39

познавательной деятельностью получили в отечественной методо­логии дополнительные импульсы⁷.

На мой взгляд, эта собственно философская (культурно­смысловая) составляющая методологии науки, фактически отсут­ствующая в стандартной англо-американской философии науки, становится чрезвычайно важной и нужной как раз сегодня. Ибо, я думаю, философское самосознание науки как раз и есть та важней­шая компонента рефлексии над научно-познавательной деятель­ностью, утеря которой привела современную «философию науки» к фактической утрате методологической дееспособности. В своей попытке осмыслить сложившееся в философско-методологической рефлексии над наукой положение дел и выявить возможные пер­спективы я обратился именно к этой традиции отечественной методологии. Тем более что в таким образом понятую, т. е. в фи­лософски ориентированную, методологию входит вопрос о ее соб­ственной роли в познании, и лишь через этот вопрос проступает .комплекс вопросов о нормах и стандартах собственно научного по­знания. «Философия науки» тем самым как бы возвращается в тра­дицию рефлексии как самосознания.

Кроме того, в обращении к термину «методология», для обозна­чения полноценной философско-методологической рефлексии над наукой, немаловажным для меня было еще и то обстоятельство, что внимание к культурно-смысловой, к культурно-исторической ком­поненте методологии, акцентирующей семиотические моменты познавательной деятельности, характерно для трактовок методоло- ши, складывавшихся в русской философии в начале XX в. Это по­зволяет мне опереться, при анализе современных проблем филосо­фии науки, на содержащийся в отечественных традициях идейный потенциал⁸. В ракурсе обращения к этой жизненно-смысловой со­ставляющей методологической рефлексии над наукой располагает­ся в значительной мере и данная книга. Вот почему я предпочитаю использовать для обозначения области рефлективных исследова­ний и оценок структуры и динамики научного знания термин «ме­тодология» («философско-методологическая рефлексия над нау­кой», «методология науки» и пр.), термин, в общем, весьма не часто употребляемый в релевантной западной литературе по философии науки. И хотя сегодня у нас предпринимаются успешные попытки

7 См. Об этом: Пружинин б. И. Рациональность и историческое единство научного знания м., 1986.

8 См., например: Конспект курса лекций г. Г. Шпета по истории наук // Ще­дрина т. Г. Архив эпохи: тематическое единство русской философии. М., 2008. С. 262-283.

Раздел I. Методологическая рефлексия над наукой: функции и структура

расширить смысл термина «философия науки» именно в том на­правлении, о котором я выше говорил⁹, тем не менее концептуаль­ная вместимость термина «методология» представляется мне более перспективной, по крайней мере, для целей данной работы.

Теперь о том, что, собственно, входит, на мой взгляд, в компетен­цию методологии науки — методологической рефлексии над науч­ным знанием. О ее функциях в процессе познания и о ее структуре.

Начну с утверждения, которое, по всей видимости, вызовет воз­ражения у некоторых читателей, но которое, тем не менее, являет­ся для меня принципиально важным: знание, по самой своей сути, т. е. именно как знание, есть отображение объективной, от знания не зависящей, реальности.

Я, конечно, мог бы выбрать для обозначения сущностной харак­теристики знания и другой, менее, так сказать, «идеологически на­груженный» (особенно в глазах отечественного читателя) термин. Я мог бы употребить для тех же целей, скажем, термин «презента­ция», или даже «репрезентация» (как будет видно из дальнейшего, и этот «знаковый» аспект знания также чрезвычайно важен для понимания его природы). Но это лишь затруднило бы восприятие моих дальнейших рассуждений, придав им здесь не нужную кон­цептуальную нагруженность. Я мог бы, скажем, обратиться к идее интенциональности сознания в феноменологической традиции, что бесспорно существенно углубило бы мои рассуждения, но при этом обременило бы такой многосмысленностью, по поводу ко­торой Герберт Шпигельберг, историк феноменологического дви­жения, заметил: «Даже наиболее специфические и неоспоримые усмотрения — такие, как учение об интенциональной структуре сознания, — по-разному интерпретируются Брентано, Гуссерлем, Хайдеггером, Сартром и Мерло-Понти. Их сходства более чем ком­пенсированы такими базовыми расхождениями, как те, что имеют место между идеалистической, реалистической и нейтралистской разновидностями феноменологии»¹⁰. Для меня же в данном слу­чае важна, так сказать, исходная характеристика знания как тако­вого, характеристика, образующая, конституирующая знание как феномен сознания и в этом смысле инвариантная по отношению к различным философским трактовкам. И абсолютно ничего не меняет в данном случае любой ответ на вопрос, существует ли эта объективная реальность независимо от того, знаю я о ней что-либо

9 См.: Степин в. С. Философия науки. Общие проблемы. М., 2006; а также прим. 3 в данной главе.

10 Шпигельберг г. Феноменологическое движение. Историческое введение. М.,

2002. С. 638.

41

или нет. Здесь не важно, как может быть истолкована эта независи­мость реальности от знания — идеалистически, материалистически или «нейтралистски». Ибо сама постановка этого вопроса пред­полагает присутствие феномена знания в сознании и в культуре. Пусть даже эта «независимость» иллюзорна, пусть так, но вместе с рассеиванием этой иллюзии, исчезает и знание как феномен наше­го сознания и нашей культуры. Ибо знание при любом его пони­мании есть именно знание о чем-то таком, что знанием по самой своей сути, очевидно, не является — по крайней мере в данной по­знавательной ситуации.

< Мне представляется, что в русском языке именно слово «ото­бражение» позволяет наиболее ясно сказать то, что я хочу здесь указать о природе знания. Дело в том, что, на мой взгляд, «ото­бражение» очень удачно совмещает в себе два смысловых ракурса «объективности» (как «общения», как «интерсубъективности», т. е. вне всяких наивных онтологизаций этого понятия), представлен­ных в научном знании. Объективность, с одной стороны, указывает на общезначимость знания, основанную на возможности сообщить знаемое об объекте другому, передать его содержание всем членам научного сообщества благодаря точному, стандартизированному языку науки. С другой стороны, объективность знания указывает на его общезначимость, основанную на воспроизводимости объек­та в познавательном отношении, на данности объекта в познании каждому, благодаря стандартизированности процедур получения знания. Очевидно, что общезначимость знания и в том, и в другом случае обладает объективностью в качестве отображения реально­сти. Но в первом случае акцент делается на отображении как вы­разимости для общения, для другого человека (для других членов сообщества). Во втором случае акцентируется сама принципиаль­ная выразимость отображения (для познающего), внятность ото­бражения, позволяющая его воспроизводить для себя, и тем самым возможность столь же четкой данности его для других.

В переведенной на русский язык статье Л. Дэстона¹¹ содержится интересный исторический обзор употребления термина «объектив­ность» (соответственно термина «субъективность») и, на основе этого обзора, предпринимается попытка анализа объективности в философско-методологическом сознании науки. Что касается ана­лиза методологических функций понятия объективности, то сделан

"Дэстон Л. Научная объективность со словами и без слов // Наука и научность в Исторической перспективе. СПб., 2007.