Раздел III. Псевдонаука вчера и сегодня

сти. В противном случае частная точка зрения одного из субъектов реального политического процесса подменяет точку зрения субъек­та политологического познания (а именно на это претендуют много­численные «политологи» из средств массовой информации). Все это приводит к весьма существенным деформациям в структуре знания и, в конечном счете, к его вырождению в утопию.

В данном случае я хочу обратить внимание именно на послед­нее обстоятельство. С коммуникационной точки зрения, стандарты научности являются также и стандартами аргументации, с помощью которой члены научного сообщества убеждают друг друга в прием­лемости для науки тех или иных идейных образований и проектов. В идеале эти стандарты сводятся к стандартам рационального обо­снования научных утверждений. В реальной научной практике сред­ства, используемые с этой целью, выходят далеко за рамки рацио­нальности. Но использование нерациональных средств утверждения научных представлений должно сопровождаться пониманием ре­ального места этих средств в процессе научного познания. Бывает, что истина в науке утверждается с помощью насилия, но насилие от этого научным аргументом все равно не становится. В прикладной науке роль внерациональной аргументации резко возрастает, что в свою очередь приводит к необратимым структурным изменениям в знании. Мне представляется, что именно здесь заключена главная опасность, подстерегающая сегодня отечественную политологию, втянутую в непосредственную политическую жизнь.

Структура знания начинает претерпевать изменения, когда зна­ние попадает в непознавательные, заданные практическими целями контексты. Но если ориентация на цели познания сохраняется, со­храняется и знание как таковое, так что идеализированные объекты, задающие взгляд на настоящее из прошлого или будущего, включа­ются в процесс познания. Что происходит, когда взгляд на реальность начинает определяться не задачей ее отображения, как она есть, но некоторыми (ориентированными на политическое воплощение участ­ником политического процесса) идеологическими ожиданиями, за­данными утопическими мечтаниями, устремленными в будущее, или, что более характерно для нас сегодня, ностальгическими утопиями о более или менее далеком прошлом? Критическое отношение к ре­альному настоящему с точки зрения «должного» деформирует пред­ставление об этом настоящем. Фактически здесь осуществляется не познание, а попытка прямого воплощения идеального теоретическо­го объекта (из прошлого или из будущего), и действительной целью такого «исследования» реальности становится поиск способов ее трансформации под этот объект. В результате знание деформиру­

ется. Прежде всего изменениям подвергается логическая структура знания: логико-методологические требования резко ослабевают и в знании появляются неясные, не связанные между собой, зачастую взаимоисключающие друг друга суждения, заимствованные из са­мых различных областей научных дисциплин (от филологии до гео­графии, генетики, экологии). При этом своей «открытостью» такое знание начинает напоминать различнее гадания. Оно как бы пригла­шает сам объект познания к участию в уточнении суждений об этом объекте: каждый человек сам для себя должен решить, где подсте­регает «трефовый интерес», а где — «интересы коррумпированных кругов», и вообще, что сие конкретно означает. Таким образом, как и во всех практикующих мантиях, объект идеологизированной поли­тологии становится соучастником создания представлений о самом себе и окружающем его мире, т. е. фактически становится субъектом познания и действия. Но тогда и отношения между этим субъектом и субъектом политологического познания становятся отношениями субъект-субъектными, а не отношениями субъект-объектными, как это положено в познавательном процессе.

Для того чтобы подтолкнуть объект политологического позна­ния к соучастию в познавательном процессе, где он сам является объектом, т. е. к превращению его в субъект познания, идеологи­зированная политология делает еще один шаг, сближающий ее с утопическими проектами. Перед объектом политологического ис­следования открывается возможность активным действием изме­нить будущее и достичь идеала, естественно, в той перспективе, которую ему задает данная политологическая концепция. Правда, тут следует заметить, что наделение объекта познания атрибутом свободы чревато неожиданностями и для самого объекта-субъекта, и для соответствующего политологического проекта. Вся система становится непредсказуемой.

Я не хотел бы, чтобы мои рассуждения воспринимались как нра­воучения методологического пуританина. Описанные трансформа­ции знания — неискоренимый и, более того, необходимый элемент прикладного социально-гуманитарного познания. Речь идет о мас­штабах присутствия этого элемента в познавательном процессе, об экзистенциально-культурной ориентации ученого-политолога, дела­ющей результаты его работы либо научным знанием, либо попыт­кой реализации утопического проекта. На мой взгляд, для нашей отечественной политологии, пока еще не готовой противостоять ис­кушению (и моральному и материальному) поучаствовать в реали­зации утопических проектов в качестве политтехнологии, утопиче­ская ориентация представляется весьма вероятной.