Раздел I. Методологическая рефлексия над наукой: функции и структура

человек «раствориться» не может, тем более в знании научном, утвердившемся в культуре. В сознании человек способен как бы отстраняться от содержания своих ментальных образов, фиксируя их в субъекте познания и относя их содержание к объекту. Наука как подсистема культуры (определенной культуры) существует по­стольку, поскольку способна удерживать эту отстраненность.

«Открытие» античными греками рефлексии Г. Г. Шпет считал событием настолько культурно значимым, что фактически мар­кировал им возникновение европейской культуры: «Чистый евро­пеизм, — писал он, — пробудился в тот момент, когда первый луч рефлексии озарил человечеству его собственные переживания»²⁷. В том числе, очевидно, «озарил» и когнитивное переживание мен­тальных образов, несущих информацию о мире. Собственно, этим «озарением» и конституируется знание как культурный феномен.

Роль рефлексии, конституирующей знание, в более или менее ясном виде обнаруживается во всех ситуациях познания. В случае научного знания эта роль рефлексии не просто велика, она кон­ституирует саму науку. Научное познание, научно-познавательная деятельность (как, впрочем, и философия) — «избыточный» со­циокультурный феномен, который сам собой, т. е. естественным путем, образоваться не может. Для его формирования необходимо культурное усилие. Наука вообще может существовать лишь в под­держивающей ее социокультурной среде. Помимо всего прочего, для ее образования необходимо уже достаточно развитое фило­софское самосознание, в контексте которого и формируется соб­ственно философско-методологическая рефлексия. Функция этого типа рефлексии над наукой состоит в том, чтобы, во-первых, опре­делить для сообщества людей, профессионально занимающихся познанием, когнитивные нормы и стандарты, обеспечивающие выполнение именно такого рода (характерного для знания) спосо­ба указания на объект, и вместе с тем, во-вторых, чтобы удержать культурный смысл усилия, направленного на выполнение этих норм и стандартов в размышлениях о мире.

Сегодня в научных исследованиях феномена знания (психоло­гических, когнитологических и даже специальных методологиче­ских) часто используются такие понятия, как «неявное знание» (я встречал даже «бессознательное знание») и пр. Во всех этих случаях речь идет о функционировании знания либо вообще вне рефлек­сии, т. е. вне осознанного различения знания и реальности, либо

27 Шпет г. Г. Мудрость или разум // Шпет г. Г. Philosophia Natalis. Избранные психолого-педагогические труды. М., 2006. С. 314.

49

в контексте, так сказать, ослабленных вариантов рефлексивного сознания этого различения. Я думаю, что экстраполяция понятия знания на такого рода ситуации и, соответственно, «ослабление» самого понятия знания, в каждом конкретном случае требует ин­струментального оправдания. В дальнейшем я буду касаться неко­торых из этих ситуаций, в частности речь пойдет о том, что любой фрагмент знания предполагает «бахрому» более или менее явных и неявных, более или менее осознанных или вообще бессознатель­ных допущений, предположений, уверенностей и пр. и пр. Но в любом случае мне представляются неоправданными попытки раз­мыть само понятие знания за счет «ослабления» его сущностных характеристик,

! Конечно, любая информация и даже любой навык могут рас­сматриваться как знание («знаю, как ездить на велосипеде», и пр.). Но для того, чтобы подобные способы рассмотрения соответству­ющих информационных явлений несли в себе хоть какой-нибудь эпистемологический смысл, необходимо иметь хоть сколько- нибудь четкое представление о знании как таковом. Говоря по ана­логии, можно рассуждать о «языке пчел», но для того, чтобы это рассуждение было содержательным, нужно иметь в виду язык чело­веческого общения. Содержательно рассуждая о самых различных вариантах существования знания, следует все же ориентироваться на знание, получаемое в рамках специализированного, веками со­вершенствовавшегося типа познания, имеющего своей целью по­знание как таковое, и опираться при этом на опыт рефлексии над таким познанием. Следует также принять во внимание, что услови­ем существования научного познания как социокультурного фено­мена является сама культурная возможность четкой и общезначи- мЪй идентификации в сознании познающего человека (человека, осознающего себя субъектом познания) собственно знания и по­знаваемой реальности. А функция философско-методологической рефлексии над наукой, повторю, как раз и состоит в том, чтобы предельно четко фиксировать условия их различения и соотнесе­ния в науке. В этом состоит ее когнитивная и культурная роль — философско-методологическая рефлексия фиксирует формы (спо­собы и процедуры), в которых содержание знания соотносится субъектом познания с объективной реальностью. Она определяет нормы конституирования знания как духовно-личностного фено­мена и удерживает знание как феномен культурный.

В философии попытки зафиксировать специфические способы бытия знания в субъекте познания в его отличии от реального бы­тия объекта познания образуют одну из центральных тем на всем

Раздел I. Методологическая рефлексия над наукой: функции и структура

протяжении ее истории. Причем один из парадоксов этой истории состоит в том, что загадочным представляется по преимуществу как раз реальное бытие объекта. Тем не менее именно трактовки бытия знания определяют рассуждения о природе объекта. И поскольку эти трактовки способов бытия знания неразрывно связаны с реше­нием фундаментальных (в этом смысле вечных) философских про­блем, в истории философии мы можем найти «веер» предложенных решений. Но история философии все же достаточно убедительно свидетельствует: все попытки найти имманентно присущие зна­нию способы его бытия вне его языковых воплощений, вне Сло­ва, оказывались в конечном счете безуспешными, а возникавшие при этом «субстанциализацйи» знания «самого по себе» всегда, в конечном же счете, оказывались мистифицированным вариантом тех языковых форм, в которых знание фактически представлено и функционирует в системе культурных коммуникаций. Знание есть феномен именно словесный (языковой). И именно в Слове реф­лексия отыскивает основания для конституирующего знание раз­личения знания и объекта.

Греки, впервые открывшие для себя знание как культурный фе­номен и сотворившие науку, хорошо осознавали языковую природу познания. Они достаточно ясно отдавали себе отчет не только в том, что «выразимость» в Логосе, в Слове — принципиальная ха­рактеристика знания, но понимали также, что и само знание строит­ся по канонам языка. Языка, разумеется, письменного — допускаю­щего внимательное рефлексивное рассмотрение.

В силу уникальных особенностей античной Греции, Слово стало для Греков мощным практическим организатором (и в политической жизни родного полиса, и в создании колоний, зачастую во враждеб­ной среде, и в ремесленном изготовлении вещей). Слово осознава­лось как инструмент и принцип устройства жизни — оно организовы­вало жизнь полиса, войну, торговлю, мир. И потому стало предметом их пристального внимания, результатом которого к VI веку до н. э. было появление теории стилей, канонов уместности и целесообраз­ности употребления Слова. И впервые именно в античной Греции поиск специфических языковых канонов представления знания о мире становится предметом рефлексивных размышлений. Глубин­ную связь Слова и Знания ясно осознавал уже Анаксимандр, счи­тавший необходимым освободить Логос от стихотворной формы, чтобы оформить знание. «Элеаты, Гераклит и Демокрит, — писал Г. Г. Шпет, — по-видимому, <понимали> исследование познания в

51

связи с языком»²⁸. А. Ф. Лосев также отмечал существующую у Гре­ков связь познания с языком: «Мы уже знакомы с рассуждением Аристотеля об аналогии атомов Демокрита с буквами. Самое суще­ственное сводится здесь к тому, что, по Демокриту, А от В отличает­ся фигурой, schemati. Это значит, что Демокрит мыслит свой атом как фигуру, как маленькую фигуру типа буквенного образа. Более того, мы чуть ли не на каждом шагу наталкиваемся в античности на элементы, понимаемые в виде буквы. Само название “элемент” — stoicheion — значит “буква”»²⁹. Я полагаю, так закладывались осно­вания рефлексии, конституирующей знание в науке.

Достаточно эффективное, и ныне вполне эффективно «рабо­тающее», определение знания есть у Платона. Оно в принципе не бесспорно, да и сам Платон не был им удовлетворен, но тем не ме­нее из него ясно видно — греки прекрасно осознавали, что значит знать: «...знание — это истинное мнение с объяснением, а мнение без объяснения находится за пределами знания. Что не имеет объ­яснения, то непознаваемо, <...> а то, что его имеет, познаваемо»³⁰. И далее: «[объяснять — значит] выражать свою мысль звуками с помощью глаголов и имен, причем мнение как в зеркале или в воде отражается в потоке, изливающемся из уст»³¹.

Греки открыли знание — представление о фрагменте действи­тельности, сознательно «сказанное», т. е. «построенное» в мысли в соответствии с требованиями языка под контролем рефлексии. И даже сегодня, в «эпоху постмодерна», когда все классическое ста­вится под сомнение, эта связь языка и знания как раз акцентируется, причем философами далеко не классическими. «Самой изначальной сущностью науки, — писал Мишель Фуко, — является ее вхождение в систему словесных связей, а сущностью языка — с его первого слова — быть познанием. В строгом смысле слова, говорить, осве­щать, знать — однопорядковые вещи»³². В современной отечествен­ной философии эта функция языка в познании вошла в энциклопе­дические словари и справочники: «Язык науки — не просто форма, в которой выражается внешнее по отношению к ней научное содержа­ние, а именно способ возникновения и бытия научного знания»³³.

²⁸ Конспект курса лекций Г. Г. Шпета по истории наук // Щедрина Т. Г. Архив эпохи:

тематическое единство русской философии. М., 2008. С. 278.

²⁹ Лосев Л. Ф. История античной эстетики. (Ч. И. Гл. 7. § 5) Т. I. М., 1963. С. 469.

³⁰ Платон. Теэтет 201с—206d // Платон. Сочинения. В 4 т. Т. 3. М., 1993. С. 263.

³¹ Там же. С. 269

³² Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 122.

³³ Швырев В. С. Язык науки // Новая философская энциклопедия. В 4 т. Т. 4. М.,

2001. С. 509.