Раздел II. Прикладная наука как эпистемологический феномен

включались в дело раскрытия творческого потенциала личности, в процессы ее раскрепощения. В том числе, как было показано выше, и сексуального (вспомним хотя бы о медицинской специальности булгаковского профессора Преображенского — так нужного всем). Впрочем, сфера интересов психоаналитиков этим вопросом не ограничивалась. Общество следовало вылечить в целом и каждого человека в частности. Понятно, что вся эта работа шла в условиях острейших дискуссий, приобретавших зачастую яркую идеологиче­скую окраску. Но при этом как раз направленность психоанализа на личность, на раскрепощение творческого потенциала сохранялась, ибо была вполне созвучна эпохе. Психоаналитики так или иначе осознавали ту социально значимую роль, которую они призваны были сыграть в становлении нового общества и нового человека.

Анализ активности психоаналитического сообщества того вре­мени позволяет очень ясно увидеть, каким образом хорошо осо­знанная и освященная обществом социокультурная задача стиму­лирует разработку определенной теоретической и практической базы, как в свете этой задачи формируется понимание того, что, собственно, следует лечить и какими методами. Эта задача марки­рует пациента, нуждающегося в помощи психоаналитика для ре­шения реальных, социально и культурно структурированных жиз­ненных проблем. В свою очередь, тогдашнее российское общество принимает эту помощь. И весьма показательно, что, например, заседания Наркомпроса к середине 1920-х зачастую начинались с обсуждения вопросов, которые призван был решить психоана­лиз в Детском доме-лаборатории «Международная солидарность». Не без участия психоаналитиков функционировал тогда опытный интернат при Петроградском педологическом институте, а в Во­ронежском, Челябинском, Вологодском и других детских домах изучались психологические и физические возможности ребенка. Между прочим, во всех этих заведениях дети были в возрасте преи­мущественно от трех до семи лет, и ставилась задача вообще начать принимать детей грудничкового возраста.

Надо думать, именно благодаря социокультурной активности идейная жизнь внутри постреволюционного психоаналитического сообщества была весьма интенсивной. Я не буду сейчас обсуждать ее тогдашний теоретический уровень. Там было всякое — отчаян­но рискованные теоретические обобщения, непомерная социо- логизация и даже идеологизация психоаналитической тематики. Излишние социокультурные претензии далеко не всегда способ­ствовали профессиональной работе. Но были и перспективные теоретические и терапевтические разработки. В данном случае

237

важно, что общая ориентированность психоанализа на решение социально-личностных проблем вовсе не исключала медицинско- терапевтическую практику. Более того, как только стала неумест­ной первая, прекратила свое существование и вторая.

Кстати, в свете сказанного представляются неоправданными упреки, адресованные Фрейду за ориентированность его учения на определенный слой венской субкультуры. Эта ориентированность демонстрирует отнюдь не узость фрейдовской концепции, а скорее указывает на необходимый элемент психоанализа как такового — в иных контекстах нужны иного рода терапия и иного рода кон­цепции. Неконкретным психоанализ быть не может — и не Фрейд устарел, а ушла его эпоха, и не может быть французский психоа­нализ пересажен на русскую почву, как и на австрийскую — каж­дый раз при переносе идей необходима их социокультурная адап­тация. И это не недостаток психоанализа, это — его реальность, реальность прикладной науки. Свой благоприятный контекст был в Вене конца XIX столетия, свой — в России начала XX столетия. Такой контекст дает психоанализу возможность осознать свою со­циокультурную уместность. Отсутствие же такой возможности раз­рушительно для него. Став неуместным в Советской России в год Великого перелома (напомню — статья Сталина с таким заглавием появилась в ноябре 1929 г.), он не дожил даже до репрессий 30-х го­дов, как бы ощутив свою социокультурную ненужность в качестве средства решения каких-либо реальных проблем в реально склады­вающемся строе общественной жизни.

Разрушение, а точнее — саморазрушение отечественного пси­хоанализа началось тогда, когда со сменой в стране социально- экономических приоритетов внутреннее состояние личности перестало кого-либо интересовать даже как условие повышения про­изводительности труда. Были избраны иные средства достижения социально-экономических целей. Во главу угла был положен план, задаваемый техническими параметрами целей, а не психосоматиче­ским комфортом человека. Так что в центре внимания наук о пси­хике оказались задачи внешней стимуляции, мобилизации энергии, а не раскрепощения творческого потенциала личности. И психоа­нализ перестал быть адекватным средством решения реальных жиз­ненных задач. А в качестве самозамкнутой, претендующей на фун­даментальность «академической» науки он не смог «досуществовать» даже до репрессий (которые, как известно, наступили весьма скоро). Он просто исчез. И этот уникальный факт биографии отечествен­ного психоанализа позволяет эмпирически констатировать одну его важнейшую, может быть сущностную, особенность — психоанализ