных текстов. Что же касается функций рефлексии, связан­ных с прояснением экзистенциально-смысловых аспектов научно­познавательной деятельности как культурного феномена, то они, при такой самоориентации методологии, теряются практически полно­стью. Наука уже «существует» как огромный социальный инсти­тут, в рамках которого ученые работают по определенным нормам и благодаря этому вырабатывают эффективное знание. Соответствен­но, «должное» для науки осознается «философией науки» лишь как «естественный» закон ее «природы» как науки. Он воплощается в на­уке, когда она нормально (по стандартам научности) функционирует и каждодневно приносит впечатляющие результаты.

На первом этапе развития «философии науки» в фокусе ее вни- > мания оказалась главным образом проблематика, связанная с ис­следованием индуктивно-логических процедур эмпирического по­знания (что и придало философии науки в этот период в основном

1 Лекторский в. А. Субъект, объект, познание. М., 1980. С. 5.

Раздел I. Методологическая рефлексия над наукой: функции и структура

позитивистскую окраску). Содержание второго этапа (первые два десятилетия XX в.) определялось под влиянием революционных про­цессов, происходивших в основаниях науки на рубеже XIX-XX вв. По­пытку осмыслить эти процессы предприняли прежде всего сами уче­ные (Э. Мах, Г. Герц, М. Планк, А. Пуанкаре, П. Дюгем, А. Эйнштейн и др.), а главным предметом их философско-методологических раз­мышлений стали содержательные основоположения науки (в теории относительности и квантовой механике). На фоне этих размышле­ний серьезный вклад в развитие проблематики «философии науки» внесли неокантианцы, ориентированные скорее на эпистемологиче­ский рационализм (Г. Коген, П. Наторп, Э. Кассирер). Они полагали, что цепью науки является не поиск субстанциальной сути вещей, но установление функциональных связей между объектами, что содер­жание науки формируют не факты, но способы унификации фактов, и потому философия науки должна заниматься не природой вещей, а методами унификации, т. е. должна быть прежде всего теорией позна­ния и методологией. И в этом плане рассуждений, «позитивный» под­ход «философии науки» к научно-познавательной деятельности они вполне сохранили. Другое дело, каким образом их не-эмпиристская позиция повлияла на дальнейшее развитие тематики философии науки. В ее рамках были разработаны своеобразные концепции исто­рической динамики научного знания, где достаточно отчетливо фор­мулировалась проблематика, ставшая весьма актуальной во второй половине XX столетия, — вопрос о соотношении рациональных и культурно-исторических параметров научного познания. Кроме того, неокантианцами Баденской школы была проведена жесткая методо­логическая дихотомия естествознания и гуманитарных наук, входя­щая в проблемное поле современной нам философии науки.

Следующий период (20—40-е it. XX в.) связан уже с непосредствен­ным обращением «философии науки» к языку науки и, фактически, с полным растворением методологической рефлексии над наукой в про­блематике, концентрирующейся вокруг поиска путей и способов со­вершенствования научного языка. Очевидно, что язык науки (система понятий, знаков, символов, используемых в науке) призван выполнять, прежде всего, познавательные функции. Но, кроме того, он выполняет функции хранения, трансляции, и, что стало с недавних пор принци­пиально важным, он должен обеспечивать эффективную «приложи­мость» знания в практических ситуациях. (Замечу, несколько забегая вперед: мне представляется, что акцент на функции приложения как раз и создает сегодня острую проблемную ситуацию в философско- методологическом анализе языка науки.) Что касается собственно по­знавательных функций языка науки, то здесь отличительной его харак-

теристикой является, конечно же, общезначимость, или его претензия , на общезначимость. На этой характеристике языка науки, собственно, и сконцентрировала свои усилия «философия науки».

. Бгавная проблема языка науки в познавательном контексте сло­жившейся науки — проблема его точности и однозначности. Соот­ветственно, философско-методологическая проблематика языка науки, с этой точки зрения, заключается в поиске принципов логи­ческой организации знания, обеспечивающих его общезначимость, которая достигается благодаря однозначности терминов и понятий, в их соотнесении с фундаментом знания, с источниками знания. Первоначально анализ языка науки во многом воодушевлялся идея­ми раннего Витгенштейна и определялся программой анализа язы­ка науки, разработанной классическим неопозитивизмом (Венский кружок и Берлинская группа — М. Шлик, Р. Карнап, Ф. Франк, О. Нейрат, Г. Рейхенбах и др.). Свою задачу неопозитивистская фи­лософия науки видела в том, чтобы прояснить средствами логики отношение между эмпирическим и теоретическим уровнями знания и устранить (путем редукции теоретического уровня знания к эмпи­рическому) из языка науки «ненаучные» утверждения, не имеющие «эмпирического смысла», а также способствовать созданною унифици­рованной науки, по образцу математизированного естествознания.

Однако в рамках позднего неопозитивизма 40—50-х гг. XX в. происходит ослабление основных положений эмпиризма — эм­пирического редукционизма и дихотомии аналитических и син­тетических суждений. Этому сопутствует построение реалистиче­ских и инструменталистских моделей структуры научных теорий (Р. Б. Брейтвейт, П. Бриджмен, К. Гемпель, Н. Кемпбелл, У. Куайн, Э. Нагель, У. Селларс). Предпринимаются также попытки расши­рить предмет исследования «философии науки» — в поле зрения философов науки оказывается историческая наука, в частности ста­тус исторических законов и функции исторического объяснения (К. Гемпель и др.), и вообще повышается критический интерес к гуманитарному знанию. Но при этом анализ языка науки перестает быть чисто логическим — в нем теряется установка на формализа­цию и претензия на выработку жестких рациональных критериев и стандартов научности познания. Еще шаг, и наступит «крах» всего этого философско-методологического направления, попытавшего­ся найти рациональные, однозначные критерии научности в ходе анализа языка готового знания и сложившейся науки.

В чем, однако, заключается философская суть этого «краха» логико-методологических программ неопозитивистов? В процессе